Прошу, убей меня. - Легс Макнил

Он тоже не слышал о Sex Pistols, но ответил: «Хорошо, ты помнишь Малькольма, это тот странный парень, который работал с Dolls пару месяцев и заставлял нас всех одеваться в русском стиле? Наверно, будет прикольно. Поездка в Англию. Что ж, давай съездим!»

Джерри Нолан: Малькольм сказал: «Ебись оно, два Dolls лучше, чем ни одного». И пригласил Heartbreakers. На афишах мы были вторыми после Sex Pistols. У нас не было записей, только куча мусора, но мы с Джонни верили, что наша группа охуенно понравится англичанам.

Ли Чайлдерс: В тот вечер, когда мы приехали, Малькольм и Sex Pistols встретили нас в аэропорту. Они рассказывали о всяких вещах, вроде: «Мы только что снялись в стремном телешоу. Это было в натуре прикольно. Это было в натуре дебильно. Этот парень оказался в натуре сопляком, и мы сказали ему, куда бы он мог отправиться».

После полета мы были выжаты, как лимон, нам все это было по херу. Они повезли нас в Great American Disaster перекусить гамбургерами, это единственное, что мы могли оценить. А потом мы поехали в маленький отель в Южном Кенсингтоне.

Следующим утром, на рассвете, Джерри Нолан, который никогда не спал, наш штатный вампир, пришел в мою комнату с таблоидами. Он швырнул их на мою кровать. Все заголовки вопили: «Sex Pistols: день, когда воздух становится голубым», «Ужас и скандал — Sex Pistols».

Джерри сказал: «Смотри, во что ты нас втянул!»

Я подумал: «Хана, приплыли!»

Малькольм Макларен: Я знал, что шоу Билла Ганди обернется большим скандалом. Я интуитивно верил, что оно станет историческим событием, и во многих отношениях это оказалось именно так, потому что эта ночь действительно была началом — с точки зрения СМИ и публики — того, что стало известно как «панк-рок».

В тот же день прибыли Heartbreakers, отправились в турне и приняли участие в явлении, которое было обозначено СМИ как «панк-рок». Но на самом деле Heartbreakers и Sex Pistols просто собирались в гастроли по стране и не планировали этот спектакль.

Ли Чайлдерс: Мы, американцы, не осознавали, какой властью обладают британские таблоиды и как велика их способность погружать население в состояние помешательства. Во время турне «Анархия в Соединенном Королевстве» случалось, что мэр с кучей копов встречал нас на въезде в какой-нибудь город и отказывался даже пропустить наш автобус за городскую черту.

Зимой, в мороз, в буран, они не позволяли нам даже остановиться в отеле, но еще меньше они готовы были дать нам выступить. Мы закончили турне, проведя, кажется, шесть концертов из запланированных восемнадцати.

С прессой было так: накрывай голову и беги — репортеры постоянно преследовали нас, непрерывно сверкали вспышки.

Джерри Нолан: В турне «Анархия» принимала участие группа Clash, как, впрочем, и Damned. Но Damned сбежали после пары концертов, потому что они были слабаки. Барабанщик Чесоточная Крыса и гитарист Капитан Чувственность были крутыми ребятами, но остальные были кодлой лохов. Они хотели ехать отдельно в своем автобусе. Pistols тоже немного побаивались нас, но они очень старались этого не показать.

Элиот Кид: После того, как Джонни Фандерс познакомился с Pistols, он позвонил мне в Нью-Йорк и долго рассказывал о них. Мы уже кое-что слышали. Мы знали, что Малькольм был в деле и что Pistols приобрели некую известность. Но мы не представляли, как они поют, как выглядят и мы не знали их имена.

Когда Джонни позвонил, я спросил: «Ну, как все прошло?» Он ответил: «И не говори! Это необыкновенные ребята».

Его крепко вставило. Я подумал, что раз уж Джонни считает, что они такие выдающиеся, с ними стоит познакомиться.

Когда я приехал в Англию, я поехал прямо к Heartbreakers. Первым делом спросил их, что собой представляют Pistols, и, так как я сам был вокалистом, спросил Уолтера: «Как тебе Джонни Роттен?»

Он ответил: «Это полный мудак».

И тот действительно был мудаком, совершенным мудаком, каким-то придурком. Не то чтобы он мне не нравился, он вообще никому не нравился. И не то чтобы он сидел сам по себе в автобусе во время турне. Он относился к типу людей, говорящих тебе в лицо все, что они думают.

Я имею в виду все эти маленькие скиновские подъебки, типа кожаных курток, втыкания булавок в уши и манеры спрашивать у меня: «Они крутые ребята?»

Я обычно говорил ему: «Я наваляю по соплям всей вашей группе. Не группа на группу, а я один на всю вашу группу».

Ли Чайлдерс: Heartbreakers могли снести всех на хер, и не только потому, что лучше играли — они шли от ритм-энд-блюза и рок-н-ролла. Они могли выйти на сцену и использовать кучу приемов, а те ребятишки еще не были способны ни на что.

