Корова (сборник) - Наталья Горская

– Страшно Вы рассуждаете, однако.

– Да ни чуть! Гуманизм и демократия не применимы к тем, кто античеловечен. В самих словах «гуманизм» и «демократия» содержатся корни «человек» и «народ». Но какая человечность может быть по отношению к тому, кто по сути античеловечен, кто болен человеконенавистничеством настолько, что способен убийство миллионов оправдать побочным эффектом какого-то политического момента, который у него в промежности назрел? Пощадишь его, а он убьёт ещё миллион человек. Где же тут гуманизм в буквальном понимании этого слова? Где здесь человечность и человеколюбие, если ты щадишь убийцу людей, который уже никогда не изменится? Надо защищать человечество от таких людей, а не забавлять себя своей липовой демократичностью и лживым милосердием.

– Девшк, а девшк…

– Ты мне уже на нервы действуешь, урод! Ты меня слышишь или ты баб вообще не слышишь, а только по форме жопы их различаешь?

– Ну ты и дура! Да ты бы радовалась, что я вообще рядом с тобой сел…

– Да я радуюсь! Так радуюсь, что прямо какать хочется. Господи, ну за что мне это? Ну почему ко мне только одна пьянь клеится?

– Да не сокрушайся ты так. Другого-то нет ничего.

– Вот не пойму я Татьяну Ларину: чего она не захотела с Онегиным-то замутить? Был бы бойфренд какой-никакой, для светской дамы атрибут не лишний, а так с одним старым мужем-пердуном осталась.

– Да не бзди ты горохом! Уж наверняка у неё трах с Онегиным был. Надо уметь читать между строк.

– О-о, девушки, вам надо почитать речь Достоевского на заседании Общества любителей русской словесности…

– При чём здесь Достоевский и любители словесности?

– Он как раз там очень хорошо объясняет мотивы поведения пушкинской Татьяны.

– Какие там могут быть мотивы? Забитая провинциальная дура! Эта её верность фальшива от начала и до конца. Изменить старому мужу, которого терпеть не можешь – это безнравственно, а стараться заглушить в себе молодость и живое чувство – это не безнравственно, так что ли?

– О, Вы, должно быть, читали «Дядю Ваню»?

– Не знаю я никакого ни дядю Ваню, ни тётю Маню! И вообще отвяньте от нас! Вы на дачу едете, вот и едьте себе дальше. А мы с филфака едем и уж побольше вашего знаем, кого и сколько нам читать!

– В газете пишут: «Покупая зелень на рынке, всегда обращайте внимание на лицо продавца: ведь он питается продуктами со своего огорода. Если у него цветущий вид, то в его овощах и фруктах нет химикатов».

– А если он для себя урожай растит отдельно, а для продажи поливает его химикатами?

– Ну не знаю: так в газете написано.

– Вот вы треплетесь обо всём на свете и даже не догадываетесь, что особисты нас прослушивают. Да-да! Ещё в царской Тайной полиции была такая должность: бывать в людных местах и слушать, о чём в народе шепчут. Были шпионы, которые годами отирались на площадях и рынках, сидели в какой-нибудь забегаловке, чаи гоняли и слушали, слушали, слушали… Это очень трудная работа: слушать других. И благодаря такой прозаичной работе предотвращали теракты и даже государственные перевороты!

– Да о чём Вы говорите, кому это надо! Повсюду врачей и учителей не хватает, потому что в бюджете нет денег им на зарплаты, а тут по сотруднику спецслужб будет сидеть в каждом вагоне и автобусе, ага. Народ сейчас никому не интересен, чтобы слушать, что он там «шепчет». Тем более, он не шепчет, а давно орёт, потому что режут. Но его всё равно никто не слышит – не нужен он никому. Срать на нас хотели. В царские времена, не спорю – народ боялись, потому слушали. Возможно, при Советах ещё как-то к народу прислушивались, за людей считали. А уж сейчас-то – тьфу на него! На нас, в смысле.

– Вот там барышня у окна всю дорогу что-то записывает, я заметил.

– Где? Да она реферат какой-нибудь пишет, студентка вечная. И субтильная она какая-то, чтоб до особистов её взяли.

