Корова (сборник) - Наталья Горская

– А чего это так трещит? – вопрошает кто-то, должно быть, редко пользующийся услугами отечественного желдортранспорта. – Чего там гремит? Что за придурок там сидит и вот так стучит?!

– Действительно, – находятся другие недоумевающие и просто одуревшие от этого треска, крика коробейников, пения и прочих звуковых проявлений, превышающих все нормы комфорта человеческого самочувствия и существования.

– Сообщите машинисту, что у нас в вагоне что-то подозрительно трещит! Кто-нибудь!

– А то он не знает. Раз трещит, значит так надо.

– А может, там какая-то авария!..

– Ага. Бомба там.

– Ах! Ох! Где здесь аварийный выход?

– Выключите вентилятор, – деловито заявляет по связи с машинистом какая-то бабулька, должно быть, бывшая железнодорожница. – В третьем вагоне сильно шумит вентилятор.

– Какой там у вас ещё вентилятор? – уничижительно спрашивает машинист. – В попе, как у Карлсона, что ли?

– Ну чего вы к машинюге-то лезете? Ещё и название какое-то придумали: вентилятор. Это не вентилятор трещит, а полуфланец…

– Ха-ха-ха! Ой, не могу!.. Какой полуфланец? Это шестерёнка работает.

– А я говорю, что вентилятор! Я знаю! Я в депо тридцать лет уборщицей отработала…

– Ха-ха-ха!

– Товарищ машинист, ну выключите же этот… ужасный треск!

– Батюшки-светы! – удивляется машинист. – Что это там за Бетнаткур[1] доморощенный едет? Может, вам ещё стук колёс мешает? Так мы щас мигом звук отключим. Конечно, если нужную кнопку найдём.

В конце концов, с треском вагона смиряются, тем более что некоторые пассажиры трещат по телефону не хуже этого самого полуфланца, вентилятора или ещё чего поавантажней. Категория телефоновладельцев из разряда «дай дураку телефон» имеют талант говорить ни о чём и с кем угодно. «Электричка-то опоздала!» – возбуждённо кричит кто-то в свою трубку уже в сто первый раз, словно только что наблюдал запуск космического корабля, и далее следует рассказ про то, о чём я написала выше, как мы сначала толпились на вокзале, потом бежали, потом штурмовали вагон. И всё бы ничего, но таким макаром обзваниваются все родственники, друзья, родственники друзей, их знакомые и знакомые знакомых. Человек этак под сто. И всем слово в слово телефоновладелец это пересказывает. Тема сия обновляется снова и снова, пока каждый, кто имеет несчастье хотя бы отдалённо быть знакомым с говоруном, не узнает, что наша электричка опоздала-таки. Женщина «открыла кошёлку, достала сумочку» рядом с такими разговорными террористами начинает всем казаться просто ангелом.

– Ты картошку почистила? – брызжет слюной в телефон мужик с большой сеткой лука-севка на коленях. – Почистила ли ты картошку? Чё ты гришь-то? Ась?.. Картошку, спрашиваю, почистила?.. Маня, она картошку до сих пор не почистила! Сходи почисть, а? Чё ты гришь-то? Ты почистила уже? Ась? Ты почистила или не почистила? Чё ты гришь-то? Ась?

– А я щас еду в лепестричке, и напротив тако-ой мужик сидит… красивый вроде как! Весь такой из себя, в белых тапках!.. Ну, в летних туфлях, то есть. Ой, он, пока я тут с тобой трендю, выходить собирается, щас погляну… во-во, встает!.. Фу, какой маленький, слышь? И тапок-то, тапок-то один рваный, и подошва на нём какая-то скособоченная… Да не на мужике, а на тапке!.. Ой, я уже все деньги на мобильном проговорила из-за тебя, перезвони мне!..

И орётся это так громко и беззастенчиво, словно орущая девица искренне уверена, что её никто не может слышать. Сидевший напротив мужчина убежал со страха аж в другой вагон, как она начала его разглядывать и расписывать подружке по телефону, что только диву даёшься: есть же ещё вежливые мужчины. Другой мог бы и не так лояльно отреагировать на подобные обсуждения его внешности.

– Ты щас где? – весело выкрикивается эта ставшая всемирным девизом всех телефономанов фраза. – Да-а?! Ой!.. А это где? А?.. А я мимо Токсово еду… А Кешка мне звонил, так он выехал утром на… Чё ты гришь-та? А?.. Да! А я сейчас мимо Токсово… то есть уже за Токсово… нет, вот уже к Грузино подъезжаю. А ты щас где? Кешка мне только что звонил, так он выехал на… Чё ты гришь-та? Да?.. Артёмыч тока шо звонил, казал, что уже мимо Сосново едет, а Кешка наверно уже в Вакселово, а ты-то где сейчас? Да-а?! Ой!.. Нада жа! А я сейчас мимо Орехово еду, то есть уже отъезжаю, Артёмыч уже в Отрадном, наверно, а Кешка… Чё ты гришь-та?.. А ты щас где?..

