Время надежд (Книга 1) - Игорь Русый

- Опять умная теория, - вздохнул коммерсант. - Придет дурак, стукнет вас по голове, и ни от каких теорий следа не останется. Жизнь весела тем, что мы берем из нее опыт по собственному вкусу. Вот был, так сказать, один пророк, свою теорию выдумал. А затем верные последователи его снова начали колотить друг друга, чтобы доказать, кто больше истинный, а кто отступник. Натура в теорию никак не укладывается.

Долговязый уголовник в рваном пиджаке, надетом на исцарапанное тело, жадно оглядывал хлеб и помидоры, которые с аппетитом уничтожал, говоря это, сын оптовика.

Вытащив колоду мятых карт, уголовник хлопнул ею по ладони:

- Сыграем?

- Э-э! - отмахнулся торговец. - Знаю... Карты, наверное, меченые. И на что с вами, принц, играть?

- Можно без карт, а то скука.

- Это как же без карт? - заинтересовался тот.

- В дурака, - сказал уголовник, лениво расчесывая грудь. - Один, значит, ложит на кон хлеб... Честная игра.

Коммерсант отломил горбушку хлеба.

- Ну и дальше как?

- Дальше.. У тебя в узелке сало есть? - спросил уголовник у толстолицего.

- Малость есть, - осторожно сказал тот, зажимая узелок в широких ладонях.

- Сало дороже хлеба. Крой!

- Гляди-ка, верно, - засмеялся тот и, достав из узелка тонкий ломтик сала, накрыл хлеб. - Теперь что?

- Теперь моя очередь. У меня крыть нечем... Значит, принимаю, долговязый схватил бутерброд грязными пальцами и тут же надкусил его.

- За это, милостивый государь, бьют! - возмутился коммерсант.

- Честная игра! - под хохот уголовников отвечал долговязый. - Я дурак, выходит. Закон!

- Ну-ка, покажи карты, - сказал коммерсант. Он взял колоду, ловко перетасовал ее и что-то шепнул уголовнику.

- Закон! - ответил тот, взглянув на профессора. - Играю.

Выложив на саквояж три яйца, коммерстант щелчком скинул одну карту.

- Даю!

- Еще.

Профессор тоже с любопытством наблюдал за игрой.

- Восьмерка.. Перебор! - сказал долговязый, бросив карты, и повернулся к профессору: - Сымай, пахан, клифт.

- Не понимаю вас, молодой человек, - удивился тот.

- Тюжурку, говорят, сымай. Проиграна!

- Я ведь не играл!

- Проиграна. Закон!

- Нет, позвольте.

И, как бы надеясь, что вступятся другие, профессор обвел арестантов глазами.

Торговец перетасовывал карты, лишь щеки раздулись от внутреннего смеха, и мелко подрагивали губы.

- Сымай, сымай! - повторил долговязый. - Нежно уговариваю. А то и по кумполу.

Профессор начал медленно расстегивать пуговицы.

И вид этих дрожащих восковых стариковских пальцев будто изнутри толкнул Волкова. Он вскочил, сжимая кулаки, и хрипло проговорил в лицо долговязому:

- Отойди!

- Ты что? - глаза парня стали как узкие щелочки. - Ты что, малый! Блямбу хочешь?

- Отойди! - громче повторил Волков. Он чувствовал, что должен растратить захлестнувшее его бешенство, и не думал больше ни о чем. Вскочили с места и другие уголовники, загородив коммерсанта. В руку долговязому сунули тяжелый шкворень.

- Дай ему, Лапоть!

- Умой фраера.

- Отойди! - неожиданно сквозь зубы тихо процедил бритоголовый, даже не повернув головы.

- Ты что, Рыба?.. Я же проиграл! - удивился долговязый.

- Сказано, - лишь веки бритоголового чуть-чуть приподнялись, и шпану точно сдуло. - У него вышка.

Не твой закон...

- А-а, - протянул, отступая, Лапоть.

- Саквояж, - вдруг испуганно закричал коммерсант. - Украли! Жулики, мазепы!

