Линка (СИ) - Смехова Ольга

Я таяла, чувствуя, как исчезаю, становлюсь всё меньше и меньше, как мои мысли теряют ход, рассыпаются, плавятся. Чужое сознанье властным захватчиком проникало в меня. На огромном лице, словно в насмешку, проступили черты лица Элфи, моргнули два гигантских глаза. Казалось, ещё секунда, и бред рассосется и всё вернется на круги своя, а я умру — умру среди привычного мне мира.

Её огромные глаза разглядывали меня, но не как это делает ребенок. Элфи не смотрела на меня, как на забавную игрушку, не смотрела с удивлением. То чувство — еле уловимое во время боя опять на миг скользнуло по её лицу. Черточка нахмуренного лба всего на мгновенье разгладилась, уголок рта дернулся к низу. Презрение, запоздалая жалость, нотка самодовольства. Так смотрит здоровый человек на безнадежно изломанного калеку.

— Какая же… ты… Сво…лочь… — вновь проговорила я, наконец, поняв причину её равнодушия. Я — калека, бестолковая игрушка, забавная кукла, я выкидыш, невысказанная мысль. Мной-то, конечно же, надо было украсить асфальт, разрисовать дорожку цветочками и бабочками или что там обычно рисуют девочки? На меня смотрели, как на полудохлого таракана, не скрывая своего превосходства. Так великан смотрит на букашек, что копошатся у него под ногами, так смотрят на недомерков, на ущербных, юродивых. Незаконнорожденная, смеялись глаза девчонки — огромные глаза, злые глаза, бессердечные. Ты возомнила себя живой, куколка? Тебе вдруг показалось, что можно вот так, запросто взять и родиться? Что можно сбить заслуженную, достойную идею, выбить её из колеи, выкинуть за пределы и занять её место?

Она молчала и молчание немыми вопросами отдавало мне в ушах. Я пыталась понять, чей это голос — Трюки? Дианы? Лексы? Может быть, Элфи? Какой у неё должен был бы быть голос?

Ты мусор, ты — недоделка, ты полупереваренный кусок искры. Что ты можешь противопоставить мощи настоящей жизни? Ты хоть знаешь что такое — прозвучать, выйти в мир, наполнить его новым смыслом? Не знаешь, маленькая, конечно же не знаешь. Ты всю жизнь только и будешь делать, что бегать по чужим снам, будешь бороться с так называемыми аномалиями. Аномалии умные, они не могут пожрать идеи, что прозвучали, потому что те — сильные. А ты? Выкидыш — слабый, беззащитный, не способный жить без того, кто однажды подарил тебе жизнь. Сгинешь в темноте, сгниешь во мраке, растворишься в угольной мгле. Страшно? Нет, куколка, это совсем не страшно. Не страшно, потому что я тебе помогу. Я помогу и той, синей что валяется, я всех вас спасу, я дам вам возможность прозвучать, я залечу ваши раны, и мы, словно добрые друзья, станем едины навсегда.

Едины, понимаешь? Я честно не понимала. Элфи не злилась на мою бестолковость, а потом по её лицу вновь скользнула улыбка — добрая, милая, детская. Наверно, именно так маленькая рабыня улыбалась своей хозяйке, когда та пришла в чувство. Если выживу — смогу ли я описать эту улыбку Лексе? Нет, не выживу.

Мы станем едины. Вы станете частью меня, пополните все те мысли, что я уже успела поглотить, станете питательной массой, диетическим питанием — но качественным! Ваши голоса станут отзвуками моего звучания, когда я лягу — под пресс. Когда многотонные машины начнут сотнями и даже тысячами штамповать меня на белоснежных листах бумаги. Мы войдем в головы всем, кто хоть раз прочтет историю до конца, вместе мы покажем им, какие девиации обретает свобода, расскажем о том, что рабство не столько вокруг, сколько в тебе. Расскажем…

Элфи поперхнулась. Точнее сказать, тот голос, что прорывался в моё сознание в абсолютной тишине, вдруг сбился. Словно рабыне в рот вдруг залетела муха и она закашлялась. Могучие, сильные руки великанши отшвырнули меня прочь — как злую игрушку, что вместо того, чтобы мигать огоньками, вдруг ощерилась щетиной игл. Тяжелое грозовое облако пошатнулось, тут же потеряв свою плотность. Что происходит?

Мышь неразделенной любви, вспомнила я. Мышь, гуль, грязный вурдалак, готовый в любой момент броситься на меня, вот так же отскочила, едва коснувшись. Трюка пришла на помощь лишь мгновением позже, разорвав связывающую нас нить.

