Советские космонавты - Михаил Ребров

О планах на будущее он говорит сдержанно, чуть мечтательно, но с твердой внутренней убежденностью, что должен осуществить задуманное:

— Мои планы? Они и просты, и сложны. После полета, после всего, что предшествовало ему, хочется обратиться к педагогической деятельности. За годы пребывания в Центре подготовки у меня, естественно, сложились определенные представления о системе подготовки экипажей, о ее планировании и целенаправленности. Поэтому я мечтаю «провести» два-три будущих экипажа от начала подготовки до самого космического полета.

Жизнь каждого человека — вереница дел, событий. Но все вместе они должны вести к какому-то большому деянию, ради которого стоит трудиться долгие годы... Я бесконечно счастлив, что для меня наступил такой момент. Это — полет с его многотрудной и интересной работой. Испытать аналогичное чувство — своего рода чувство полета я хочу пожелать каждому, кто сегодня сидит за школьными партами...

ПРОХОДНОЙ БАЛЛ

Владимир Васильевич Коваленок

Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза полковник Владимир Васильевич Коваленок. Родился в 1942 году в деревне Белое Минской области. Член КПСС. Совершил три полета в космос: первый — в 1977 году, второй — в 1978 году, третий — в 1981 году.

Должен ли космонавт иметь железные нервы, быть несгибаемым?

Казалось бы, что за вопрос? Какие могут быть сомнения? Чем могут в трудном испытании помочь неуверенность, волнения, а то и трусость?.. Однако этот вопрос мучал его все последние недели тренировок.

Гагарин не был трусом. Мужества и выдержки этого человека хватило бы на многих. Но то были иные времена. Первые шаги...

Он готовился ко второму старту и уже ехал туда, где и ракета, и корабль ждали его. Точнее — их двоих. Нет, никаких сомнений у него не было: ни в себе, ни в технике, ни в напарнике. Но вот снова эта неожиданная мысль.

Впереди мелькнул дорожный знак — голубой квадрат, белая стрелка и слово «Байконур».

— Меньше часа езды... — Он повернул голову в сторону борт инженера.

Иванченков смотрел через автобусное стекло на застывшую степь, бугристую, коричнево-зеленовато-серую землю, которая чем-то напоминала кожу крокодила, усеянную бородавками. Губы сжаты в легкой улыбке. «Интересно: а он о чем?» Не успел подумать, как Саша сказал:

— На аргентинском футбольном чемпионате сегодня игровой день...

Коваленок хмыкнул про себя: «Сашка молодец! Железный человек». А вслух произнес:

— Не переживай. Я же говорил: космонавтика требует жертв... Каждый, наверное, сравнивает свое дело, свою профессию с еще более трудной и ответственной. «А что может быть труднее космонавтики?» Вопрос ставит его в тупик.

— Пожалуй, сама жизнь. — Владимир отвечает задумчиво и вдруг заключает: — Впрочем, космонавтика — это тоже жизнь...

И тогда мы начинаем говорить о жизни. Вообще и в частности. У каждого человека в его «календаре» есть даты, которые как площадки на лестнице. На одних останавливаешься, чтобы оглянуться назад, в прошлое. А есть и другие. Они — словно крутые порожки, на которые поднимаешься, чтобы взобраться наверх. Каждый год нужно быть на порожек выше, иначе...

Он сжимает пальцы крепких рук, так что они хрустят, и смотрит испытующе. Я уже потом понимаю, почему он так смотрит, и откуда у него налет усталости на лице, и почему такие острые, чистые глаза. Утомление — от перегрузки: подготовка к старту, многочасовая ежедневная работа — в разных местах, по разным программам. Удивительная открытость взгляда — от жизни, от счастливой удачливости: повезло на товарищей, на учителей, на работу, на семью. А может, от драгоценного чувства сопричастности ко всему: к каждому делу, к каждому событию, от умения быть ответственным за все. Но эти черты его характера я узнаю и пойму много позже.

Первая его ступенька, первый прыжок — школа. Обычная, сельская. Родился он в белорусской деревне Белое.

— Маленькая, вдали от больших дорог. До села, где школа, — семь километров через болота и низкорослые перелески. Каждое утро в любую погоду топаешь туда, в полдень — обратно. Когда осень сбросит с деревьев лист и небо станет серым — журавлиное курлыканье под самыми тучами, рвущий душу крик птиц и недоумение: почему им печально в небе? Ведь там такой простор...

