Сельва не любит чужих - Лев Вершинин

Теперь он уже не стоял. Теперь никто не мог сидеть в его присутствии без позволения, кроме вождя. Его усадили на высокий обрубок дерева, покрытый торжественно внесенной шкурой снежного леопарда. По бокам встали Н'харо и Мгамба, ефрейтор и сержант — телохранители. Они указывали ему, подсказывали, нашептывали, а он делал все, словно во сне, безропотно подчиняясь повелительным жестам дгаанги, завороженный пронизывающе-покорным взглядом толпы, кажущейся сейчас единым целым. И только где-то на окраинах сознания билась и звенела спасительная мысль, позволяющая удержаться на краю реальности, не сорвавшись в бред: «Так надо. Так надо. Так надо!»

Сейчас ему мог бы очень помочь Дед. Прийти, посмотреть и хохотнуть коротким, все объясняющим смешком. Подумать только! Еще совсем недавно он шлялся в самоволки, сидел в аудиториях Академии, пел под гитару в кают-компании «Вычегды», и кто бы поверил, скажи он корешам, что скоро окажется тут, в пещере парней едва ли не из каменного века, в интереснейшей роли охотника за головами?..

Но нет здесь Деда, и даже голоса его нет.

А те, кто вокруг, они и не думают смеяться. Все до оши-зения торжественны и серьезны! Бред! Неужели можно во все это верить? Но ведь они же верят!

— И пусть верят, Димка, — появился вдруг Дед, которого он уже и не чаял услышать, во всяком случае, сейчас. — Уж поверь мне, человеку обязательно нужно во что-то верить. И пускай лучше верят в тебя. Им это необходимо. А ты потерпи…

— Отведай, дгаангуаби!

Два старика подносят ему большое блюдо с целиком сваренным петухом, а за ними двое двали несут корзинку, наполненную крупными отварными зернами, похожими на рис.

Что делать? Просто — есть, или?..

Н'харо, мгновенно уловив растерянный взгляд нгуаби, не оплошал. С его помощью все встало на свои места. Оказывается, у тушки следовало отломить левую ногу и уложить на медную тарель, посыпав тремя горстями зерен!

— Утоли жажду, дгаангуаби!

Гдламини, отстранив девушек-прислужниц, сама приносит к его сиденью чашу крепкого пива. В ее глазах — такая откровенная радость, что невольно вспыхивает догадка: да не она ли, стервоза малая, пристроила все это, с явлением Мгамбы и прочим? Пригубив напиток, Дмитрий торжественно вернул его дгаамвами, упорно и насмешливо сверля вождя взглядом.

Она не выдержала. Потупилась, пряча неуместную улыбку.

Блюдо с петухом, корзина с кашей и чаша с пивом пошли по кругу старейшин, и м'вамби один за другим, строго придерживаясь очереди, определенной возрастом, заслугами и родом, откладывали в глиняные плошки священное угощение.

А в зале тем временем становилось все оживленнее, гораздо веселее и шумнее, чем в чопорном кругу лучших людей.

Сперва изредка, затем все чаще доносились взрывы смеха.

Девушки, лукаво улыбаясь, обносили присутствующих, не обходя ни единого, глиняными жбанами с пивом…

Вновь застучали тамтамы, но теперь уже не выматывающе-нервно, а так, что ноги сами начинали подергиваться в такт ритму, готовые немедленно пуститься в пляс. Их перестук поддерживали плавные подзвоны малых гонгов. Затем гулко запели мужчины. В круг выскочили первые танцоры. Идя друг за другом, они, сперва нестройно, но с каждым мгновением все более слаженно, запели веселую песню о том, как хорошо в краю Дгаа жить, в краю, где так вольно и без опасений дышит полной грудью смелый, готовый в любой миг сурово насупить брови человек…

Песня крепла, набирала силу. Ее подхватили зрители, и вот уже запел весь мьюнд'донг, а танцоры двинулись уже не с притоптыванием, но легким, летящим шагом. Ритм пляски участился. Плясуны круг за кругом обходили костер. Они прыгали и извивались в мареве пламени так, что земля негромко гудела от топота их ног. Стены мелко вибрировали.

Потрясая копьями, к пляшущим присоединились изукрашенные пернатыми диадемами мужчины, и темп танца изменился. Это была уже древняя пляска охотников, призывающая удачу в любом начинании, пляска Красного Ветра…

Дмитрий, понемногу приходя в себя, благожелательно улыбался, наблюдая за разгоряченными людьми, щедро выплескивающими в ритуальном танце избыток энергии. Так будет и в битве, потому что пляска, она, в сущности, и есть малая битва, битва человека с самим собой, цель которой выяснить для себя и показать иным предел собственных сил.

