Полное собрание сочинений. Том 1 - Толстой Л.Н.

Догнавъ барыню съ дѣвочкой, отецъ подозвалъ насъ и представилъ ей. Мы поклонились и сняли фуражки. Я такъ былъ озадаченъ, какъ говорилъ, тѣмъ, что намъ никто не снималъ шапокъ, но всѣ оказывали равнодушіе, что я впалъ въ противуположную крайность — я сталъ подобострастенъ и, снявъ фуражку, стоялъ въ почтительной позѣ, не надѣвая ея. Володя дернулъ меня за рукавъ бекеши и сказалъ: «что ты, какъ лакей, безъ шапки стоишь?» О, какъ меня оскорбило это замѣчаніе! Я никогда не забуду, съ какой неловкостью и злобой я надѣлъ фуражку и перешелъ на другую сторону бульвара.

Это была кузина его Валахина. Она шла такъ же, какъ и мы, на Тверской бульваръ, и мы пошли вмѣстѣ. Какъ я замѣтилъ, отецъ былъ съ нею друженъ и просилъ ее прислать нынче вечеромъ старшую дочь къ намъ говоря, что можетъ быть будутъ танцы; она обѣщала. На Никитскомъ бульварѣ было довольно народа, т. е. хорошо одѣтыхъ господъ и барынь. Я замѣтилъ, что Валахина на Никитскомъ бульварѣ шла тише и стала говорить по-Французски; когда же мы перешли площадь и взошли на Тверской, она стала грассировать и называть свою дочь не «Машенька», какъ она называла ее на Пречистенскомъ, не Marie, какъ она называла на Никитскомъ, а «Маии». Это меня поразило. Замѣтивъ по этимъ ея поступкамъ всю важность Тверского бульвара, я старался тоже и походкой, и осанкой быть похожимъ не на Николеньку, а на Никса, или что нибудь въ этомъ родѣ.

Вскорѣ послѣ нашего приѣзда познакомились мы съ тремя мальчиками нашихъ лѣтъ, Ивиными. Старшій былъ нехорошъ собой и мальчикъ мясистый, вялый, потный [?]; младшіе же два были совершенные красавчики. То ѣздили мы къ нимъ, то они къ намъ, и въ обоихъ случаяхъ для меня это былъ совершенный праздникъ. Я безъ памяти любилъ обоихъ меньшихъ и любилъ такъ, что готовъ былъ для нихъ всѣмъ пожертвовать, любилъ не дружбою, а былъ влюбленъ, какъ бываютъ влюблены тѣ, которые любятъ въ первый разъ — я мечталъ о нихъ и плакалъ. Вотъ какъ я любилъ его. У него была дурная привычка, за которую часто бранилъ его гувернеръ — моргать безпрестанно глазами. Теперь, вспоминая его, я вижу, что дѣйствительно это очень портило его, но тогда я находилъ это прелестнымъ, мнѣ казалось, что именно въ этомъ главная причина его привлекательности, и я даже старался самъ моргать глазами такъ же, какъ онъ. Когда мы соединялись, любимою игрою нашей были солдаты, т. е. разыгриваніе всякихъ сценъ изъ солдатской жизни: маршированье, сраженіе, отдыхи и даже наказанія.141

Что было весьма пріятно въ нашихъ отношеніяхъ это, что мы называли другъ друга не уменьшительно: Николенька, Петруша, а Николай, Петръ. Бульваръ былъ полонъ народа, солнышко ярко и весело играло на всемъ — на чистыхъ сапогахъ прогуливавшихся господъ, на атласныхъ шляпкахъ барынь, на эполетахъ военныхъ; даже одна пуговица оборваннаго солдата, который прошелъ съ узломъ мимо насъ, блестѣла, какъ золото. По расчищенному песку, на которомъ замѣтны были полукруглые слѣды метлы, кое-гдѣ стеклушко или песчинка блѣстѣли, какъ брильянты. Иные гуляли тихими шагами и съ палками съ набалдашниками — руки назадъ; другіе, размахивая руками, стороной, какъ будто спѣшили куда-нибудь, но тоже ходили взадъ и впередъ. Съ перваго взгляда поражала только пестрота и блескъ, но чѣмъ дальше подвигался впередъ, изъ общей пестроты выдвигались шляпки, эполеты или длинные сертуки. Всѣ лица этой панорамы чрезвычайно хороши были издали, но чѣмъ ближе подвигались, тѣмъ меньше нравились. Или большой носъ изъ-подъ желтой шляпки, или равнодушный взглядъ, брошенный на насъ сертукомъ, или глупый несимпатическій смѣхъ и говоръ остановившихся эполетъ и сертуковъ сейчасъ разочарововалъ, и опять я напряженно смотрѣлъ впередъ въ сливающуюся пеструю толпу, какъ будто ожидая и ища чего-то.

