Дети и тексты. Очерки преподавания литературы и русского языка - Надежда Ароновна Шапиро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако финал в этой школе у меня получился бурный. Восьмые писали экзаменационное сочинение, почти все – на тему «Куда бы нас Отчизна ни послала, мы с честью дело делаем свое». Учила я, как уже сказано, все три класса, ходила во время экзамена из кабинета в кабинет. Вдруг все мои коллеги выходят из кабинета, в который я вошла, и не появляются час – до конца экзамена. Я, разумеется, оставить класс без учителя не могу и, что творится за стеной, не знаю. После экзамена сажусь проверять работы и слышу смешок коллеги: «Интересно, как Ромашов написал?» – «Что уж такого интересного можно написать, не представляю». Уходит. Вбегает ученик: «Надежда Ароновна, а что у Ромашова?» – «Дался вам этот Ромашов… А в чем дело?» – «За него же NN писала!» (это та самая словесница, которая нюхала четвероклассников). – «Зачем?!» – «А у него мать паспортистка, а NN сестру надо прописать… Все же знают…»
И тут меня посетило вдохновение. «Плохо написал», – говорю не глядя. Через две минуты является мать-паспортистка: «Как там мой?» Повторяю грустно (работа уже проверена): «Плоховато». – «Не может быть!!» – «Почему?» Пауза. Продолжаю сама: «Я тоже удивляюсь, мальчик неглупый, а тут – прямо не узнать, одни общие слова. И ошибки. Пусть ко мне зайдет». Заходит. Долго внушаю, как плохо поступать нечестно. Слушает с тоской: «Откуда вы взялись на нашу голову!» Потом как будто проняла его. Договорились, что я никому ничего не скажу, а он придет завтра утречком и напишет новое сочинение, чтобы не мучиться совестью.
Но наутро вместо мальчика пришла NN с криком: «Ты чего над ребенком издеваешься! Я все про тебя знаю! И как ты в вечерней работала – ничего не делала, и у нас; запрешь дверь на ключ и говоришь: орите, орите – мне все равно денежки‑то идут!» Коллеги слушали с интересом.
1972 год и еще десять лет. Следующая моя школа была московская, в Измайлове. Первое, что я должна была сделать на новом месте, – это провести осеннюю переэкзаменовку по литературе. Когда я увидела ясноглазого, улыбчивого двоечника и услышала: «Будьте добры, принесите мне, пожалуйста, из библиотеки поэмы Некрасова», мне показалось, что я в раю или внутри советского кино про школу. Двоечник писал, я прогуливалась по коридору и удивлялась: над входом на второй этаж вместо обычного «Учиться, учиться и учиться» – «Спешите делать добро» и подпись – Гааз.
Спустя какое‑то время директор Лидия Васильевна поднялась в класс и спросила: «Ну как, все в порядке?» – «Конечно, – не поняла я. – Вот пишет…» Ответного ее взгляда я тоже не поняла. Прошло еще примерно полчаса, меня пригласили в кабинет к директору и терпеливо объяснили, что сочинение должно быть написано на положительную отметку и я должна за этим проследить. Я снова немного удивилась (мне казалось, что такие киношные двоечники и ошибок‑то не делают), но кивнула с готовностью и никаких угрызений совести ни тогда, ни позже в подобных ситуациях не испытывала. Это опять был всеобуч, но «с человеческим лицом».
Вопреки моим первым впечатлениям, ученики в этой школе были самые обычные, хватало и хулиганов, и двоечников, учились здесь дети из соседних домов – в основном жильцы коммунальных квартир, многие знавали и побои пьяных родственников, и суровые дворовые законы, у некоторых уже накопился и опыт общения с милиционерами. Во время подготовки к сочинению про нашу советскую Родину, которую, учила я, мы любим и за то, что она наша, и за то, что она большая, сильная и справедливая (мне казалось, что какая‑то нравственная польза в этих разговорах была – пусть запомнят, что большой и сильный обязан быть справедливым), Юра Баранов сказал: «Как же, справедливая. А в подъездах греться не дают. И в милиции бьют, а мы ничего с этими шинами не делали». Как классный руководитель я обязана была посещать учеников на дому, знакомиться с жилищными условиями, и как‑то мне открыла дверь мама Димы в ночной рубахе, пригласила войти, вернулась в постель и продолжила стричь ногти на ногах. А отец Лены впустил меня в квартиру без единого слова и, не подтянув спущенных кальсон, рухнул на кровать и захрапел. Родители еще одного моего ученика совсем не переносили друг друга, но, по их словам, не разводились из‑за сына. Поэтому они работали на заводе в разные смены, и когда я на всякий случай провожала Алешу домой после театра, мы тихонько открывали дверь, с порога слышали пьяный храп дежурного родителя, и Алеша мне кивал: «Все в порядке, спит и не дерется, свободны».
Но учителя – так я считаю и теперь, спустя тридцать с лишним лет – учителя (не все, конечно, но довольно значительная часть) были особенные.
И атмосфера в этой школе, прежде всего благодаря директору Лидии Васильевне, была такая, что мой предыдущий опыт показался дурным сном. Я увидела умных интеллигентных людей, очень серьезно относящихся к своему делу – и при этом веселых, остроумных – и свободных (так, во всяком случае, мне казалось; да, наверное, по тем временам так оно и было).
Как только меня ввели в учительскую и представили, один из учителей воскликнул: «Ого! Сразу в два куплета!» Я улыбнулась слабо и непонимающе. Мне разъяснили, что речь идет об известной блатной песне «Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела» и что эту песню ученики вместе с Юрием Александровичем распевают в поездках, а в «двух куплетах» есть такие строчки: «Пришел ко мне Шапиро, защитничек-старик, сказал: “Не миновать тебе расстрела”» и «Квадратик неба синего и звездочка вдали сияют мне, как слабая надежда». Я совсем не была польщена таким «попаданием» и решила, что Юрий Александрович (организатор внеклассной работы, преподаватель французского) с детьми заигрывает, дистанцию не держит. Смешно вспомнить! Через три дня восьмиклассница с пиететом, вызвавшим у меня острую зависть, сказала (обсуждалось оформление класса): «Это надо у Юрия Александровича спросить – у него такое чувство цвета…» В поездках по городам страны все рядовые ученики, готовясь к зачету, твердили: «архитрав», «антаблемент», «Чюрлёнис», «восьмерик на четверике», а приближенные к руководству, так называемые «лошади», как правило, из числа отпетых хулиганов, бдительно следили,
