Человек Космоса - Генри Олди

Вот такие, значит, основания.

На сей раз шелухе хватило намека. Конечно, добрый час на споры им все-таки понадобился. И даже под конец этого часа Мямля, забившись в дальний угол мегарона, куда перешли обсуждать дело, все еще испуганно повторял: «А может, не надо? Может, зря мы? Может…» Но в конце концов махнул рукой: «А-а, ладно! Чему быть, того не миновать. Мать Ананка, она все спишет!»

Роль Ананки-Неотвратимости Меланфию понравилась.

Корабли снарядили быстро. Легкое суденышко под командой приятеля Ликурга козопас отправил в Пилос еще загодя, едва узнал о бегстве мальчишки. Гонцы от Нестора — дело хорошее, но мало ли что треснет в башку ушлому старцу? Свои глаза и уши — надежнее. Жаль, шелуха вдруг проявила неприятно удивившую Меланфия осторожность, навязав соглядатаев. Второго «вепря» с командой головорезов. Будто козопас и так не справился бы! С беглыми мальчишками-то?! Ясное дело: не доверяют. В общем, правильно делают, да только «вепрь» тот Меланфию — кость в горле. Лишние глаза; лишние языки. Значит, придется все по уговору творить. Ну да ладно. Ночь впереди длинная, трижды отмерим, прежде чем резать. Ох, резать…

«Что-то быстро идет. Не похоже на гиппагогу… и силуэт другой! — прервал свои размышления козопас, до рези в глазах вглядываясь в сумрак моря. — Э-э, да это никак Ликург из Пилоса возвращается! Вон как спешит! Небось с новостями…»

Новости действительно были. Гиппагога вышла из пилосского порта. На борту — около тридцати человек, мальчишки и старики. Никакой военной помощи. Никакого сопровождения. Пилос и Спарта вежливо отказали сыну Одиссея. Меланфий довольно ухмыльнулся в густую, жесткую бороду. Он был прав. Сейчас время толпы. Одиночкам рассчитывать не на что: память о сгинувшем невесть где отце мало способна помочь сыну.

— Будут здесь перед рассветом, — бросил в конце Ликург.

Продолжая ухмыляться, Меланфий кивнул. Ликургу он верил. Да и намерения щенка просты: в предрассветной мгле проскочить мимо застав. Причалить к берегу где-нибудь в Ретре или Безымянной. В крайнем случае, если не сложится — с рассветом оказаться на виду у всего острова: в открытую, при многочисленных свидетелях атаковать корабль Телемаха — безумие.

Что ж, мальчишки оказались изрядными прохвостами. Или их такими сделали старики, которых Меланфий давно не брал в расчет, — и, как вышло, зря. Впрочем, какая теперь разница? Щенячья затея провалилась с треском, а перед рассветом гиппагогу встретит некий козопас с тремя боевыми кораблями.

Ночь тянулась мокрой сыромятью; казалось, утро помирает от лихорадки, забыв наступить. Небо заволокло тучами, розовоперстая Эос зябко куталась в меховую накидку, чихая спросонья. Меланфий начал всерьез опасаться: как бы не проморгать гиппагогу в кромешном мраке, свалившемся на море. По его приказу корабли выдвинулись из-за Утеса, разворачиваясь широким треугольником. Все огни были погашены, над водой повисла душная предгрозовая тишина, нарушаемая лишь глухим, едва слышным плеском волн о борта. Дозорные сменялись каждый час, на вершине Утеса дежурила самая глазастая и ушастая троица.

И все равно на душе скреблись хорьки.

Щенок должен бесследно исчезнуть. Вместе с неуклюжей гиппагогой, которую язык не поворачивался назвать «кораблем»; вместе с ее командой. Удача дважды не задирает хитон. А так: сгинули в море на обратном пути из Пилоса. Бывает. Подозрения разбегутся стаей бродячих собак, да и сдохнут от голода: все доказательства — на дне. Свекор стервы-вдовы тогда отправится в Эреб по вполне понятной причине: больной дед не пережил смерти единственного внука. Прижмут стерву-вдову к стеночке — справит траур и выберет кого-нибудь.

Гладко складывается. Меланфия, ясное дело, не забудут. А забудут — он напомнит. Без стеснений. Меньше чем серебряной серьгой и долей в «пенном сборе» не отделаются. Славно выходит. Вкусно. Сытно. Одна беда возьмешь: часть, а хочется целого. Живой-то щенок может оказаться куда полезней мертвого. Отослать сопляка к Гадесу никогда не поздно. А если намекнуть стерве-вдове, что ее ненаглядный сынок жив? — и окажись стерва сговорчивой…

Куда ей деваться?!

