i dfee46a8588517f8 - User

Если даже у Николая Николаевича сработал рефлекс самосо­хранения и он потребовал перемен, то Алексеев, будучи умным человеком, гораздо острее и глубже понимал всю катастрофич­ность политики Царского Села, поставившего режим, горячим при­верженцем которого он был, на грань полной изоляции в условиях прогрессирующей разрухи и углублявшегося революционного кри­зиса. Даже заметное улучшение собственно военной конъюнктуры и материально-технического снабжения армии, достигнутое в 1916 г., не являлось, как понимал новый начальник штаба, достаточным противовесом надвигавшейся катастрофе. Алексеев видел выход в союзе правительства с Думой, Земским и Городским союзами, «общественностью» как таковой. В этом отношении никакой разницы между его позицией и позицией бывшего главно­командующего не было. Разница заключалась лишь в более тесных контактах Алексеева с руководителями Думы, союзов и ЦВПК — иначе говоря, в большем отчуждении начальника штаба от царя и его непосредственного окружения.

Лемке сообщает, что существовали довольно доверительные контакты между Алексеевым и некоторыми оппозиционными ли­дерами. Так, в частности, разговор начальника штаба с приехав­шими в ставку Челноковым был «очень дружественный». Благо­даря настоянию Алексеева и вопреки желанию Фредерикса царь пригласил Челнокова к обеду и дал ему аудиенцию, причем «прием был очень благосклонный». Когда Гучков телеграммой попросил Алексеева принять своего заместителя по ЦВПК Конова­лова для важного разговора, тот тут же ответил, что будет очень рад встрече. В письме к Родзянке Алексеев делился своими соображениями о мерах, необходимых для оздоровления армии, которая «нездорова». В частности, он считал необходимым в три- четыре раза уменьшить численность штабов всех рангов, а также их переписку, царящие в них «роскошь и эпикурейство» (встают в 11 часов, пьют, играют в карты—«это не война, а разврат»)

94

вырвать с корнем .

Одно время у Лемке сложилось впечатление, что Алексеев стал участником заговора, имевшего целью дворцовой переворот. «Вчера Пустовойтенко сказал мне: „Я уверен, что в конце концов Алексеев будет просто диктатором",— записал Лемке 9 ноября 1915 г. — Не думаю, чтобы это было обронено так себе. Очевидно, что-то зреет... Да, около Алексеева есть несколько человек, которые исполняют каждое его приказание, включительно до ареста в Могилевском дворце... Имею основание думать, что Алексеев долго не выдержит своей роли около набитого дурака и мерзавца, у него есть что-то связывающее его с генералом Крымовым, именно на почве политической, хотя и очень скрывае-

« 24

мои деятельности» .

«По некоторым обмолвкам Пустовойтенка, — писал Лемке спустя три месяца, — мне начинает казаться, что между Гучковым, Коноваловым, Крымовым и Алексеевым зреет какая-то конспира­ция, какой-то заговор, которому не чужд и Михаил Саввич (Пусто- войтенко.— А. А.), а также еще кое-кто»25.

Однако Лемке принимал желаемое за действительное. Алек­сеев, как, впрочем, и весь высший генералитет, был далек от приписываемого ему намерения. Один из наиболее активных приверженцев необходимости дворцового переворота, Гучков, раз­мышляя на эту тему в эмиграции, писал, что он до сих пор «остался в неуверенности» относительно того, «удалось ли бы нам получить участников (заговора.— А. А.) в лице представителей высшего командного состава... скорее была уверенность, что они бы нас арестовали, если бы мы их посвятили в наш план» 26. В письме к Мельгунову тот же Гучков сообщал, что «никого из крупных военных к заговору привлечь не удалось» 27.

Когда представители думских и общественных кругов незадол­го перед революцией обратились к Алексееву во время его пребы­вания в Севастополе за советом по поводу переворота, тот выска­зался категорически против, мотивируя это тем, что подобный переворот во время войны представляет собой смертельную угрозу армии, которая «и так не слишком прочно держится» 2И.

В действительности, как свидетельствовал несколько позже тот же Лемке, в позиции Алексеева, как и в других случаях, отражался все тот же необъяснимый паралич воли, поразительный разрыв между пониманием и действием, неспособность взять на себя подлинную ответственность за государственные дела. Так, в беседе Лемке с Алексеевым и Пустовойтенко в марте 1916 г. последние, излагая свою точку зрения на положение вещей и их дальнейший ход, говорили, по сути дела, лишь о покорности судьбе. «Вот вижу, знаю, что война кончится нашим поражением», говорил Алексеев, но все же «я вот счастлив, что верю, глубоко верю в бога... Страна должна испытать всю горечь своего падения и подняться из него рукой божьей помощи...».

