Прошу, убей меня. - Легс Макнил

На мне была майка с эмблемой журнала Punk, и Джонни был очень мил со мной, поскольку я была девушкой из фэнзина, больше того, из первого фэнзина.

Я притащила с собой кучу народа: познакомилась с кучей страшных с виду ребят, одетых в резиновые штаны, хотя они были просто парикмахеры из Ливерпуля, которые мечтали увидеть Sex Pistols. Ну, Джонни Роттен разозлился на толпу, но с мной говорил очень по-дружески Он говорил другим: «Нет, перестаньте, она в порядке, у нее интересные вопросы».

Помню, я подумала, что он нереально умен — он был одним из самых умных людей, кого я когда-либо встречала, он был очень молодой и имел необычный взгляд на мир, он оказался в центре этого водоворота, поскольку Sex Pistols воплощали собой то, что представляли. Это правда. Они давали действительно ясные, глубокие ответы, очень умные, очень доверительные, веселые — они действительно видели культ, выразителями которого были, и они точно знали, что будет дальше. Безусловно, интервью с Джонни Роттеном было самым впечатляющим из всех, проведенных мною.

Я уходила со своим бывшим, которому все не понравилось. Он сказал: «Мне очень жаль, но все это херня — это просто крикливая реклама, мастерски спланированная Малькольмом Маклареном».

Потом он сказал, что я дура, если повелась на это.

Малькольм Макларен: В самом начале мне показалось, что Sex Pistols не состоятся, и я подумал: «Может мне стоит позвать Ричарда Хелла и предложить ему играть в Sex Pistols? Или пригласить самого Сила Силвейна».

Это была дурацкая идея, потому что ни Хелл, ни Сил не вписались бы в Pistols — у них было совершенно другой стиль. Хелл и Сил начали на несколько лет раньше, чем Sex Pistols — по сравнению с ними Pistols были ужасно наивными. То есть они казались мне наивными, и я с ними соответственно обращался. Хотя наивным оказался я сам, а эти ребята знали гораздо больше меня и понимали, что делают.

Я даже не трахал их панковских девок, о чем сейчас чертовски жалею, но тогда мне казалось, что передо мной невинные маленькие девственницы.

Я не знал, что они загружались наркотой в туалетах и трахались с толпами ребят. Я не раз удивленно смотрел на репортеров и говорил: «О чем вы? Они невинны! То, что они носят эти хреновы собачьи ошейники и покупают у меня резиновые майки, еще не значит, что эти девочки цепляют на ближайшей остановке тучу ребят и с ними трахаются».

Конечно, я ошибался. Я был поражен, когда через пять лет после всех событий обнаружил, до какой степени я заблуждался. Я спрашивал их: «Вы что, хотите сказать, что действительно делали все эти вещи в туалетах, пока я пытался довести наше шоу до ума? Вы хотите сказать, что трахали тех же девок, которых трахал Стив Джонс? Ну ребята, я не представляю себе, что вы действительно могли все это делать».

Меня это изумило. Я до сих в шоке. Я не знал, что все эти ребята сидели на наркоте. Не имел ни малейшего понятия.

Просто я был странным парнем, и у меня была безумная мечта. Вместе с Sex Pistols я пытался осуществить то, что мне не удалось с New York Dolls. Я брал оттенки Ричарда Хелла, гейский поп-аспект New York Dolls, политику скуки, смешивал все это вместе для того, чтобы сделать заявление, возможно, мое последнее заявление. И я издевался над этой рок-н-ролльной тусовкой, вот что я делал.

Я не делал ничего нового. Я ждал подходящего момента, чтобы выступить с заявлением, которое пытался сделать с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать лет.

Мэри Хэрон: Все время, пока я была в Англии, я страшно спорила с разными людьми, с моими старыми друзьями. Когда началось панк-движение — я в первую очередь говорю, конечно, об английском панке, но это касается и американского панка — все полагали, что это ужасное правоэкстремистское, нацистское явление — расистское, с культом насилия и направленное против всего доброго в жизни.

Инстинктивно я испытывала симпатию к панку, но должна признаться, что во многом мое отношение шло от притягательности его символики.

Мне понадобилось немало времени, чтобы понять это, потому что в наши дни люди относятся к символике с иронией. Но в дни хиппи в стилях и символах не было ничего ироничного. Стиль обозначал, кто ты на самом деле: у тебя длинные волосы, ты одет определенным образом — значит, ты миролюбивый человек. Поэтому если ты носишь свастику, ты нацист.

