Время надежд (Книга 1) - Игорь Русый

Это все одно, что я с кумом литровку разопью, да потом к его жене залезу.

- А кум у тебя слепой будто?

Глухой взрыв тряхнул стены пакгауза. И все на миг замолчали.

- Бои-то уже позади нас идут...

- Откуда знаешь?

- Утром еще слыхал.

- Да, - сказал около Волкова человек в модном, но грязном, измятом костюме. Его щеки и нос обтягивала будто не кожа, а жеваная бумага. Войска занимают новый рубеж, или, пардон, отступают...

- А ты, сука, радуешься? - бросил кто-то из темноты.

- Я коммерсант. И лишь трезво расцениваю ситуацию. Кто их остановит? Европу на глазах у всех, пардон, использовали.

Он повернулся к соседу, взопревшему от жары, на котором было две или три рубашки под латаным пиджаком, изношенные сапоги, промазанные дегтем. Точно раздутое, шарообразное лицо его выражало безвыходную покорность, и корявые толстые пальцы с обломанными черными ногтями тискали узелок из цветастого женского платка.

- Позвольте узнать, за что сидите?

- Самогон я гнал...

- Э-э, - протянул коммерсант. - Шесть лет.

- А ты судья, что ли?

- Похлебайте с мое тюремной баланды...

Волков сидел неподвижно, обхватив колени руками.

Часа два назад их вывели из камер тюрьмы и прогнали бегом до станции. Здесь торопливо грузили вагоны, жгли что-то. Арестантов сразу отвели в этот пакгауз.

На последнем допросе Гымза сказал ему: "Кончаем, Волков". И он еще в тот момент надеялся, что ему должны хоть капельку верить, но следователь как-то странно ухмыльнулся, позвал конвоира. Для Волкова было страшным потерять надежду на справедливость, которой жил. А ночью в его камеру зашел молодой черноволосый полковник.

- Моя фамилия Сорокин, - сказал он. - Давайте поговорим...

- Подлость... подлость, - бормотал Волков, не глядя на него.

- Что ж, и это бывает, - Сорокин уселся рядом - Бывает и другое... Натыкается человек на подлость и сам затем в ответ поступает так же, думая, что с любой подлостью иначе бороться нельзя. Чтобы оставаться самим собой, мало быть храбрым, мало даже не ценито свою жизнь, надо иметь большее.

- А я не нуждаюсь в исповеднике! - зло крикнул Волков.

- Да и у меня, Волков, другая цель, - отозвался полковник. - Допустим, вы говорили правду. Но как сами можете все объяснить?

Волков не ответил, только скрипнул зубами.

- Не можете? Вот какие дела, - задумчиво сказал Сорокин. - Чаще всего из множества выборов люди останавливаются на том, который проще. Но проще - это не значит вернее...

Ни тогда, ни теперь, перебирая в памяти разговор, Волков не мог понять его смысл. И было даже странно, что это врезалось ему в память.

Опять громыхнул взрыв.

- Что такое? - воскликнул рядом коммерсант. - Или забыли про нас!

- Небось не забудут, - проронил самогонщик.

- Мне бояться нечего, - одной рукой прижимая к груди саквояж, коммерсант другой тронул лежащего на полу старика. - Вы здешний, папаша? Что там взорвали?

Старик привстал, над запавшими глазами хмуро шевельнулись кустики бровей.

- К сожалению, не имею ни малейшего представления. И вообще ни о чем не имею представления...

- А кто вы такой? - уставился на него коммерсант.

- Извольте, - ответил старик. - В настоящее время личность без документов. Я их, видите ли, по рассеянности утерял. А вообще Голубев Николай Иваныч.

- Этого старика на вокзале при мне забрали, - пояснил кто-то. Говорят, чего ходишь, тут война. А он:

у меня важней дела, чем война. Ну и забрали... Кто его разберет? В мешке-то у него кости человечьи были.

- Святые мощи, что ли?

- Ну да, святые... Бандюга это, по роже видать.

- Так в мешке-то кости зачем?

- А для устрашения. Покажет бабе энту человечью кость, она и в штаны напустит. Все зараз отдаст!

- Ух, стерва! - донеслось из темноты.

"А этот старик ехал из Москвы с нами, - припомнил неожиданно Волков. И тогда, в саду, он был... И еще про неандертальцев что-то рассказывал. Да, это он".

Зашевелились воры, ожидая скандала. Только бритоголовый сидел неподвижно, а под опущенными веками холодком чуть светились глаза.

- Я, видите ли, профессор...

- Мы тут все профессора, - хохотнул коммерсант, - и даже бывшие графы. Вчера еще я сидел в общей камере с наследным принцем. Этот аристократ имел привычку спрашивать: "Чаво хошь?.." Каких же вы наук? По облегчению чемоданов?

Еще один сильный взрыв тряхнул стены пакгауза, отвлек внимание от профессора. Кто-то вскочил и начал бить кулаками в толстые, закованные железом двери. Но с той стороны к дверям никто не подходил.

- У каждого свое, - говорил коммерсант. - Мне бояться нечего. Коммерция - это принцип. Живи и давай жить другим, как они желают. Без насилия. Кто сумел, тот больше съел. Игра ума, ловкости.

- То есть никаких принципов, - заметил профессор. - И все преподносится как достижения ума.

V

Шум в пакгаузе медленно стихал. Заключенные успокаивались, как всегда успокаиваются люди, если крики не дают ответного результата.

- А позвольте узнать, - спросил торговец, - чьи же косточки были в мешке?

- Возможно, нашего с вами пращура, убитого тысяч двадцать лет назад, ответил профессор. - Тоже, видите ли, было сражение. Разумеется, не столь грандиозное, как теперь, и дрались каменными топорами. Но для науки это не имеет значения.

- А для него-то значение имело, - ехидно сказал торговец.

- Каждый видит события через призму доступных ему понятий. Ни больше ни меньше...

- И как, пардон, вы их видите? Мы тоже интересуемся, так сказать, главным образом, за что ученым денежки платят.

- Теоретически вы разумный человек, - вздохнул профессор, - но много ли знаете о самом себе? Да, самое глубокое заблуждение в том, что люди не признают ограниченности своего ума.

Коммерсант лишь усмехнулся и, раскрыв саквояж, начал доставать помидоры, а мятой салфеткой аккуратно прикрыл грудь.

- Все эти теории не для меня. Я уважаю иные косточки! Из шашлыка. А к ним белое вино и антураж:

хрупкие дамочки с миленькими ямочками. Бывало, захожу в ресторан, официант уже с подносом встречает:

рюмочка вспотевшая... закуска а ля фуршет... Понимает, стервец, что тридцатку выдам... "Какой столик накрыть, Аполлон Витальевич?.. Осетринка для вас будет и шашлычок по-карски..." Вот жизнь! А эти теории. Ха! Мне плевать, что будет через двадцать тысяч лет. Даже не возражаю, если некий тип сложит мои косточки в мешок и сочинит про них байку - ему тоже надо кормиться... Мой папа имел оптовую торговлю.

Он говорил: кто платит, тот заказывает музыку. Но у него все реквизировали, а чтобы не возмущался, поставили к стенке. Тогда я усвоил второе: кто сильнее, тот прав, и своя рубашка ближе к телу.

- Понятие "мое" весьма относительно, - возразил профессор.