Гоблин – император - Кэтрин Эддисон

— Ваше Высочество, вы останетесь?

— Остаться? — Повторил Майя. — Вы хотите, чтобы я наблюдал ваше сэппуку?

Дажис кивнул.

— Я знаю, что это… очень трудно, и я не должен просить. Вы можете отказаться, Ваше Высочество. Но… пожалуйста, Ваше Высочество!

— Но зачем вам?.. — Майя не смог договорить.

— Ваше Высочество, вы не обязаны присутствовать при сэппуку.

Но тут же он услышал ответ Дажиса:

— У меня больше никого нет.

Майе вдруг стало до горечи стыдно, что он совсем ничего не знает о Дажисе. Может быть, он сирота, или живет так далеко от семьи, что давно стал чужим для них, или они просто не придут? Ченело бы знала, Ченело верила, что и он должен знать.

— Мы останемся, — сказал Майя.

— Спасибо, — прошептал Дажис.

Каноники посмотрели на Майю с сомнением, но, кажется, решили, что не имеют права спорить с Императором.

— Осужденный должен также поговорить с лейтенантом Телимежем, — сказал один из них.

— Да, — согласился Майя. — Мы с Киру Атмаза выйдем, чтобы не стоять между ними.

Кроме того, ему невыносимо хотелось бежать из этой тюрьмы, подальше от страдающего Дажиса и своей неспособности разделить его боль.

Киру вышла вслед за ним в сводчатый зал Мазантелеана и, ничего не говоря, встала рядом. Зал был почти пуст, но в его атмосфере царила безмолвная напряженность. Два или три Атмаза с опущенными головами прошли, почти прошмыгнули мимо них, хотя, возможно, именно он был виноват во всем, что происходило здесь и сейчас.

Он повернулся, чтобы спросить Киру, но в этот момент дверь в комнату для посетителей распахнулась, и вышел Телимеж в сопровождении одного из каноников. Лицо Телимежа было белым, как мука, и очень печальным, он избегал встретиться глазами с Майей. Каноник поклонился и сказал:

— Ваше Высочество, сэппуку состоится через два часа на закате в Малом дворе, который укажет вам Киру Атмаза. Вы можете вернуться в Алсетмерет и подождать, но если предпочитаете…

Майя впервые заметил признак смущения.

— Да? — Сказал он.

— Ваше Высочество, обычаем принято, хотя для свидетелей отнюдь не обязательно, провести некоторое время в молитве. Для нас будет честью ваше вместе с лейтенантом Телимежем присутствие в Улимере Мазантелеана.

Майе не требовалось оглядываться на внезапно напрягшуюся Киру, чтобы понять, какая честь ему предоставлена, и он не нуждался в объяснении причин смущения каноника. Благочестие было не в чести при дворе. Более того, оно даже вызывало подозрения: еще одна из причин, почему Ченело была здесь так безнадежно несчастна. Вероятно, каноник ожидал, что его приглашение будет отклонено и, вероятно, с язвительным упреком.

Даже если бы Майя разделял взгляды двора, он не счел бы себя вправе отвергнуть предложение, тем более, зная, как редко посторонние могут стать участниками любого из ритуалов Атмазара, даже в менее священном месте. Он не мог не подумать, почему ему оказана такая честь, ведь прежде Императоры получали неизменный отказ, а ведь, по крайней мере, один из них явился в Атмазар с вооруженным отрядом за спиной, но сказал только:

— Для нас это тоже будет честью. Телимеж?

— Д-да, Ваше Высочество. — Телимеж еще был испуган, но вполне сносно поклонился и произнес: — Благодарим вам, Атмаза.

Улимер в Мазантелеане был значительно больше храма в Сето, но почти так же беден. Голый камень стен, изношенная мебель со следами починки, иногда умелой, иногда не очень. Небольшая группа Атмаза, все в синих халатах со склоненными в молитве головами; чуть дальше Адремаза, в одиночестве и на коленях. Но при появлении Майи он оглянулся, а затем поднялся на ноги.

Изможденный и взлохмаченный, словно недавно рвал на голове волосы, он поклонился и сказал:

— Добро пожаловать, Ваше Высочество, — его голос звучал неожиданно спокойно.

— Спасибо, — ответил Майя. — Мы не хотели вам мешать, но…

— Дажис попросил вас. Вы были очень добры, что согласились.

То было чувство вины, а не доброта, но не было никакой необходимости огорчать Адремаза подобными признаниями.

— Где мы можем сесть, чтобы не мешать? — Спросил Майя, и Адремаза указал ему, Телимежу и Киру на скамейку вдоль западной стены.

Майя с благодарность уселся, и в течение следующих двух часов никто не указывал ему, как должен вести себя Император.