– В п…де! – шипят раздосадованные соседи говорящего несчастья, но оно их не слышит.

Оно постоянно воспроизводит какие-то новые версии наиважнейшей информации о своём, Кешкином и ещё чьём-то ежесекундном изменении положения в пространстве и на плоскости.

– Нет, между нами всё кончено! – это уже какая-то дама в ух-ый раз (где х тяготеет к бесконечности) рассказывает своему верному и многострадальному телефону о своей неустроенной личной жизни. – Я этому гаду сразу так и сказала!.. Он напрасно не воспринимает меня всерьёз. Да!.. Я никогда не прощаю тех, кто меня предаёт. Ни-ког-да!

И фразочка эта, должно быть, почерпнута из какого-нибудь дамского романчика или журнальчика. Сколько отечественных дам пытаются эти журнальные методики из разряда «как женить на себе умного, богатого, красивого придурка» употребить к отечественному населению с низкими доходами, где с принцами в принципе покончено сто лет тому назад? А имеющиеся в наличии кавалеры «класть хотели» на эти гламурные истины, так как ещё с молоком матери впитали, что «баба с возу – кобыле легче», только бы пиво было холодное. А она тут щебечет что-то с таким пафосом, словно предавший её «гад» в данный момент слезьми заливается и готов сделать себе харакири из-за такой значительной для себя утраты:

– На этот раз мы расстаёмся окончательно! Финита ля комедия! Лавочка закрыта. Между нами все кончено. Меня здесь нет. Я – уже история! Яркий фрагмент твоей серой жизни… Эй, ты вообще слышишь, что я говорю?..

Да он давно нашёл себе другую, которая пока этих журналов не читала, потому что ей некогда да и не на что: глянцевая бумага дорого-вата.

– Осподя, – шепчут в сторону телефономанов бабульки. – Раньше так юродивые по улицам ходили и сами с собой ни о чём разговаривали…

Старшему поколению трудно привыкнуть к безумию, когда вместо человеческого общения с теми, кто рядом, Дай-Дураку-Телефон продолжает наяривать бесконечные ошмётки фраз «да, это был мой отчёт, Сергей Николаич… мама, я тебе перезвоню… я гулял с собакой вечером, а не… я перезвоню… мама, я не могу сейчас говорить!.. нет, мне не карбюратор нужен, а генератор…». Кажется, они могут держать связь с другой стороной земного шара (именно такую связь постоянно обыгрывают в рекламе), но совершенно не умеют говорить с теми, кто находится рядом. И даже воспринимают их как досадную помеху для общения с другим континентом: «Не занимай линию! Мне сейчас должны позвонить! Не мешай мне, и вообще уйди отсюда!.. Нет, мне дадут сегодня нормально поговорить?!».

Разговоры ни о чём эта публика может продолжать бесконечно: «Пашка сейчас таракана поймал, а я его пришлёпнул… да, ты представляешь, я только что покакал, а вот сейчас пойду пописаю… на мне трусы в горошек, а тапки в клеточку… ты представляешь, я сейчас так чихнул, что козявка за диван улетела, а потом ка-ак пукнул». Даже самое мощное информагентство не осилило бы подобный поток информации. Ни о чём.

– Мама, смотри: овечки! – кричит детский голосок. – А почему они не лиловые?

Городских детей везут за город. Некоторые едут туда первый раз в жизни. Они до этого видели только лиловых плюшевых овец, зелёных игрушечных коров и синих резиновых гусей, поэтому их потрясает вид настоящей провинциальной живности. Дети, знающие вкус фруктов только по вкусу жевательных резинок. Да и те, кто едет не впервой, за зиму в тесном и перенаселённом городе основательно отвыкли от этих огромных полей, сменяющихся полосами леса, за которыми снова начинаются поля до самого горизонта и снова лес до самых небес. И эти непрекращающиеся поля-леса, которыми, собственно, и занята наша «одна шестая часть суши», разрушают их привычный космос дворов-колодцев и спальных районов, где частоколом наставлены многоэтажные и безликие здания. Поэтому здесь они смотрят в окно, как зачарованные. Этот контраст невозможного, немыслимого простора за окном и колоссальной тесноты в вагоне, превышающей все допустимые нормы концентрации «человека на метр», рождает в душах какой-то стойкий конфликт с нашим мироустройством: почему людям так тесно в такой огромной стране?

И серебром облиты лунным,Деревья мимо нас летят,Под нами с грохотом чугуннымМосты мгновенные гремят,[2] —

задумчиво произнёс необыкновенный ребёнок, глядя в окно.

– Конкретная поэзия, – одобрил кто-то из картёжников.

– Да нет же, – не согласился старик, беседовавший до этого со студентками филфака.

– Если я грю, что конкретная, значит конкретная, а если ты не согласен, дед, то мы можем с тобой это перетереть в тамбуре!