Царство. 1951 – 1954 - Александр Струев

— Аленка! — прижимая к себе блондинку, пролепетал маршал.

— Соскучился, Барсик?! — сбрасывая передник и приникая к мужчине, жадно дышала Лена.

— Вы мои малышки-голышки! — радовался Николай Александрович, отлавливая свободной рукою большегрудую Тату.

— А я вам вот что приготовил! — высвобождаясь из пылких объятий и доставая из кармана крошечные коробочки, пропел министр.

— Что это, что?!

— Смотрите!

— Колечки!

— Колечки, мои кисуни!

— Ко-лю-ся! — благодарно целовала Алена. — Ты мой сладкий!

— Спасибо, солнце! — обнимала Таточка.

Полковник Маргаритов и Нина Михайловна пили чай в неудобной подсобке, спрятанной под лестницей напротив гладилки. Полковник доедал нежнейший эклер.

— Не жалеете вы себя со сладким, Борис Фомич, оно же вам ни к чему! — Сетовала сестра-хозяйка, наблюдая, как начальник хозуправления уплетает пирожное за пирожным.

— Знаю, Нина, а удержаться не могу.

— Губите себя! — не успокаивалась Нина Михайловна.

— Я, Ниночка, за этот год четыре с половиной кило прибавил. Многовато, — признался военный. — Вот министру к октябрю бассейн выстроим, плавать начну, тогда похудею, — пообещал Маргаритов. — Министерский бассейн тоже на мне.

— Сколько же у вас забот, как выдерживаете? — всплеснула руками Нина Михайловна.

— Справляюсь! — облизывая сладкие пальцы, многозначительно выговорил Маргаритов.

На лестнице раздались шаги, гомон, смех.

— В спальню пошли, — определила сестра-хозяйка, — схожу со стола приберу.

— Иди, — доливая заварки, позволил начальник и потянулся за очередным пирожным. — Как думаешь, Нина, доволен маршал?

— Конечно, доволен! — фыркнула Нина Михайловна. — Ленка и Татка мои самые смышленые, а веселые какие! С такими бы и статуя каменная довольная осталась, не то что наш кот-котофеич!

— И то верно, — вешая на спинку стула китель и заваливаясь калачиком на кургузый диванчик, выдохнул Борис Фомич, — полежу, подремаю. Ежели что — зови.

Птицы ликовали. Утро дышало неукротимым солнечным светом. Розы пахли умопомрачительно и, если бы не распахнутые окна, обитатели спальни давно бы задохнулись в дурманящем аромате.

«Тук, тук, тук», — в булганинскую спальню осторожно постучали.

— Кого черт несет?! — открыв глаза, выругался министр.

— Это я, Маргаритов! — робко просовывая голову в дверь, вымолвил побледневший от страха хозяйственник.

Маршал лежал голый посреди широченной кровати. Справа к нему прижималась Лена, откровенно выставив наружу обворожительно округлое бедро, которое даже сейчас, после бурной ночи, хотелось гладить и целовать, а слева мужчину обнимала грациозная Тата, на которой не было ничего — даже краешка одеяла! Борис Фомич осекся.

— Тебе чего надо?! — с возмущением гаркнул Булганин.

— Вам Хрущев звонит, — пискнул начальник Хозуправления.

— Будь он неладен!

— К телефону просит, — продолжал Маргаритов, стараясь не смотреть в сторону кровати.

— Скажи — иду! — отрывисто пробасил Николай Александрович. — А ну-ка, котятки, брысь!

Девушки выпустили пленника из своих мармеладных объятий. Борис Фомич, потупив глаза, подал министру халат. Булганин запахнулся бархатной тканью и поспешил в соседнее помещение к телефону. Полковник семенил за ним.

— Я товарищу Хрущеву объясняю, что министр занят, — бормотал он в оправдание, — но может, дело, не терпящее отлагательств, государево…

— Ладно, ладно! — перебил его маршал. — Булганин слушает! — сев у телефона, прогудел он.

— Не оторвал тебя от государственных дел? Встал с постели?

— Встал, встал!

— Приезжай ко мне, Коля!

— Случилось что? — Николай Александрович сел ровнее на неудобном, чересчур мягком пуфе.

— Посоветоваться надо.

— А может, ты ко мне? Порыбачим.

— В твой вертеп не хочу, — отказался Никита Сергеевич.

— Никаких выходных у меня нет, просто никаких! — закончив разговор, с упреком выговорил маршал. — Позавтракаю и уеду.

Полковник стоял с потерянным видом, он почему-то принял на свой счет упрек министра, что «нет выходных», только в чем Маргаритов виноват? Уходя, министр даже не посмотрел в его сторону. Хозяйственник плотно притворил за маршалом дверь, вздохнул и стремглав полетел на кухню распорядиться о завтраке.

— Ну, котятки, папа уходит! — пробасил Булганин юным созданиям, которые лежали голышом, в рядок, повернувшись на животики, и игриво болтали ножками. Николай Александрович залюбовался их аппетитными телами с гладенькими попками и заулыбался.