За 100 шаговъ изъ-за разнообразныхъ фигуръ толпившихся по бульвару узналъ я Ивиныхъ съ гувернеромъ. «Посмотри, папа», сказалъ я внѣ себя отъ радости и желая подѣлиться ею съ кѣмъ-нибудь: «вонъ Ивины». Папа принялъ это извѣстіе очень хладнокровно, потому что въ это самое время, улыбаясь, раскланивался съ какою-то барыней, Володя же спросилъ: «гдѣ?» — «Вонъ, за этимъ полковникомъ съ дамой — видишь трое съ бобровыми воротниками». — «Что ты тамъ видишь, — тамъ пряничникъ». — «Ахъ, Боже мой», сказалъ я съ нетерпѣніемъ, не понимая, какъ можетъ онъ не чувствовать, что они идутъ: «направо отъ пряничника». Сомнѣніе скоро стало невозможно, потому что мы были въ 20 шагахъ другъ от друга и улыбались уже отъ взаимной радости, не позволяя себѣ однако прибавить шагу, чтобы скорѣе сойдтись. Это удивительно, какой хорошенькой мальчикъ былъ Петруша, какъ шелъ къ нему бобровый воротникъ коричневой бекеши! какъ красиво, немного набокъ, держалась черная фуражичка на его русыхъ длинныхъ волосахъ. А вся фигура и раскраснѣвшееся отъ свѣжаго воздуха, покрытое дѣтскимъ пушкомъ, лицо, какъ были хороши! Я рѣшительно былъ нынче влюбленъ въ Петра.

(Какъ я уже сказалъ, я любилъ ихъ обоихъ, но никогда вмѣстѣ, а днями: нѣсколько времени одного, потомъ другого.) Отчего я не говорилъ ни Петрушѣ, ни брату, никому, что я такъ любилъ его? Не знаю. Должно быть меня не поняли бы; ежели бы я и попробовалъ передать свое чувство, приняли бы это за простую обыкновенную привязанность, но мнѣ этаго не хотѣлось, и, должно быть предчувствуя, что меня не поймутъ, я глубоко таилъ это сладкое чувство. Впрочемъ, надо замѣтить, что тогда я никакъ бы не сказалъ, что меня не понимаютъ, напротивъ, мнѣ казалось, что я не понимаю чувствъ Петруши, и всячески старался постигнуть всѣ его мысли. Отчего не могъ я выговорить слова любви, когда сильно было во мнѣ это чувство, и отчего я послѣ, когда уже пересталъ такъ сильно чувствовать, пересталъ и стыдиться признаваться въ любви?

Недолго поговорили мы съ Ивиными и пошли дальше, но они обѣщались быть вечеромъ. Пройдя Тверскую площадь, папа повернулъ на Тверскую и зашелъ въ кондитерскую, чтобы взять къ вечеру конфектъ и угостить насъ. Великолѣпіе мѣста, въ которое мы взошли, крайне поразило меня, тѣмъ болѣе, что не ожидалъ увидать ничего, кромѣ сладкихъ пирожковъ и карамелекъ, а противъ чаянія моего, удивленнымъ взорамъ моимъ представился цѣлый міръ роскоши. Въ серединѣ комнаты стоялъ стулъ не стулъ, столъ не столъ, шифоньерка не шифоньерка, а что-то странное, круглое, покрытое совершенно пирожками всѣхъ цвѣтовъ, форматовъ. Но это зрѣлище не могло исключительно привлечь моего вниманія, потому что окошки изъ цѣльныхъ стеколъ, шкапы съ стеклами, конторки съ стеклами, кругомъ всей комнаты, которые всѣ были уставлены уже не только пирожками — что пирожки? — но конфектами, бутылочками, сюрпризами, корнетами, коробочками такихъ прекрасныхъ цвѣтовъ, что и ихъ хотѣлось отвѣдать. Блескъ золотыхъ каемокъ, драпри, разноцвѣтныя бумаги со всѣхъ сторонъ притягивали мои взоры. Около одного шкапа сидѣла хорошенькая барыня, чудесно одѣтая, въ шелковомъ платьѣ и съ воротничками такими же точно, какъ у maman, и читала Французской романъ. Все это сильно поразило меня, я не зналъ, на что смотрѣть, и можно ли мнѣ ступать по ковру запыленными сапогами, нужно ли благодарить эту барыню, ежели она хозяйка, за то, что она это все такъ устроила и позволила намъ взойдти.