Линка (СИ) - Смехова Ольга

Элфи не скромничала. Ей нравился вид поверженной, повисшей в её объятиях грузной и тяжелой противницы. Неестественность сквозила в этой картине, где маленькая девочка умудряется удержать на руках огромного единорога. Жуть вперемешку со страхом скользнули мне в душу, прошлись мурашками по телу, ударили в голову неизбывным ужасом. Потому что маленькая стерва, что весь бой сохраняла хладнокровие, столь же хладнокровно сейчас смотрела на меня. В глазах у маленькой бестии мелькал азарт и желание ещё одной победы, ещё одной смерти и, почему-то, милосердия. Я покачала головой из стороны в сторону, прежде чем поняла, что уже не стою на ногах, что они подкосились, что я рухнула, как подкошенная и нелепо пытаясь отползти назад. Ей было меня жалко. Я хотела, чтобы мне это показалось, я хотела, что это была выдумка, игра воображения при испуге, но девчонка смотрела на меня с жалостью. И ей было жалко меня не потому, что сейчас я умру, совсем нет. Причина была другой…

Хлыст взметнулся, щелкнул прямо у неё перед носом, давая понять, что страх — хороший гость, но хозяином он не будет. Я не знаю, откуда во мне взялись силы. не знаю, когда я вновь успела оказаться на ногах. Хлыст теплой, наполированной рукоятью скользнул мне в руку, обещая слишком много. Он обещал мне защиту.

Словно ожившая змея, не подчиняясь мне, он предупредительно щелкнул перед рабыней ещё раз. Отгонял? Пугал? Давал понять, что с нами лучше не связываться? Не знаю…

Оружие может быть живым? Ну, если куклы могут, то почему бы и оружию на миг не обрести нечто вроде жизни? Вот только могут ли баловаться подобным искры, как я — не знаю. Хлыст дернул меня в сторону и я, теряя равновесие, качнулась в сторону — в самый подходящий момент уходя из под стремительного рывка пятиконечной молнии. Вреш-ш-шь, прошелестели жуткие лезвия перчатки, не уйде-ш-ш-шь… «Слышала нашу беседу, маленькая?» — прозвенели кольчужные звенья перчатки, — «Понравилось, хочешь поучаствовать?»

Не хочу, угрюмо подумала я. Не хочу драться. Не хочу беседовать так, чтобы после этого на задворках мирозданья, на грани рассудка, в черной тиши ночи оставался только один, а второй истекал, исходил искрой, исчезая навсегда. Трюка, кажется, ещё была жива. Брошенная на произвол судьбы, недобитая, она производила уже не столь грозное впечатление. Плюшевая Диана сдулась, могучую волшебницу окунули мордой в грязь, указали истинное место и бросили, как ненужную игрушку. Как мышь неразделенной любви, вдруг грустно поняла я и тут же осеклась. Не о том думаю, ох, вот уж точно не о том.

Во взгляде Элфи на миг проскользнуло нечто вроде удивления — не моими бойцовскими навыками, конечно, чему-то другому. Жалость сменилась интересом, любопытством ребенка, желающего прямо сейчас прикоснуться к интересной игрушке, потрогать её, помять в руках и разобрать на части. В том, что девчонка хочет сделать со мной последнее, я не сомневалась.

«Думаешь, ты живая? Думаешь, ты на самом деле живешь? Ты кусок пластика с шарнирами, ты кукла, которых в мире сотни тысяч, если не миллионы. Ты всего лишь пародия, насмешка, кривая ухмылка — да-да, как у разбойника — ты искаженное отражение жизни» — пели мне клинки. Хлыст молчал, не отвечая на выпады. Он разил мою противницу пренебрежением, щитом от её невысказанных слов. Он строил незримую стену уверенности, обращая в крошево каждое её новое оскорбление.

Хлыст щелкнул. Моя рука сама направила его, на миг узрев брешь в защите Элфи. Точнее сказать, девчонка отскочила в сторону и как-то неловко пошатнулась. Поскользнулась? Оступилась? Не знаю.

Шипя змеей, он прошелся по белоснежной детской коже, заставил девчонку болезненно взвизгнуть, оглашая окрестности отчаянным криком. Разревётся, вдруг почему-то подумала я. Разревётся, рухнет на колени, и зареванным лицом посмотрит на меня, вопрошая о том, почему я так жестока. Некстати вспомнилась Аюста.

Маска спокойствия не сползла с лица рабыни. Все столь же гордая и непоколебимая, словно забыв о том, как визжала ещё минуту назад, она вновь смотрела прямо на меня — с нескрываемым вызовом и интересом.

