Полное собрание сочинений. Том 1 - Толстой Л.Н.

Онъ мнѣ очень понравился.

Алишкѣева тоже была родственница бабушки. Она пріѣхала съ дочерью, и такъ какъ бабушка приняла ее хорошо, то сидѣла довольно долго. — Дочь ея была дѣвушка лѣтъ 18, тоненькая, стройненькая, свѣженькая, прекрасно одѣтая, но она не нравилась мнѣ. Все въ ней было неестественно, и красота [?], и движенія. Ежели бы меня спросили: «хороша ли Sachinette?» я бы сказалъ, что хороша; но самъ бы я никогда не сказалъ другому: «неправда ли, какъ хороша Sachinette?» Притомъ же у ней былъ недостатокъ, который дѣтямъ очень бросается въ глаза — неестественность. Она ко всему говорила про Венецію, въ которой жила съ матерью, смѣялась тоже ко всему и не отъ души; и когда насъ ей представили, замѣтивъ должно быть мою неловкость и смущеніе, непремѣнно хотѣла его увеличить и меня поцѣловать; я убѣжалъ въ другую комнату отъ стыда — она за мною. Въ это самое время входилъ Господинъ Кукурозовъ. Sachinette оставила меня въ покоѣ и пошла назадъ въ гостиную, слегка переваливаясь съ ноги на ногу, представляя, будто бы она очень устала за мной бѣгать (не знаю, зачѣмъ она это дѣлала). Кукурозовъ усѣлся противъ бабушки и повелъ какую-то сладкую, сладкую рѣчь. Меня удивило, какъ онъ не догадался уступить Sachinette кресло, на которомъ сидѣлъ подлѣ бабушки. Sachinette постоявъ немного, сказала: «Ахъ, какъ я устала, maman» (должно быть, чтобы Кукурозовъ замѣтилъ ея присутствіе, но онъ только оглянулся на нее и продолжалъ что-то съ нѣжностью говорить бабушкѣ). Sachinette сѣла на дальнемъ стулѣ подлѣ насъ. Бабушка представила Кукурозова Алишкѣевымъ, онъ приподнялся, и надобно было видѣть, какъ мгновенно выраженіе совершеннаго равнодушія и невниманія, съ которыми онъ до того смотрѣлъ на Алишкѣевыхъ, смѣнилось любезнѣйшей улыбкой, и съ какимъ искреннимъ выраженіемъ онъ въ самыхъ отборныхъ Французскихъ словахъ сказалъ имъ, что давно желалъ имѣть эту честь. Въ одно и то же время, хотя Алишкѣева и Sachinette стояли въ противуположныхъ углахъ гостиной, онъ обращался и къ матери и къ дочери съ удивительной отчетливостью и ловкостью; потомъ онъ отодвинулъ кресло, чтобы не сидѣть спиной къ Sachinette, опять сѣлъ, поправилъ шляпу и саблю и заговорилъ о какомъ-то певцѣ, разговоръ, въ которомъ приняли участіе всѣ, какъ будто ни въ чемъ не бывало. «Вотъ это человѣкъ!» — подумалъ я. Онъ почти одинъ поддерживалъ разговоръ, и видно было, что другимъ совѣстно было говорить при такомъ человѣкѣ. Фразы его были такъ круглы, полны; говорилъ онъ такъ отчетливо и употреблялъ, для меня такія непонятныя, французскія слова, что я ему въ мысляхъ отдалъ преимущество надъ всѣми — надъ Княгиней и еще надъ одной барыней, которая мнѣ тоже понравилась. Алишкѣева была дама, отличавшаяся отъ всѣхъ другихъ, которыхъ я видѣлъ, какою-то особенной рѣзкостью и апломбомъ въ разговорѣ. Она говорила съ удивительной увѣренностью про вещи, которыя не посмѣла [?] бы затронуть въ разговорѣ другая дама. Впослѣдствіи я нашелъ, что этотъ духъ принадлежитъ почти всѣмъ дамамъ Петербургскаго общества. Она намекнула что-то объ Италіи, — онъ сталъ говорить про Италію еще лучше и къ чему то сказалъ «la patrie des poètes». — «Apropos des poètes»,138 сказала бабушка: вы хорошій судья въ этомъ дѣлѣ, мой любезный Кукурузовъ; надо вамъ показать стихи, которые я получила нынче». И опять бабушка развернула обличительный листъ [?] почтовой бумаги. — Et qui est le bienheureux poète, M-e la comtesse, auquel vous inspirez de si beaux vers?»139 спросилъ онъ съ снисходительной улыбкой, пробѣгая глазами мое стихотвореніе. — «Это мой внукъ, Николенька», сказала бабушка, указывая на меня табакеркой, которую держала въ рукахъ. Кукурузовъ обратился ко мнѣ и полусерьезно, полунасмѣшливо сказалъ мнѣ длинную фразу, изъ которой я запомнилъ только: «jeune homme, cultivez les muses».140 Это выраженіе я запомнилъ, потому что оно мнѣ очень понравилось, хотя и не понималъ, что значить.

