Дети и тексты. Очерки преподавания литературы и русского языка - Надежда Ароновна Шапиро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прежде всего мы должны были провести с отъезжающими двадцать бесед, призванных обеспечить должный идейный уровень их разговоров с иностранными ровесниками. Круг тем был заранее определен, и вот мы с Лидией Васильевной представляем на бюро райкома комсомола список бесед, якобы уже проведенных нами, – листок с двадцатью названиями. За столом, как мне помнится, сидело человек двенадцать моих ровесников, в основном почему‑то довольно грузных, только ведший заседание секретарь был щуплый и маленького роста. Листок идет по кругу, все читают, пожимают плечами. Пауза. Наконец женщина справа от меня говорит: «Это что же, кто‑то из вас – учитель литературы?» В ее голосе недоумение, близкое к возмущению. Я, не понимая, в чем дело, сознаюсь: я учитель литературы. Она продолжает: «Как же вы можете учить детей?! По этому плану нельзя написать сочинение!» Я открываю рот, чтобы напомнить, что мы принесли не план сочинения, а названия уже проведенных бесед, но Лидия Васильевна больно бьет меня ногой под столом и незнакомым мне голосом кротко спрашивает: «А что не так? Как надо‑то? Объясните, будьте добры». И нам объясняют: «Что это у вас – “60 лет ВЛКСМ”?» (Дело было в 1978 году.) Я было снова открыла рот, чтобы спросить: «А сколько, по‑вашему?», но очередной удар по ноге меня остановил, и мы молча выслушали, что надо было писать «60 героических лет» и что «Москва готовится к Олимпиаде‑80» тоже не годится, а правильно – «Олимпийские объекты города Москвы». Так что, подытожил секретарь, принять наши документы невозможно. Надо все переделать, но заседание заканчивается через час, и вряд ли нам удастся все исправить и привезти на утверждение сегодня. Мы пулей выскакиваем на улицу, берем такси, мчимся в школу, перепечатываем на машинке листок с исправлениями и на такси же летим обратно. Успели.
Потом в райком комсомола на смотрины мы привезли будущих путешественников – восьми- и девятиклассников. Их усадили в большом кабинете и стали спрашивать, у кого какая общественная нагрузка (перечитала последние слова и в очередной раз удивилась тому, как изменилась с тех пор наша жизнь – вот уж и привычное когда‑то словосочетание кажется диковатым). Беседа текла довольно гладко, пока одна девочка не сказала: «А я деньги собираю»; потом она, видно, сообразила, что что‑то не так, но упавшим голосом продолжала: «На подарки…» Спрашивающие выдержали паузу, нахмурились, значительно переглянулись, и все почувствовали, что наша поездка – на волоске. Тут я решительно вмешалась и пояснила: «На подарки одноклассникам на день рождения… Культмассовый сектор!» Все стали объяснять, что неловко выразились, что, конечно, у нас обучение бесплатное, а деньги собирают еще на билеты в театр, который пока платный. Нас простили.
Следующей инстанцией был райком партии. В партии я не состояла, а из комсомола к тому времени выбыла по возрасту; теперь уже не так легко объяснить, почему райком партии был для всех вышестоящей организацией. Но, разумеется, был. И вот обоих руководителей поездки должны были утверждать именно там. А надо сказать, это происходило тогда, когда пражские гости уже были в Москве и я с утра до вечера занималась ими. Понимала, что, наверное, надо бы перед утверждением хоть газету почитать: из недавних событий знала лишь, что мы не то строим в Праге метро, не то собираемся строить. Но было совсем некогда, и моя подготовка выразилась только в том, что я по совету мамы вымыла голову и надела платье с белым воротничком.
Члены бюро райкома партии тоже сидели вокруг большого стола, они были постарше и, как мне показалось, посимпатичнее, чем комсомольские руководители. Но перед ними я стояла. Председательствующий огласил что‑то вроде моей характеристики – точно не помню – и предложил задавать вопросы. Зато первый вопрос помню хорошо: «Чем отличается нынешний договор о дружбе и сотрудничестве между СССР и ЧССР от предыдущего?» А я и не знала, что мы заключили новый договор. Моя попытка рассказать про строящееся метро была встречена неблагосклонно, и я замолчала. Мне задавали еще какие‑то вопросы, потом стали подсказывать какие‑то ответы, но, чтобы воспользоваться подсказкой, надо хоть представлять, о чем идет речь. (Мне несколько раз в жизни снилось, что я должна вместе со своими учениками сдавать экзамен по физике или химии; здесь наяву было почти то же самое.) Я больше не сказала ни слова, только пожимала плечами и, наверное, улыбалась. Минут через пятнадцать председательствующий спросил: «Какие будут предложения?» Кто‑то сказал: «Предлагаю – утвердить». Проголосовали единогласно. Утвердили, разумеется, и вошедшую после меня Лидию Васильевну, но и ее, коммунистку с большим стажем, преподавателя истории и обществоведения, прежде заставили постоять перед сидящими мужчинами, покраснеть и поволноваться.
Она преподавала историю в старших классах. Один из этих классов до сих пор собирается у нее дома в день рождения; гостей встречает нарядная хозяйка, усаживает за красиво сервированный стол, кормит и поит, показывает свои последние работы (теперь она полюбила делать копии с репродукций импрессионистов), слушает, рассказывает сама…
И у меня бывают в гостях измайловские ученики, отпраздновавшие десятилетия выпуска, или приглашают на встречи; кажется, ни один класс из тех, где я была классным руководителем, не распался, встречи обычно получаются радостные, интерес наш друг к другу сохранился – так что эта часть моих полудетских мечтаний сбылась. Неосуществленным – или неосуществимым? – оказалось другое: я могу припомнить за все наши многочисленные разговоры-воспоминания от силы пять-семь реплик, имеющих хоть какое-нибудь отношение к книгам или к урокам литературы.
От первого моего выпуска – 1975 год – таких реплик сохранилось в памяти три. Одна – звонок, поздравление с 8 Марта, от не вполне трезвого выпускника лет через пять после выпуска; среди пожеланий и слов благодарности было и такое: «Спасибо, что приучили нас ходить в театр. Вот мы вчера с Юриком (это одноклассник) были в театре. Очень понравилось». Припомнить, как называлась пьеса, поздравитель не смог. Другая реплика – примерно тогда же, от выпускника, вернувшегося из армии: «Спасибо, что научили любить Есенина». Я очень удивилась, поскольку этот поэт – не из самых моих любимых и уроки о нем мне не казались особенно удачными. Потом поняла: наверное, ученик именно на уроках о Есенине почему‑то прислушался повнимательнее, слегка заинтересовался, запомнил. И когда услышал песню или цитату – узнал. А третье упоминание сравнительно недавнее – лет десять назад: на праздновании какой‑то годовщины