Армен, юный Олекса, Степко и прочие колонисты, попивая пиво, сидели рядом с нгуаби, негромко обменивались впечатлениями. Пожалуй, первыми из мохнорылых удостоились они чести присутствовать на священном ритуале дгаа и не могли скрыть потрясения. Лишь Рыжий Гном, чаще прочих прикладывавшийся к жбанам с хмельным, помалкивал, жадно впившись маленькими зеленоватыми глазками в толпу, где, призывно передергивая изящными бедрами, плясали гологрудые девушки…

Нижняя губа Миколы отвисла, широкое веснушчатое лицо пошло алыми пятнами, подчерненными тенью от костра.

— Нич яка мисячна, — пробормотал он довольно громко, — зоряна, ясная… Отож!.. — и вдруг завопил что есть силы:

— Дивчинка, мила, люба, а чи не дашь козаку бражки?! Хрупкая тоненькая девушка, закутанная в желтую шаль, приветливо кивнув, направилась к почетным гостям. Правой рукой она чуть-чуть, почти не касаясь, придерживала высокий глиняный кувшин на голове, отчего ее фигурка напряглась, сделавшись неожиданно зовущей, нежное, совсем юное личико светилось, влажно блестели набухшие губы.

— Вах! — негромко, но отчетливо заявил Армен.

— Авжеж, — не споря, согласился Степко. Красавица тем временем подошла к Олексе и вдруг, встретившись с восторженным взглядом мальчишки, замерла. Пиво уже переливалось через край половинки ореха кье, а они все смотрели и смотрели друг на друга, словно беседуя о чем-то, никому не слышном, но всем присутствующим понятном.

Деликатностью зрители, к сожалению, не страдали.

Громыхнул многоголосый хохот, и лица подростков, вспыхнув, отвернулись в стороны, разорвав взгляды. Залившись румянцем, девушка засеменила прочь. Но на пути ее, распахнув огромные ручищи, возник Рыжий Гном, и стремление его было конкретно.

— А де моя горилка?!

Он икнул и радостно добавил:

— Та и де моя дивчинка?

А затем уточнил, ухмыляясь и подмигивая:

— Ой, що ж за кума, що пид кумом не була?

Раздался и тотчас утонул в общем гаме испуганный вскрик.

Девчонка мгновение-другое рвалась из крепких объятий. Затем большой глиняный кувшин приподнялся в воздух, чуть помедлил и с размаху опустился на рыжие кудри Гнома.

Мгновенно отрезвев, Микола схватился за голову и с непониманием уставился на вымазанные красным ладони.

Потом рванулся за убегавшей девушкой.

И столкнулся с оскалившим зубы, рычащим Олексой.

— Геть, джурка! — рявкнул Микола, отшвыривая парнишку в сторону. — Ця ж сучка мени юшку пустила! Зар-раза!

Все так же рыча, Олекса улетел во мглу. Исчез. Тотчас вынырнул откуда-то из-под пляшущих и, клацнув челюстями, кинулся на верзилу. Однако Н'харо и Мгамба успели раньше. С двух сторон, вполне уважительно и гостеприимно, они зажали оскорбленного до глубины души мох-норылого, и Рыжий, пару раз дернувшись, все сообразил и, сообразив, обмяк…

Сержант и ефрейтор, переглянувшись, поднесли ему сразу с двух сторон. Затем еще. И еще. Спустя немного времени, заглянув в глаза Н'харо и осведомившись, де ж його чорные брови навчились зводыть людей, Микола задумчиво посетовал, что, мол, как всегда, пидманули-пидвели, и ушел в нирвану.

А веселье продолжалось. Кружились, вертелись не знающие устали танцоры. Отблески огня прыгали на смуглые тела, сверкала медь браслетов, и метались тени по раскрашенным, татуированным лицам.

За костром призрачные, почти бесплотные фигуры колебались и жались поближе к стенам, чтобы дать побольше места танцующим. Качались стены, качались люди, качался потолок…

И Дмитрий тоже раскачивался.

Исчезло понятие времени. Какой это век? Не двадцатый ли, дикий и восхитительный? И что это за страна, не одна ли из тех, что были когда-то, до восстановления Федерации?..

Пляшут люди дгаа, выкрикивая в такт, беззаветно и беззаботно отдаются танцу, как будто с избранием нгуаби надежная стена уже накрепко прикрыла их от беды…

Пляшут люди дгаа, как плясали их предки и предки их предков много лет, и веков, и тысячелетий назад…

Гудит гонг, грохочут барабаны, стучат трещотки, и трепещет, рвется песня…

Праздник еще и не собирался завершаться, когда он, уточнив, дозволено ли обычаем, и получив в ответ утвердительный кивок измотанного до полусмерти дгаанги, оставил мьюнд'донг. И сразу заснул, хотя полубредовое забытье трудно было назвать сном. Там, в липкой мгле, кто-то рвался за ним вслед, догонял, подминал, хватал за горло и давил, давил, давил…

Ох, как тяжко!

Дмитрий дернулся, с трудом разлепил непослушные веки, пытаясь высвободиться из-под навалившейся тяжести.