Великанша тряслась, разлагаясь, расплываясь во мраке, неистово вереща, наконец, проявив долгожданные мной признаки жизни. Страх, отчаяние, удивление в единый миг поразившие Элфи тут же передались и мне. Что с ней не так?

Уходи, уходи, уходи — грохотом прозвенело у меня в ушах, как только я встала на ноги и сделала шаг вперед. Туча, уже переставшая напоминать человека, зло сверкала вдруг покрасневшими глазами. Казалось, ещё мгновение, и полыхнет молния, ударит в меня, испепелит прямо на месте. Уходи!

Уходи!

Я сделала ещё один шаг, словно позабыв о своих ранах. Они так же искроточили, как и раньше, столь же болезненно ныли, но я вновь обрела возможность двигаться. Уходи! — взмолилась Элфи, на этот раз самоуверенный голос треснул, пошел волнами, наполнился страхом и самым настоящим животным ужасом. Ужас пах жертвой, победой и искрой. Ещё шаг, умоляла я саму себя. Ещё один, плевать, что девчонка молит меня о пощаде. Где твоя насмешка, маленькая дрянь? Где твоя уверенность, где твоё величие перед жалкой калекой? Где твоя искренняя жалость, грязная рабыня? Что же ты молчишь? Где твоя колкость, язвительная острота, где насмешка, ухмылка, презрение? Туча таяла, становясь всё меньше и меньше, вновь приобретая облик маленькой беззащитной девочки. Опасливо озираясь и не понимая, что происходит, она спешно призывала себе на помощь песок, пыталась всунуть руку в жуткую перчатку.

Меня охватил азарт — и чувство полной власти над девчонкой, вновь ставшей маленькой. Я успела посмотреть ей в лицо, надеясь увидеть там злость и страх, неизбывный ужас, бороздки, оставленные слезами обиды.

На меня смотрело само презрение. Презрение Богини, которая предлагал мне, жалкой смертной, дар вечной жизни, но я пренебрегла им. Гордо отказалась, разве что не в лицо плюнула. Я размахнулась и, что есть сил, влепила девчонке пощечину.

Элфи как-то слишком легко, словно мешок, набитый тряпками, отлетела в сторону, а мою руку словно обожгло. Ладонь отчетливо помнила тепло её щеки, а я торопливо вытерла её о штанину, в надежде найти где-нибудь поблизости бочонок с водой. Смыть, смыть этот мерзкий, гадкий удар, избавиться от него. Сама виновата — успокаивало меня подсознание. Вредная девчонка, заигравшаяся, возомнившая о себе невесть что. Пусть знает, как со мной связываться!

Рабыня поднялась на колени, не найдя в себе силы подняться на ноги. Я взмахнула рукой — инстинктивно, сама не понимая, что делаю, а давешний хлыст, верное оружие, вновь лег мне в ладонь. Тяжелый хвост змеей тащился по земле, угрожая ужалить в любой момент. Девчонка подняла голову и я отпрянула — на миг мне привиделась Аюста и давняя, казалось, бывшая в прошлой, далекой жизни сцена. Юма закидывает девчонку себе на колено и…

Элфи не плакала. Словно стойкий оловянный солдатик, никогда не знавший иных чувств, она презирала меня. Теперь уже не просто взглядом спокойных глаз, теперь уже всей своей сутью. Я вновь отпрянула, замедлив шаг. Душу оцарапали слова Дианы. Она точно так же презирала меня, когда пыталась объяснить мне что я — слова, застрявшие в глотке, что я идея, потонувшая под весом ежедневных проблем. Должна была лечь текстом на бумагу, расписаться тысячью слов о чьей-то незавидной, а, может и наоборот, судьбе. Кто я — спрашивала я себя ночами, спрашивала у Лексы, Трюки, Крока, Дианы, у бесчисленного количества людей и не очень. И каждый называл меня по-разному.

А я не недосказанность. Я — не прекрасный рисунок и даже не книга, ни поэма и не этюд. И никогда, наверно, им не была и стать не могла. Элфи предлагала мне слиться — воедино, сделать частью себя, позволить мне, части меня — выйти в свет. Есть ли жизнь после родов? Есть ли жизнь после того, как тысяча станков отпечатают тебя на белых страницах? Есть ли она, когда впитавший в себя добрый десяток тысяч слов читатель спокойно вздыхает и ставит томик на книжную полку?

Для Элфи — есть, а для меня? Почему так вышло, скажите мне? Почему вышло так, что какая-то идея, прообраз свободы, словесная голь, ширпотребная книжонка может, а я — не могу? Почему меня лишили и за что? Это несправедливо.