*№ 18 (II ред.).

Мнѣ не хотѣлось вѣрить, (не тому, чтобы дѣйствительно папа дѣлалъ несчастливою maman), но не хотѣлось вѣрить и тому, чтобы кто нибудь имѣлъ право судить его. Я отбрасывалъ эту мысль, но она опять лѣзла мнѣ въ голову. Папа встрѣтился мнѣ въ залѣ; я посмотрѣлъ на него, но совсѣмъ другими глазами, чѣмъ обыкновенно. Я уже не видѣлъ въ немъ, какъ прежде, только отца, — a видѣлъ человѣка, который такъ же, какъ и другіе, можетъ поступить нехорошо — однимъ словомъ я разсуждалъ о немъ. Одна завѣса спала съ дѣтскаго воображенія.

*№ 19 (II ред.).

До обѣда отецъ взялъ насъ съ собою гулять. Хотя со времени приѣзда нашего въ Москву я уже разъ 20 имѣлъ случай прогуливаться по бульварамъ, но все не могъ привыкнуть къ странному Московскому народу, и его обхожденію, въ особенности же я никакъ не могъ понять, почему въ Москвѣ всѣ перестали обращать на насъ вниманіе — никто не снималъ шапокъ, когда мы проходили, нѣкоторые даже недоброжелательно смотрѣли на насъ, многіе толкали и рѣшительно обращались съ нами, какъ будто мы перестали быть дѣтьми П. А. Иртенева и владѣтелями села Петровскаго, Хабаровки и др. Я всячески старался объяснить это общее къ намъ равнодушіе (и даже какъ будто презрѣніе). — Сначала я предполагалъ, что вѣрно мы дурно одѣты и похожи на дворовыхъ мальчиковъ, но, напротивъ, бекеши у насъ были щегольскія, и я не безъ основанія разсчитывалъ, что они должны были внушать хотя нѣкоторое уваженіе, думалъ я тоже, что это вѣрно потому, что насъ еще не знаютъ, но прошло уже много дней, а на насъ все не обращали никакого вниманія; наконецъ, я пришелъ къ заключенію, что вѣрно за что-нибудь на насъ сердятся, и я очень желалъ узнать причину такой немилости. Мы вышли на Пречистинскій бульваръ, отецъ шелъ тихо серединой, мы бѣгали взапуски за оголившимися липками по засохшей травѣ. Передъ нами шла какая-то барыня, щегольски одѣтая, съ маленькой, лѣтъ 7-ми, дѣвочкой, которая въ бархатной красной шубкѣ и мѣховыхъ сапожкахъ катила передъ собой серсо, но такъ тихо и вяло, что я никакъ не могъ понять, для чего это она дѣлаетъ. Скорѣе можно было сказать, что ей велѣно докатить этотъ обручъ до извѣстнаго мѣста, чѣмъ то, что она имъ играетъ. То ли дѣло Любочка или Юзенька бывало летятъ по залѣ, такъ что всѣ тарелки въ буфетѣ дрожатъ.