Он знал всего несколько баризанских молитв к Ули, которым его мать, несколько суеверно, обучила его вместе с минимальными знаниями о правилах поклонении богине. Одна из молитв, он знал, была неуместна, так как предназначалась для находящихся на смертном одре. Из оставшихся он выбрал ту, которая давала ему большую уверенность. Потребовалось некоторое время, чтобы настроиться на молитвенный лад, но он помнил, что так случается всегда после длительных перерывов, и упорно, ни о чем не тревожась, вдумчиво и тщательно повторял молитву, пытаясь проникнуться каждым ее словом. Даже если он не мог по-настоящему простить Дажиса, он не желал его смерти, это было бы самым худшим…

Хуже, чем твоя собственная смерть, Эдрехазивар?

От этой мысли Майя вздрогнул; уже два дня он пытался и не мог представить, как умер бы сам, если Шевеан решилась бы дать приказ своим людям. Выглядела бы его смерть естественной или была бы замаскирована под несчастный случай, а может быть, принцесса с презрением отвергла бы все уловки, уверенная, что никто не осмелится протестовать. Он был совершенно уверен, что ее не заботило, умрет он мирно или в страданиях, быстрой или медленной будет его смерть. И ему не дали бы ни малейшей возможности загладить свою вину перед теми, кого он обидел.

Дажис не хотел убивать меня, одернул он себя, но ответ пришел мгновенно. А сказал бы он хоть слово, чтобы тебя спасти?

Майя постарался сосредоточиться на словах молитвы. Не имело значения, что сделал бы Дажис в ситуации, которой не случилось. То, что он успел сделать, уже было безнадежно плохо.

Майя вздрогнул, словно эти неумолимые слова были произнесены вслух. Я не могу позволить себе гнева. Император Эдрехазивар не может отдаться мести; раз начавшись, это не закончится никогда.

Ули, молился он, отказавшись от заученных слов, пусть мой гнев умрет вместе с ним. Освободи нас обоих от бремени нашей вражды. Даже если я не смогу его простить, помоги мне не ненавидеть его.

Ули была холодной богиней, богиней ночи, теней и праха. Ее любовь следовало искать в пустоте, а милосердие в тишине. Именно в этом и нуждался Майя. Тишина, холод, милосердие. Он мысленно сосредоточился на знакомом образе Ули, раскрывающей объятия. Только богиня прощения могла услышать невольные признания Императора.

Избавь меня от ненависти, молился он, и через некоторое время уже смог попросить о мире для Дажиса и о том, чтобы гнев Майи не отягощал душу предателя на последнем суде.

Когда раздался глубокий звон смертного колокола, Майя очнулся настолько успокоенным и умиротворенным, насколько это было возможно при данных обстоятельствах. Вслед за Кирой он последовал в Малый двор, сохраняя в сердце молитву о мире.

Малый двор нельзя было назвать ничем иным, как архитектурным недоразумением: узкий четырехугольник пространства между главным корпусом и Мазантелеаном, со всех сторон зажатый высокими стенами. Его основное предназначение с жестокой очевидностью было обозначено выдолбленными в плитах желобами, сходящимися в центре у круглого отверстия. Двор идеально подходил для жестокого ритуала, и здесь легко можно было смыть кровь.

Было очень холодно; Майя втянул руки в стеганые нарукавники и со вздохом пожалел, что не может сменить алмазные императорские регалии на шерстяную шапку. Он незаметно шепнул Киру:

— Вы не обязаны здесь оставаться, Киру Атмаза. Мы не хотим, чтобы вы замерзли.

— Спасибо, Ваше Высочество, — пробормотала она так же тихо. — С нами все в порядке.

Ничего другого она сказать и не могла, но, по крайней мере, он попытался ее защитить.

Ждать пришлось недолго. Сначала на противоположной стороне двора появился Адремаза, затем вышел окруженный канониками Дажис. Его сотрясала крупная дрожь, Майя не мог сказать, от холода или от страха. Но он заметил Майю и смог растянуть губы в подобии улыбки.

Не было сказано ни слова: каноники проводили Дажиса к центру двора, где первый, а за ним второй поклонились и отступили, чтобы встать рядом с Адремаза. Тогда вперед выступил Адремаза. Он что-то сказал Дажису, Майя не расслышал, передал ему ритуальный меч и отступил.

Катана остро блеснула в свете фонаря. Ее лезвие было узким и длинным, а лишенная украшений рукоять туго обмотана шнуром. Дажис некоторое время смотрел на меч, а затем поднял голову, пытаясь разглядеть Майю. Майя до сих пор не мог представить, что может значить для Дажиса его присутствие, но не мог отрицать, что в нем нуждались. Это подтвердил сам Дажис, потому что решительно стиснув зубы, он обнажил правую руку для первого надреза.