И ведет он неторопливый рассказ о своей жизни, о родных местах, о героических людях, о том, как отец и дядя партизанили в годы войны, как мать и бабушка помогали отряду, как лютовали полицаи и мать пряталась в болотах, как расстреливали и вешали тех, на кого указывал «староста-подлец»... Все это он знает понаслышке — родился в марте 1942-го, — но сердце сумело прочувствовать прошлое. Почему-то его негромкие, неторопливые слова оттеняет какая-то внутренняя ясность задумчивого, глубокого взгляда.

В деревне у всех мальчишек были свои прозвища. С чьей-то легкой руки его стали называть «летчиком». А сам он в планах на будущее был сначала моряком, потом геологом. Перечеркнул затаенные мечты о странствиях первый спутник.

До той осени 1957 года путешествия в космос совершали лишь фантасты. И когда школьный учитель Николай Прокофьевич Тихонович, преподававший астрономию, рассчитал время, когда спутник будет пролетать над их местами, весь класс, запрокинув головы, искал в ночном небе «живую звездочку». Искал и Владимир. Долго провожал взглядом. А потом подумал: «Когда-то ведь должен полететь и человек...»

Подумал про себя, а сказал вслух.

— Кто должен полететь? — не понял Николай Прокофьеви

— Че-ло-век, — произнес Владимир по слогам.

— Какой человек? — не унимался учитель.

— Я вам потом скажу, — смутился Володя.

Да, то был 1957 год. Мир еще не знал имени Юрия Гагарина, и очень немногие представляли, когда может состояться первый пилотируемый полет, а Владимир Коваленок в неполные шестнадцать лет собрался в космос.

Это тоже его жизненный порожек.

Серебряная медаль и аттестат с отличием за десятилетку давал преимущества при поступлении в вуз. Выбрал Ленинградскую военно-медицинскую академию, подводный факультет. Считал, что это самый верный путь в космос. Но потом засомневался: «Как связать воду в космос? Одно вверху, другое — внизу».

— Я скорее почувствовал, нежели понял, — объясняет он сейчас,- что надо летать, обязательно летать...

В Балашовское высшее военное авиационное училище летчиков его приняли сразу. Первым из сокурсников вылетел самостоятельно. В его личном деле отражены все этапы учебы. Записи не очень пространны, но и за ними виден характер человека: «...дисциплинирован, трудолюбив, требователен к себе, честен, правдив, продолжительные полеты переносит отлично, приобрел твердые навыки работы борттехника, курсантом принят в ряды КПСС, имеет ряд поощрений от командования».

Небо для Владимира стало родным, удивительно близким. В нем он находил упоение работой. Что у него кроме неба было? Всем в своей жизни был обязан ему. Профессия летчика, признание товарищей, налет — все было добыто там. И мечта его тоже проходила через небо.

У военно-транспортной авиации свои маршруты, свои задачи, свой напряженный ритм. Сегодня — здесь, а завтра — за многие тысячи километров. Под крылом чего только не увидишь: темные массивы тайги, бесчисленные озера, похожие на звезды Млечного Пути, горные вершины и бескрайние просторы равнин. Страна огромная, и небо огромное тоже.

Следующий порожек — должность командира корабля. Это не просто переход с правого сиденья на левое. Это — старший в экипаже, хотя по возрасту и налету ты много уступаешь тем, кто называет тебя «товарищ командир». Так положено по уставу. Но ведь право на уважение и доверие определяется не только этим.

Всякое может случиться в воздухе. Небо — это проба для людей. И проба не только на силу и выносливость, терпеливость и собранность. Это, пожалуй, каждому доступно, нужны лишь тренировки. Проба на то, чтобы стать ответственным и за машину, и за тех, кто на ее борту, чтобы научиться находить единственно правильный выход в сложной ситуации, не терять самообладания, уметь опыт лет спрессовать в минуты действий, чтобы постоянно помнить, что ты, именно ты, а никто иной, в ответе за все.

...Тяжелый «ан» ревел двигателями уже который час. За остеклением кабины — серое зимнее небо. Пора менять высоту и выходить на курс посадки. Но синоптики, которые все время давали «добро», вдруг «закрыли аэродром».

Снова ползет по кругу стрелка высотомера. Разворот на запасный аэродром. Штормовое предупреждение обогнало самолет. Они оказались в мешке. Но выход из него был только один: вниз, к земле. На приборной доске строгим предупреждением горела желтая лампочка — горючее на пределе, лишь бы до посадочной полосы дотянуть.

— Запрещен вход в зону, — передают с аэродрома. — У нас снежный заряд и туман.

«Что будем делать, командир?» — молчаливо вопрошают члены экипажа. А время идет, время торопит с решением. Желтая лампочка не хочет понимать, что полосу занесло снегом, что видимости нет, что остекление обледенело...