— Почему ты от нас уезжаешь?! — оборачиваясь к Николаю Александровичу, прощебетала Алена.

— Не бросай нас, Колюся!

— Надо, котятки, надо!

— Не уезжай!

— Не уезжай, пожалуйста! — поднялась навстречу Таточка. Она стояла перед маршалом во всей своей девичьей красе, высокая, совершенно обнаженная, зовущая. Булганин взглянул на ее божественную грудь и обомлел. Подруги, смеясь, утянули маршала на постель.

— Сдаюсь, сдаюсь! — подняв руки, не сопротивлялся министр.

— Мы тебя не отпускаем, мы тебя еще помучаем! — придвигаясь вплотную, пела Аленка.

Тата снимала с мужчины халат.

— Не отпускаем, не отпускаем! — целуя маршала, шептала кареглазая Алена, прильнув к самому сердцу.

— Я тебя съем! — наваливаясь на полногрудую Тату, зарычал Николай Александрович.

Комната потонула в хохоте и визге.

Булганин стоял на крыльце и наблюдал, как его черный лимузин разворачивается и подъезжает к парадному.

— Кто придумал спектакль такой, на девчатах только фартуки оставить? — припоминая вечер, поинтересовался маршал.

— Я, — краснея, признался Маргаритов.

— Выдумщик ты, Борис, молодец!

— Служу Советскому Союзу! — отчеканил начальник Хозуправления. Маргаритов был на седьмом небе.

— Девчата на тебя не обижаются?

— Упаси бог!

— Смотри, Боря, не обижай, хорошие они! — Булганин пожал полковнику руку. — Через неделю жди.

— Очень понравилась маршалу наша выдумка, — хвастался полковник Нине Михайловне, — надо в следующий раз что-нибудь новенькое организовать, может, какое представление разыграть?

— Да чего тут выдумывать, Борис Фомич! Запустим к нему не двух, а сразу четырех девок — вот и все представление! — хмыкнула сестра-хозяйка. — А во что их вырядить или как раздеть, вам, мужикам, видней!

Машины шли плавно, не ехали, а плыли по асфальту. На всю дорогу понадобилось чуть более часа. Николай Александрович даже немного вздремнул и проснулся лишь у самого Огарево, прямо перед хрущевскими воротами.

— Не ругаешься, что с кровати поднял? — поздоровался Никита Сергеевич.

— Вставать-то когда-то надо! — зевая, пробормотал Булганин. — Чего звал?

Хрущев, морща нос, произнес:

— Берия письма пишет.

— Кому?

— Нам, членам Президиума, — Никита Сергеевич протянул Булганину листок. — Читай!

Маршал надел очки и углубился в чтение.

— Прощения просит, согласен на любую работу, — опустив бумагу, проговорил маршал. — Чего его теперь, выпускать?

— Ты до конца дочитай.

— Длинное слишком. И так понятно, раскаивается, — без интереса ответил Николай Александрович.

— Читай, читай!

Булганин снова принялся за чтение. Хрущев взял лист бумаги и стал сворачивать самолетик, с утра пообещал Илюше сделать эскадрилью.

— Это же надо, как разошелся — мы за казни в ответе! — возмутился маршал. — Мы, пишет, расстрельные списки подписывали! Ну, дает!

Хрущев исподлобья взглянул на друга.

— А разве не подписывали?

Булганин замотал головой.

— Специально никто не подписывал, я, по крайней мере! А тебе известно, что Лаврентий арестованных пытал? Пыточные в каждой тюрьме оборудовал, люди мук не выдерживали и в камерах вешались! Спроси Костю Рокоссовского, он расскажет. Берия собственноручно подследственных истязал, а некоторых сам стрелял, ничем не гнушался! А теперь нас обвиняет, что мы главные! — От возмущения Николай Александрович раскраснелся.

В письме говорилось, что если Лаврентия Павловича не отпустят, компромат на членов Президиума Центрального Комитета, а точнее, доказательства участия каждого в кровавом насилии, выйдет на свет. Булганин отложил бериевское письмо и обескуражено посмотрел на Никиту Сергеевича.

— Ты, Никита, вспомни, как было? Сталин на обед позовет, обедаем, выпиваем, а он неожиданно спрашивает: «А вы знаете, что Родионов предатель, затеял в Ленинград столицу перевести?! Знаете?!» — Мы, как куколки: «Не знаем!» — «Хорошо об этом стало органам известно, — продолжает. — Что с ним делать будем? Может, расстреляем, пса, и всю группу заговорщиков!» — «Расстреляем!» — Каганович кричит. А мы киваем — куда деваться?! — вспоминал Булганин. — Поскребышев, шнурок, каждому тыкал, где расписаться. Так эти проклятые протоколы рождались. И кто мы — палачи? Мы подневольные холопы! Не распишешься, сам в тюрьму пойдешь. А кто евреев на Красной площади вешать хотел?