– Много Вы понимаете! Это фильмы современные всех сбивают с толку, что в спецслужбах только плечистые дядьки со значением на морде за версту отсвечивают, а на деле туда берут сереньких, неприметных. В кино только искусственные мускулы демонстрируют, ногами машут да челюсти ломают, чтоб ожиревший зритель с дивана ахал. А на самом деле всё держится совсем на другой деятельности, кропотливой и незаметной. Полиция-то какая? Тайная! Такая, словно и нет её. А если заметная, это уже пьянь какая-то кина о Джеймсе Бонде насмотрелась. Слежку вели торговцы, дворники, разносчики – публика без примет. Это в кино агентов секретной службы может играть такая глыба, как Шварценеггер. А в жизни его сразу срисуют и запомнят все, чего быть никак не должно. Вы вот видели Бортникова, Патрушева? Или взять хотя бы Путина. Туда с такой внешностью и отбирают, а не качков на протеине. Путин запросто мог бы тут сидеть в кепочке и телогреечке небритым, и хрен бы кто догадался, что это он. Потому что внешность такая синтетическая, почти без грима может любой облик принять.

– Может, он тут и сидит, ящики с рассадой пересчитывает, выявляет рост благосостояния народа… Ай, да ну, не поверю я! Везде бардак сейчас. Особиста сюда сунь, он сопьётся ещё в тамбуре. Кто ж захочет на такую «работу»: в наших электричках ездить, чёртов народ слушать? Схалтурит, не поедет никуда, отчёт от балды напишет и пойдёт домой кино смотреть. О крутых суперменах. Чем хреновей жизнь в стране, тем круче засранцев в фильмах показывают.

– Где это вы так загорали? Не иначе на курорт ездили.

– Ой, да какие там курорты! Это я в огороде работала, вот и загорела.

– Дура, зачем ты про огород сказала! Мужики любят, чтобы в бабе всё было легкомысленно-непринуждённо. Надо было игриво сказать, что ты солярий посещаешь.

– Откуда у нас солярию взяться, если амбулаторию уже десять лет отремонтировать не могут?

– Да не грузи ты его житейскими проблемами: спугнёшь! Мужики проблем боятся, как огня. Надо, чтобы всё было ноу проблемс…

– Ой, отстань ты со своими глянцевыми методиками по ловле всяких козлов! Сама много на них наловила? Подцепила своего Пашку-пьяницу, а теперь других учит, как не спугнуть. Его пугай теперь – не отлипнет.

– Возьмите щеночка. Умный, как собака!

– Взял бы, да боюсь, что мой Степан Тимофеевич будет недоволен.

– А кто это? Сосед или родственник?

– Это кот мой. Во двор выходит, так все собаки разбегаются.

– То есть он у Вас как дворовый авторитет.

– Какой там дворовый! Целый квартал в страхе держит.

– Скажи пожалуйста! Ну всё, как у людей.

– Вот надпись на заборе: «Лена, я тебя люблю!». Уже лет пятнадцать езжу и надпись эту вижу. А где теперь эта Лена и это «люблю»? Она, должно быть, потолстела и подурнела, любовь ушла. Осталась от неё только эта крикливая надпись. И чувства такие же. Крикливые чувства любят заявлять о себе ничего не значащими словами на заборе.

– А может быть, эту Лену до сих пор любят, у неё хорошая семья, дети…

– Ай, да бросьте! Никто сейчас никого не любит.

– Нет, любит!

– Не любит.

– Любит!

– Нет…

– Вы ещё на ромашке погадайте.

– Где ж тут взять ромашку? Кругом только рассада помидоров.

– У меня под сиденьем корневище нивяника лежит.

– По-моему, нивяник из семейства астровых, а на ромашку он только похож.

– Здрастьте-приехали! Ромашка тоже из семейства астровых. И гербера, и хризантема, и маргаритка, и даже козульник – все оттуда.

– Ромашка и хризантема – родственники? Никогда бы не подумала!

– Вы и не знали? Вы меня прямо разочаровали, а ещё о любви рассуждаете.

– Трудно вот так ехать нос к носу в электричке, да?

– С чего Вы взяли?

– Тут же иммунитет нужен, как у неандертальца. Все чихают, кашляют и именно в лицо другим людям. Кто до такого идиотского расположения сидений додумался? Я же постоянно болею, как проедусь на электричке. Хоть бы респираторы какие давали, а то дыши тут чьей-то больной утробой. Это в корне ненормально, когда люди вынуждены так нос к носу ехать и друг на друга против воли глазеть.

– Да ладно.