Профессор, еще больше растерянный, качал головой, двигал бровями и машинально застегивал свою тужурку.

- Что это означает... м-м... вышка? - спросил он.

- То самое, - ответил коммерсант, - что сделали моему папочке, когда вывели к стенке.

Несколько снарядов разорвались совсем близко от пакгауза.

"Ну! - думал Волков, еще полный того неизрасходованного бешенства, отчего ноги и руки у него тряслись. - Ну, бей сюда. Бей!"

И вместе с надеждой, что какой-нибудь снаряд разнесет пакгауз, что можно будет вырваться на свободу, драться там и погибнуть в бою, шевелилась иная, насмешливая мысль, что в любом положении человек еще надеется на какое-то чудо, а чудес все-таки не бывает, и люди поэтому обманывают себя чаще, чем других.

В отдалении протрещал пулемет, щелкали винтовочные выстрелы. Не понимая, что происходит, все затихли, слушая глухой угрожающий рев, доносившийся теперь снаружи.

VI

Коммерсант передвинул ящик, встал на него и дотянулся к зарешеченному окну.

- Мадам! - крикнул он. - Позвольте спросить.

- Чего тебе? - ответил женский голос.

- Мадам, где стреляют?

- Так немец подходит.

- Далеко еще?

- С неба ты свалился? Отрезанные мы... Чего там сидишь?

- Проходи! - донесся грубый окрик часового.

- Так спрашивают.

- Проходи, а то стрельну. Бандюги это, арестованные.

- Господи Иисусе! - воскликнула женщина.

Коммерсант прыгнул с ящика.

- Да-а, - выдохнул он.

- Что же теперь? - удивленно проговорил самогонщик.

- Теперь гражданину прокурору не до нас. А у меня еще чемодан стибрили. Вот паскуды!

Затихли все разговоры. Волков не пытался размышлять над случившимся, испытывая тот предел, когда мозг отказывается что-либо переварить и требует успокоенности. А вместе с тем какая-то напряженность внимания позволяла улавливать то, на что никогда бы раньше просто не обратил внимания. Он заметил, что и коммерсант нервничает, заметил, как, быстро ощупав ногу под коленом, тот прикрыл веки и, делая равнодушным лицо, внимательно прислушивается ко всему происходившему за стенками пакгауза. Самогонщик торопливо и без аппетита заглатывал сало, видимо, решив съесть все, так как неизвестно, что будет в следующую минуту.

Сердито хмыкал профессор:

- Ну-да... Гх-м!.. Homo sapiens...[Человек разумный (лат ).] Кхе-м!

- да не гуди, дед, - попросили его. - И без тебя муторно.

- Извольте, - согласился профессор, но через минуту, забывшись, опять начал хмыкать, бормотать.

И все тут вызывали у Волкова глубокую, злую антипатию.

- Что ж это бросили нас? - заговорил опять самогонщик, вытирая ладонью жирные губы и непонимающе моргая. - Ну хоть и винные мы, а люди. Живые ишо. Хоть землю могли б копать, хоть што...

- Пардон, - сказал коммерсант. - У зайца не спрашивают, под каким соусом нести его к столу. А французы еще говорят: "Quand on na' pas ce qu'on aime on aime ее qu'on а"["Когда не имеешь того, что любишь, - любишь то, что имеешь" (франц.).]. На одесский язык переводится таким способом, чтоб вы знали: попал в дерьмо - не чирикай Волков лишь скрипнул зубами, когда тот незаметно мигнул ему рыбьим бесцветным глазом, словно показывая, что для них-то обоих все идет к лучшему.

- Да . Человечество еще молодо, - вдруг сказал профессор - От животного состояния нас отделяют всего лишь какие-то триста поколений Всего триста человек, стоящих друг за другом. И каждому приходилось бороться за существование. Опираясь на имевшийся опыт, каждый нес в себе груз прошлого. Нет, зло не есть сущность человека, оно вытекает из стремлений к тому, чего без жестокости и насилия, по прежнему опыту, добиться нельзя...