В то время аудитория смотрела на Clash или на Damned просто как на слабую прелюдию. Когда на сцене появлялись Heartbreakers, общая реакция была «БББББББРРРРРРРРРРР!»

Настоящий рок-н-ролл становился реальностью, и это нельзя было победить или обойти. Неважно, видит ли аудитория идею анархии: если бас-гитарист действительно умеет играть на бас-гитаре, а барабанщик — сам Джерри Нолан, тогда все внезапно понимают: «ЭТО ПОТРЯСНО!»

Элиот Кид: Heartbreakers были лучше, но в Pistols было больше ярости. Английские группы строили свой сценический образ в соответствии с тем, что, как они думали, принято в Нью-Йорке, и получался большой перебор. Типа панк, панк, панк, «Talking Heads — это круто? Television — это круто? Blondie — это круто?»

Я хочу сказать, что в основе панка лежал обычный рок-н-ролл. Мы не брали музыку из каких-то новых источников. Люди должны себе усвоить — мы все из одной эпохи и выросли, слушая поп-радио: Бадди Холли, «Эверли бразерс», Литтла Ричарда и Чака Берри. Так что не было новой музыки, мы просто вернулись к трехминутной песне.

Нэнси Спанджен: Панк начался в шестидесятые с гаражных групп вроде Seeds, Question Mark и Mysterians. Панк — это просто настоящий, коренной рок-н-ролл с хорошими риффами, он не похож на буги-рок. Панк-рок не был замысловатой, замороченной музыкой — он не сочетался с синтезаторами, он — настоящий, родной рок пятидесятых и ранних шестидесятых.

Элиот Кид: Единственное, что отличало нашу музыку, — мы загоняли текст в такие пространства, где она до этого никогда не бывала. Искусство становится интересным, когда артист испытывает невероятную боль или невероятную ярость. Нью-йоркские группы жили в мире боли, а английские — в мире ярости. Песни Sex Pistols были построены на гневе, а Джонни писал песни потому, что его сердце было разбито из-за Сейбл.

Малькольм Макларен: Sex Pistols были похожи на New York Dolls. Дэвид Йохансен был похож на Джонни Роттена, Джонни Фандерс был точно таким, как Стив Джонс, Артур Кейн был точно, как Сид Вишес, и в некотором роде, Пол Кук был похож на Джерри Нолана, кроме того, что не был наркоманом.

Поэтому, зная Джона Фандерса, я точно знал, где стоит Стив Джонс, и, зная Дэвида Йохансена, я точно знал, куда собирается встать Джонни Роттен, — они поступали совершенно одинаково.

Каким был Джонни Роттен? Если ты обращал на него внимание, он тянулся к тебе, но если появлялся кто-нибудь, кто любит его сильнее, он тут же бежал к нему. Он не переносил критики точно так же, как Дэвид Йохансен.

Джерри Нолан: Я постоянно видел, как Джон Роттен, Стив Джонс и барабанщик Пол Кук стояли рядом со сценой и изучали нас. Они наблюдали взаимодействие между мной и Фандерсом, темп нашей игры. Потом они вставляли заимствованные у нас комбинации в свое выступление. Потом когда мы уходили за кулисы, они приходили в нашу гримерную и говорили: «Ах вы, ублюдки! Ах вы, подонки!»

Pistols любили нас. Джонни Роттен таращился на меня и говорил: «Нигз, — это моя кличка, — ты самый охуенный барабанщик, из всех кого я когда-либо видел. Я тебя за это ненавижу». Мне было приятно это слышать.

Но я слишком погано себя чувствовал, чтобы кайфовать от турне «Анархия». За две недели до отъезда из Нью-Йорка я пошел по метадоновой тропе, чтобы слезть с иглы. Но я не знал, как тяжело на метадоне. Я начал с тридцати миллиграммов, потом мне повысили дозу до пятидесяти, и я принимал метадон две или три недели. Но я все еще ширялся героином.

Филип Маркейд: Нэнси Спанджен всегда рассказывала мне о своей любви к Джерри Нолану. Однажды ночью она позвонила мне и прорыдала: «Филип, я только что вскрыла себе вены, я хочу умереть, я звоню только для того, чтобы попрощаться с тобой».

Я побежал к ней и совершенно выбился из сил, пока добирался туда, но не увидел ни крови, ни разрезов, ничего. У нее на руке была повязка.

Я сказал: «Ты, блядь! Ты так меня напугала, что я примчался сюда. Ты не вскрывала вены!»

Она ответила: «Вскрывала».

Я сказал: «Дай посмотреть под повязкой».

Она не хотела мне ничего показывать, но после короткой борьбы я схватил ее руку и просто сорвал повязку. Какая там оказалась рана! Это было на самом деле ужасно, а я чувствовал себя — ооох, ооох — полным говнюком. Разрез был жутко глубоким. К счастью, артерия не была задета. Я не мог поверить, что она сама это сделала.