Проверим тебя на прочность, куколка. Проверим, из чего ты сделана, посмотрим, как ты беспомощно будешь биться в наших объятиях.

Злость в тот же миг пришла на смену страху. Да что эта шмакодявка о себе возомнила? Почему она смеет быть — такой? Почему она — жизнь, что вот-вот выльется на страницы книг, такая бесчувственная? Это вот и есть та самая жизнь?

— Ты… ты кукла! Кукла! — не найдя ничего лучше, выкрикнула я, как обвинение. Элфи это не задело нисколько. Её лицо осталось столь же бесстрастным. — Чертова кукла, ну скажи же что-нибудь сама! Скажи хоть слово, покажи язык, заплачь, покажи, что ты живая! Ты… ты! Только кулаками говорить можешь, да? Ты…

Открой рот, умоляла я её. Открой свой поганый маленький мерзкий ротик и скажи же мне хоть слово! Она сжимала его так сильно, что он обращался в ровную протяжную линию. Да, звенели клинки маленьких лезвий, она умеет говорить только при помощи нас. Удивлена, калека?

Не удивлена, вот совсем не удивлена, хотелось ответить мне и отрицательно покачать головой. Странная битва, странная до ужаса беседа, где есть укол насмешки, острота сарказма, тяжелый молото аргументации. Спроси, наверно, и у каждого клинка окажется своё имя.

Мы бились — я не знаю как. Сошлись, словно любовники в последнем, отчаянном танце любви. Хлыст шумел, обвивался вокруг хрупких ручек и ножек девчонки, я слышала её крик, но не успевала отпраздновать победу, как она тут же оказывалась рядом со мной. Змеиное, еле заметное движение, мелькнуло что-то размытое перед глазами — и вот мою руку уже украшает новый шрам. Нет, сразу пять.

Ты живая? Живая? Мой хлыст вопрошал, в надежде услышать ответ. Элфи не хотела сознаваться. Маленькая идея, родившаяся где-то в недрах сознания писателя. Жестокая, неукротимая, свободная.

А ты? Ты думаешь — живая? Маленькая калека, найденная на задворках платяного шкафа, осколочек чувств на полке. Думаешь, ты способна вправду жить? Лезвия полоснули меня по ноги — ощутимо и больно, да так, что я припала на одно колено. А лезвия не умолкали, продолжая жечь словом. Думаешь, кому-то интересна твоя пластиковая любовь или обида? Ты не родилась, ты выкидыш, недостойный внимания. Мусор, брошенный за ненадобностью, чудовищный паразит, существующий за счет истинных идей.

Девчонка с выражением полной бесстрастности на лице обоими руками подхватила моё тело на обе жутких перчатки сразу — как Трюку до этого. Холодные пальцы смерти коснулись моего живота. Прежде чем я всхлипнула, поняв, что всё потеряно. Неловкая беседа, танец слов и оружия закончился так нелепо. Глупо, ой как глупо было думать, что я вдруг окрутею и там, где не сумела ничего сделать Великая и Могущественная Трюка, добьюсь хоть какого-то успеха.

Успех поманил меня за собой, поддразнил и ушел, оставив меня один на один с маленькой бестией. Лезвия молчали, теперь Элфи, казалось, что-то хочет сказать мне, глядя прямо в глаза. В черных очах маленькой рабыни полыхало нечто до боли знакомое и оттого ещё больше неприятное.

Калека. Нерожденная. Выкидыш. Слова беседы нашего оружия вновь прозвучали у меня в ушах. Я теряла сознание, проваливаясь в небытие. Не в тот мрак сна, когда мне не хватало искры для того, чтобы выжить, а в болезненный, полубредовый сон. Трюка, еще недавно валявшаяся неподалеку, преобразилась, вдруг перестав напоминать привычную мне единорожку. Бесформенное чудовище, больше похожее на кляксу, растекалось по его величеству мраку, становясь его частью. Элфи, ещё совсем недавно бывшая маленькой девочкой, вдруг стала самым настоящим гигантом. Большим, не имеющим со старым обликом ничего общего. Лицо исказилось, перестав напоминать маску, потекло, тут же собравшись в нечто похожее на голову. Великанша осторожно держала меня в своей ладони, позволив моим рукам свеситься вниз, как у тряпичной куклы. Вторая ладонь, лишенная пальцев, странного вида культя, похожая на грозовую тучу коснулась меня и я стала точно такой же — маленькой тучкой, только белой и медленно тающей в объятиях великанши.