Охота на пиранью - Александр Бушков

— Ты, случайно, не чувствуешь, как жизнь возвращается в твое измученное тело?

Она закашлялась, но старательно докурила «до фабрики», подняла глаза:

— А чувствую, знаешь… Газета, правда, старая.

— Херня, — радостно сказал он. — Главное, остались нам не недели, а дни, гадом буду! Телогрейку мы тебе моментально приспособим, так-то теплее будет, и, я бы сказал, не в пример эстетичнее… Ну-ка, примерь. Как на тебя шито…

Телогрейка висела мешком — оба они уже изрядно похудели, — но все равно смотрелась после пережитого фраком от Кардена.

— Блеск, — сказал Мазур, поднимая большой палец. — Жалко, ведро замучишься от мазута оттирать, а то сварганили бы супчик… — Он с надеждой принюхался, осмотрел, но вынужден был признать, что кухонной утвари не получится.

Старательно закрутил концы папирос, чтобы не просыпалось больше ни крошки, вновь поднял газету и пробежал глазами пару абзацев с трудно-описуемым, но приятным чувством возвращения к цивилизации.

— Ничего не слышишь? — насторожилась Ольга.

— Нет. А что?

— Похоже, ребенок плачет…

Он насторожил уши, старательно прислушался, махнул рукой:

— Глупости. Вот уж ребенку тут взяться неоткуда. Даже в виде Маугли…

И пошел вокруг импровизированной буровой вышки, высматривая, не попадется ли еще что-нибудь, полезное в хозяйстве. Как назло, ничего. И не слышно ни единого людского звука — ни шума мотора, ни бряканья посуды, ни голосов. Поблизости, во всяком случае, лагерной стоянки нет. Может, месяц назад и уехали…

Оглянулся, словно кто-то невидимый подтолкнул под локоть. Ольга уходила к лесу, вытягивая шею, словно прислушиваясь. Непонятно почему Мазура прошиб безотчетный страх, он вскрикнул:

— Эй, куда?!

— А ведь плачет… — отозвалась Ольга, не обернувшись.

И вдруг провалилась, нелепо взмахнув руками. Мазур рванулся вперед прежде, чем успел что-то осознать, слышал треск, но тут же все стихло. Под лопаткой так кольнуло, словно в сердце вошла обжигающая игла.

Он упал на колени на краю ямы, столь старательно замаскированной лапником и тонкими стволиками высохших сосенок, что заметить ее и в самом деле было мудрено. Одним рывком расшвырял весь мусор, частью провалившийся вниз. И услышал испуганный, но, в общем, обычный голос Ольги:

— Прямо на голову…

Моментально отлегло от сердца. Он затейливо выругался в полный голос, заглянул. Шурф, конечно. Метра три глубиной. На дне — ворох веток, стенки отвесные, песчаные. Ольга стоит, задрав голову, таращится без особого испуга.

— Мать твою! — облегченно взревел Мазур. — Куда смотрела?!

— Я успела за дрын схватиться, не упала — сползла…

— Поздравляю, — рявкнул он сварливо. — Ноги целы?

— Да все цело, перепугалась только…

— Перепугалась… До ночи бы там оставить…

— Ладно, виновата. Только ребеночек так явственно плакал… Ну вытащи.

— Прямо сейчас взял и вытащил… — проворчал он, медленно отходя от приступа страха и все еще ощущая незнакомое колотье под ребром. — Ты тут все палки переломала, пока летела… Жди. Сейчас сосенку срежу.

Метрах в двадцати увидел подходящее деревцо и направился туда, проламываясь через сухие корявые кусты. В несколько ударов срубил двухметровую сосенку, смахнул верхушку. А потом остановился и спокойно выкурил папироску — в воспитательных целях. Пусть пару минут покукует, чтобы не расслаблялась…

Из шурфа послышался зов. Мазур ухмыльнулся, неторопливо растирая окурок о подошву. Вразвалочку подошел:

— Засиделась?

— Кирилл, а тут котенок!

— Кто?

— Котенок! В ветках прячется, сейчас достану… — голос дрогнул: — Ой! Кирилл, он на меня так фыркнул… Фурия настоящая!

— Отойди от него! — рявкнул Мазур, склоняясь над ямой. Он не понимал ничего, но помнил: в тайге не бывает ни котят, ни щенят — одни детеныши…

Попытался рассмотреть в куче веток что-нибудь живое.

Молниеносно обернулся, управляемый не слухом, а инстинктом опытного бойца. Как раз вовремя, чтобы увернуться от длинного рыжевато-серого тела, пронесшегося рядом и затормозившего на самом краю ямы. Выпрямился, перехватив сосновый стволик обеими руками, — тело неосознанно поставило блок.

А вот и мамаша… Здоровенная рысь уставилась на него темно-янтарными глазами, расставив передние лапы, прижав уши, оскалив великолепный набор клыков. Котенок… Для пробы Мазур легонько двинул концом палки в ее сторону — рысь почти неуловимо переместилась, яростно мотался короткий хвост, злое шипение в точности походило на вопль разъяренной кошки — вот только погромче раз в десять…

Отступать она не собиралось, сразу видно. Мазур прекрасно помнил, где оставил автомат, но добраться до него не смог бы. Или попробовать?