Он, козопас Меланфий — герой и спаситель юного Телемаха, — становится избранником стервы-вдовы! О, он сумеет поведать, как обманом вызнал подлый замысел шелухи. Как, рискуя собой, вышел наперерез кораблю убийц! Пустил его на дно! Прятал спасенного щенка у собственного сердца, молоком с пальца выкармливал…

Меланфий облизал губы. Да, красиво. Выйти, назвать убийц поименно. Вслух. Щенок, не будь дурак, подтвердит. И его люди подтвердят. Тогда — все. Покушение на непостриженного наследника. Скверна без очищения Ни одному живым не уйти! Он, Меланфий, лично позаботится: чтоб никто. Оставшиеся люди Лаэрта помогут: им бы только повод найти. А тут — всем поводам повод. И некий Меланфий возглавит «пенное братство», одним махом убрав преграды!

Более того: его примут с радостью!

Когда в своих размышлениях он доходил до этого места, у козопаса всякий раз перехватывало дух от собственной наглости. Но, знаете: либо пан, либо пропал! Или лучше просто, по-тихому, пустить лошадиное корыто на дно — и не ловить Пегаса в небе?

Впервые Меланфий затруднялся сделать выбор.

…Мрак светлел медленно, с неохотой. Превращался в монотонно-серую туманную мглу.

— Корабль слева по носу!..

Меланфий мигом встряхнулся. Плеснул в лицо воды из большого приземистого пифоса, закрепленного у борта, протер красные от бессонницы глаза.

Вгляделся.

На первый взгляд мгла слева по носу была точно такой же, как и справа да и вообще с любой стороны. Но это только на первый взгляд. Окончательно проморгавшись, Меланфий различил темное пятно, выползавшее из стылой пелены. Вскоре сомнений не осталось — беглая гиппагога шла прямиком в расставленную ловушку

— Зажигай огни! Быстрее, ротозеи! Отсекаем с севера и юго-востока…

С гиппагоги их наконец заметили. Послышались крики, приказы кормчего, но было поздно: медлительной посудине не уйти от быстроходных «вепрей» и «козы». Туман быстро редел, и скрыться в нем также не представлялось возможным. Дипрора подошла первой: скользнула впритирку, борт к борту, заставляя гребцов на гиппагоге поднять весла вверх. Кто-то замешкался, и крайнее весло с треском сломалось. Люди Меланфия, хорошо знавшие свое дело, уже перекидывали на гиппагогу деревянные мостки с крючьями, намертво скрепляя два корабля. На «вепрях» замешкались, и козопас успел подумать: начнись заваруха, пусть первыми в драку лезут людишки шелухи. К чему зря своих-то гробить? А он еще посмотрит, кого на дно пускать. Если мальчишки со стариками окажутся сговорчивы…

Он так и не принял окончательного решения.

Оставалось положиться на чутье, редко подводившее Меланфия.

Козопас застегнул пряжку пояса, к которому были заранее привешены ножны с мечом. Мигнул двоим, кому доверял больше других, — и шагнул на скользкие от росы мостки. Все шло чудесно: выследили, взяли… Лишь два досадных момента слегка портили настроение: до сих пор не принятое решение и… новые сандалии. Дернуло же перед отплытием нацепить эту обнову! Тогда, в горячке сборов, прохлопал ушами, что сандалии явно великоваты. Сзади едва ли не на три пальца отстают. Ходи теперь уткой, шлепай! Людям на смех. Подобные мелочи Иногда способны изрядно досадить. Ну ничего, пусть кто-нибудь посмеет засмеяться!

Да и не до смеху им сейчас…

Они сгрудились вокруг щенка: старики, сопляки и беззвучно скалящийся Кошмар. Нет, не сгрудились! Встали!. Заслонили. Меланфий скорее ощутил, чем разглядел: перед ним — отнюдь не кучка перепуганной швали. Конечно, им было страшно. Умирать страшно всем. Даже маленькой армии, стоявшей перед козопасом. Медный блеск старческих доспехов. Ножи в руках сопляков. Но главное было не это. Главным был — взгляд. Один взгляд на всех, и сразу становилось ясно: договориться не удастся.

Ну что ж…

…Оказывается, умирать вовсе не страшно. Умирать скучно. Это удивительная скука: родная, холодная, будто рука матери на пылающем лбу больного сына. Когда впереди, во мраке, вдруг тускло загорелись огни, и из редеющей мглы вынырнули сперва два остроносых корабля, а следом и третий, Эвмей выдал такое ругательство, что мальчик покраснел. Рябой подмигнул и, деловито оправив кожаный панцирь, протянул Телемаху меч рукоятью вперед:

— Держи, басиленок. Только на рожон зря не лезь. Без тебя отобьемся.

Оба прекрасно понимали: рябой врет. Во благо. Но тем не менее мальчик молча, с благодарностью за ободряющую ложь, кивнул. Зачем-то извлек басилейский венец. Надел. Обруч сползал на уши; но какое это теперь имело значение? Впереди уже стояли Эвмей с Филойтием, по бокам — другие старики; молодежь, вооруженную чем попало, оттеснили назад. Нет, умирать не страшно. Шаг, другой, ты переступаешь черту, и дальше становится все равно: жизнь или смерть.