Внезапно, без перехода, без объяснений начинается новое движение. Оно использует свастику, но это не имеет ничего общего с нацизмом; это просто прикид, это вызов. Все это совершенно о другом — это жест и тактика шока. Я как-то интуитивно понимала это, но бесконечно долго не могла сформулировать. Так продолжалось до тех пор, пока я не уселась в кресло, чтобы написать анализ всего произошедшего. И вот что делало это занятие таким увлекательным: написать анализ событий было невозможно, потому что когда они происходили, никто просто не понимал, что за хуйня происходит, все было так стремительно.

Глава 27

Пассажир

Рэй Манзарек: Однажды Дэнни Шугамен спросил меня: «Как насчет поработать вместе с Игги?»

В то время Дэнни был менеджером Игги и работал с ним, и я ответил: «Игги, хм-хм. Знаешь, мне кажется, мы играем в совершенно разных стилях».

Stooges были похожи на заряженных грубой энергией маньяков. Это было подходящее имя для них — Stooges — представьте, Three Stooges играют рок-н-ролл, как это будет звучать? Это будет звучать как игра трех новичков. Им нужен солист — хорошо, как насчет Игуаны? Превосходно. Совешенно невменяемый, совершенно безумный. Stooges были опасны, хотя я и так постоянно находился рядом с Мистером Опасность — Джимом Моррисоном.

Джим Моррисон оказал на Игги большое влияние. Их поэзия была вполне литературной и действительно страстной. И на концертах они выплескивали море эмоций. Слава богу, мне доставались страстные музыканты. Игги Поп и Джим Моррисон были из числа самых страстных, с кем мне доводилось быть на одной сцене.

Поэтому, когда Дэнни Шугамен спросил: «Почему бы вам с Игги не объединиться и не сыграть вместе пару песен, посмотрим, что получится?», я ответил: «Хорошая мысль. Давай соберемся вместе».

Игги Поп: Кажется, тот случай, когда Рэй Манзарек вытащил меня из обезьянника, произошел, когда я отвисал в Голливуде. Это было, когда меня уже вышибли с небес и я поселился у шлюх. Однажды я расслаблялся, пил вино, а у одной подруги было платье, которое мне очень нравилось. Мне казалось, что она выглядит в нем просто потрясно. Ну, она надела платье на меня.

Я пошел прогуляться по бульвару Санта-Моника в этом зеленом женском платье с широким поясом, с бутылкой вина «Рипли» в руке, представляете? Собственно, замели меня за бутылку «Рипли», а не из-за платья. Они посадили меня в обезьянник и, кажется, издевались надо мной, но я уже толком не помню детали каждого моего ареста.

Рэй Манзарек: Дэнни Шугамен позвонил мне и сказал: «Парень, твой лид-певец в тюряге. Надо идти вытаскивать Игги под залог».

Я сказал: «Вот черт, что за хрень?»

Он ответил: «Игги сейчас в голливудской тюряге».

Я сказал: «Какого хрена он там делает?»

Дэнни ответил: «Я точно не знаю, что-то там с бухлом и нарушением общественного порядка».

Собственно, следовало бы назвать это «квалюйд и нарушение общественного порядка».

Игги свалился нам на голову из Сан-Франциско, причем сказать «свалился» можно было и в прямом смысле. Мы вытащили его из полицейского участка. В участке мы спросили: «Какой нужен залог?» Потребовали всего стольник баксов, точнее, сто пятьдесят. «Хорошо, бах, вот деньги. Можно забрать парня?» И через пятнадцать-двадцать минут появился качающийся, обалдевший Джеймс «Игги Поп» Остерберг, бредущий по голливудскому полицейскому участку в женском платье. В длинном платье. Я посмотрел на него и спросил: «Джим, это что — женское платье?»

Игги ответил: «Нет, Рэй, надо видеть разницу. Это — мужское платье».

Мы с Дэнни сгребли его и сказали: «Ну ты, мудак, давай сматываться отсюда». Копы лыбились, хихикали себе под нос и качали головами, когда по участку шествовали Шугамен и Манзарек с Игги Попом посередке. Мы вышли наружу, сели в машину и отправились на Вандерленд-авеню.

Рон Эштон: Игги сказал: «Рэй Манзарек кое-что для меня придумал». Они репетировали в доме Рэя, и Игги обычно вваливался в репетиционный зал, пританцовывая, весь обдолбанный, и начинал орать в микрофон.

Рэй Манзарек: Мы собрались на репетицию, все музыканты пришли, мы настроили технику, после чего стояли и ждали, ждали, ждали; все было готово, я стал показывать ребятам аккорды, мы были готовы попробовать пару песен.

В конце концов я спросил у Дэнни Шугамена: «Дэнни, где, на хуй, застрял Игги?»

Дэнни ответил: «Он там, наверху».