Шагнул в сторону, вращая палку веером. Такой способ защиты лесную кошку чуточку озадачил, но ненадолго. Бесшумно двинулась за ним, чуть припадая к земле, выбирая момент для прыжка. И сама сделала пару отвлекающих бросков, притворяясь, будто хочет зайти справа… слева…

Ольга притихла внизу — не могла не слышать, как орет рассвирепевшая мамаша «котеночка». Мазур экономно отмахивался, уже видя, что напоролся на серьезного противника, — чуть не пропустил удар лапой, тут нужно собрать все умение, всю ловкость…

Чертова подошва скользнула по траве. Он моментально выпрямился, решил перейти в атаку. Палка мелькала в руках, сливаясь в туманный круг. Теперь отступала рысь, тоже крайне осторожно, шипя, рыча… ага!

Толстым концом палки Мазур перешиб ей лапу. Рысь взвыла, припала к земле, на мгновение словно улетучилась вся злость, она издала жалобный вопль — и попыталась прыгнуть.

Удар встретил ее в воздухе. Второй пришелся по голове. Рысь каталась по земле, завывая и брызгая кровью, Мазур, сам озверев, бил дальше, но никак не мог прикончить. Спохватившись, кинулся к автомату, в несколько прыжков вернулся назад и, не в силах слышать этот вой, выстрелил в упор.

Опустил палку в яму и без труда вытащил Ольгу. Криво усмехаясь, мотнул головой:

— Вон, мамаша твоего котеночка… Комментарии нужны? Котеночек, надо думать, сглупа провалился, вот она рядом и бродила…

— Так мы что, его вытаскивать не будем? — спросила Ольга, чуть ли не равнодушно глядя на мертвую рысь.

Мазур поморщился, как от зубной боли:

— Шкуру снимать будем, вот что… — и, предупреждая протест, рявкнул: — Молчать! Полезешь вытаскивать — без глаз останешься. Да и подохнет теперь все равно…

Глава восемнадцатая

За окном моим беда…

Пожалуй, самое унылое на свете — застигший в тайге дождь. Это обычно надолго. Если льет осенью. Ничего похожего на мимолетные летние тучи, уносящиеся быстро и оставляющие тайгу промытой, ярко-зеленой, светлой, в мириадах крохотных радуг — когда в каждой капельке причудливо преломляются теплые солнечные лучи, весь мир выглядит свежим и молодым…

Осенью все иначе…

Никак нельзя сказать, что Мазур сам загнал себя в ловушку. На ловушку это ничуть не походило, наоборот, пристанище было царское. Не прошло и получаса ходьбы по тропинке, как впереди открылся узенький распадок над ручьем, и стоило перейти ручей по двум толстым бревнам, заботливо стесанным с одной стороны, так что получился приличный мосток, даже снабженный с одной стороны перилами из молодых сосенок — и открылся град Китеж.

У подножия высокой сопки — наверняка горушка эта имела в окружности добрых шесть-семь километров — и обитали совсем недавно геологи. Похоже, отряд высадился здесь еще в начале лета и устроился весьма обстоятельно. Длинный дощатый барак с шестью застекленными окнами на три стороны, два балка, обитых жестью, с полукруглыми крышами и полудюжиной окон каждый. Добротный туалет из струганых досок. Под навесом длинный стол с лавками по обе стороны, рядом печь, сложенная из скрепленного глиной кирпича, с невысокой железной трубой. Очаг примитивный, но способный прослужить весь сезон. Каждый домик вдобавок обустроен «буржуйкой», а на крыше одного (где, должно быть, помещалось начальство) красуется даже железный трезубец с фарфоровыми изоляторами, с них свисают обрывки проводов, неподалеку — солидный щит из сколоченных досками толстых бревен. И в бараке — целых три электролампочки. Тут совсем недавно стоял дизель — вон и желтая цистерна, где на дне еще маслянисто чернеют остатки солярки. Судя по следам, дизель уволокли на тракторных санях, а из транспортных средств были еще ГАЗ-66 и уазик. Словом, царские хоромы. И хотя до заката было еще далеко, Мазур, не колеблясь, решил устроиться здесь на ночлег. И предпринял тщательнейшую ревизию.

По окончании сезона никто не станет крохоборничать, в тайге бросают остатки, все, что не особенно и нужно тащить с собой в город. Мазур нашел годную к употреблению кастрюлю, целую кучу алюминиевых ложек, сломанный кухонный нож, закопченный чайник без ручки и крышки, пару кубометров дров, закаменевшую в консервной банке соль и несколько полупустых мешочков с крупами. Над мешочками, правда, как следует потрудились мелкие грызуны, но удалось собрать и промыть несколько пригоршней гречки и пшена. К этому добавились четыре обгрызенных кусочка сахара, полбанки затвердевшей сгущенки (банку проткнули в двух местах ножом, половину выпили, а остатки поставили в угол, да так и забыли) и даже почти полная бутылка портвейна — закупоренная вытесанной из сучка пробкой, она стояла за дверью.