«Армия наша, — продолжал он развивать свою мысль, — наша фотография... С такой армией в ее целом можно только погибать... Россия кончит крахом, оглянется, встанет на все свои четыре медвежьи лапы и пойдет ломать... Вот тогда мы... поймем, какого зверя держали в клетке. Все полетит, все будет разрушено, все самое дорогое и ценное признается вздором и тряпками».

Так Алексеев, как и правые, и либералы, представлял себе будущую революцию. На вопрос Лемке, не принять ли теперь в ожидании такой перспективы меры к спасению того, что можно спасти, «к меньшему краху», последовал ответ: «Мы бессильны... никакими мерами этого нам не достигнуть. Будущее страшно, а мы должны сидеть сложа руки и только ждать, когда все начнет валиться». Пустовойтенко ближайшее будущее также находил «самым безотрадным», а на вопрос, где же выход, ответил: «Выход? По-моему, куропаткинское терпение» 29.

Оппозиция Алексеева была самой верноподданнической. Тем не менее это была оппозиция30, и, что существенно, она не замыкалась только на нем — ни в ставке, ни тем более в армии.

Деникин весьма определенно утверждал, что борьба «Прогрессив­ного блока» с правительством находила, «несомненно, сочувствие у Алексеева и командного состава». Речи Шульгина и Милюкова 1 ноября в Думе, свидетельствовал он, «читались и резко обсуждались в офицерских собраниях». Один «видный социа­лист (?) и деятель городского союза» говорил автору, что, побывав в армии в 1916 г., он был поражен, «с какой свободой всюду, в воинских частях, в офицерских собраниях, в присут­ствии командиров, в штабах и т. д., говорят о негодности прави­тельства, о придворной грязи»31.

Шавельский как очень характерный приводит следующий эпи­зод. 1 мая 1916 г. командир 26-го корпуса Гернгросс на торжест­венном обеде под хохот офицеров трех дивизий громогласно зая­вил, что он согласен отсидеть 6 месяцев в Петропавловской крепости за удовольствие «выдрать Распутина» 32. Тот же автор свидетельствует, что, когда весть об убийстве Распутина дошла в Могилев, «и высшие и низшие чины бросились поздравлять друг друга, целуясь, как в день пасхи. И это происходило в ставке государя по случаю убийства его «собинного» друга! Когда и где было что-либо подобное? 33 Волконский еще в сентябре 1915 г. говорил великому князю Андрею Владимировичу: «Я полу­чаю из армии от командующих армиями такие письма, что просто ужас берет. Я у себя не могу таких вещей говорить, а они пишут» 34.

Без учета этого всеобщего настроения ставки и офицерского корпуса нельзя до конца правильно понять и объяснить ту лег­кость и быстроту, с которой командующие фронтами, будучи и оставаясь сторонниками самодержавной власти, присоединились к мнению Алексеева и высказались за отречение Николая II. Это стало возможным только благодаря полному отчуждению от последнего самодержца офицерского корпуса, т. е. той силы, на которую царь больше всего рассчитывал.

«Объединенное дворянство»

Реакционное поместное дворянство было главной социаль­ной опорой царизма. Свою организационно-политическую консоли­дацию юно начало в ходе революции 1905 г. и завершило в мае 1906 г. созданием общероссийской дворянской организации, со­словной по форме, но классово-партийной по существу. До рево­люции помещики не испытывали необходимости в создании своей партии, так как царизм выглядел сильным и успешно справлялся с защитой их интересов. Революция полностью разрушила веру дворянства во всемогущество царизма. Власть, по мнению дворян­ства, готова была пойти на уступки либеральному обществу за счет кровных интересов «первенствующего сословия». Правящая бюрократия, и раньше находившаяся под подозрением за свое заигрывание с тузами торгово-промышленной буржуазии, теперь была признана чуть ли не главным виновником разразившейся

«смуты», обвинена в слабости и бездарности. В связи с этим дворянство твердо вознамерилось защиту российской «государст­венности», которая, конечно, полностью отождествлялась с его собственными интересами, взять под свой неусыпный контроль. Именно с этой целью и возникла общероссийская дворянская организация — Совет объединенного дворянства или в просторе­чии «объединенные дворяне».