Человек Космоса - Генри Олди

Так, шелуха.

— Где веревка?!

— Повесить!

Это Красавчик. Разоряется громче всех. Самое забавное, что вешать владельца гиппагоги он и не собирается. Редкий случай: сообразительность при смазливой мордашке. Понимает: казни гость местного, и опереться на Итаке станет не на кого. Оттого и кричит. Злость выгоняет. Имена всей этой шелухи, протирающей задницы на чужих лавках в ожидании решения стервы-вдовы, Меланфий запомнить не мог. Да и не старался. В лицо звал одинаково: «господин мой». За глаза: собачьими кличками. Красавчик, Верзила, Мямля, Богатей…

А ведь если долго орать: «Повесить!» — могут и сорваться. В едином порыве. Совершенно некстати выйдет. Позже каяться начнут, валить друг на друга («Ты первый! нет, ты!..»), да поздно.

Надо еще чуток обождать.

Пусть испугаются как следует.

— …помощь! Подмогу приведет!

— Пилосцы! Спартанцы! Друзья покойного отца!

— К оружию!

Ага, к оружию. Все-таки щенок молодец. Ишь, какую занозу сунул шелухе под хитон. Запрыгали. Меланфий ожидал от щенка чего-то подобного, ожидал со дня на день, но искренне полагал: сынок стервы-вдовы напорется на первую же заставу. Притащат скрученного, в соплях; выпорют кожаным ремнем. Его, Меланфия, похвалят: славно закрыл пути с острова! Птица не пролетит! Прыткий щенок оказался… Как и проскользнул-то? Сейчас кто-нибудь вспомнит о козопасе: в пыль носом не сунут, побоятся, зато развоняются на весь двор…

Пора.

Пока страх хмелем бродит в их жилах.

Прежде чем вмешаться, Меланфий подумал: наше время — время толпы. Эпоха стада. Вместе на пастбище, вместе в загон; вместе под нож или к обрыву. Думают, будто ведет вожак, свой, единокровный, а на самом-то деле ведет пес. Лохматая овчарка, большую часть дня валяющаяся на солнышке. Рыкнет исподтишка, стадо и повернет. Главное: знать, когда и как рыкнуть. Можете потом презирать овчарку, сколько душе угодно: ни сала в ней, бедолаге, ни курдюка, ни шерсти драгоценной… Одни зубы да глотка.

И своя шелудивая сука псу дороже вашей самой жирной овцы.

Если, конечно, вы понимаете, о чем речь.

— Господа мои! К чему бить невиновного? К чему суетиться, теряя лицо?!

При желании козопас умел говорить достойным слогом.

Первым затих Мямля. Пнул напоследок владельца гиппагоги. Стал тщательно вытирать подошву сандалии о землю. Будто в дерьме изгваздался. А глазищи зыркают из-под бровей: что? где? как?! Следом очнулся Верзила, за ним Гугнивый. Надменный Богатей оправил шитую золотом хламиду, проследив, дабы свинцовые шарики оттягивали подол как надо, красивыми складками. Козопас ждал. Сейчас повернется Красавчик, примерив на правильное лицо статуи нужную гримасу, и можно будет начинать. Остальные не в счет. А ведь какие были поначалу. Первые: двое, пятеро… десять. Тихие, ласковые. Тряпками стелились. Зато нынче, когда волны слились в море, а люди в толпу — совсем другое дело. Это не стерва-вдова со своим впавшим в детство свекром тянет время. Это она, шелуха, его тянет. Как девка-недавалка: и хочется, и колется. Выбери стерва кого-то одного, остальным ведь решать придется: резать счастливчика? Принять? Как дальше пену делить станем?!

Сизифов камень: решать… Тянешь в гору, а он — вниз.

Иногда Меланфию казалось: остановись на Итаке вечный ход дней, воцарись навеки ревнивое настоящее, прикончив единоутробных братьев — будущее с прошлым, — и шелуха будет счастлива. Оказавшись между небом и землей, где можно наслаждаться видимостью жизни, как тени в Эребе наслаждаются глотком жертвенной крови, прежде чем опять рухнуть в беспамятство.

Он, козопас Меланфий, — другое дело.

— Суетиться?! Завтра щенок приведет пилосцев!

— Господа мои! Ваша прозорливость шире морского простора…

Так надо. С легкой горчинкой издевки. Пусть поймут: это они прозевали щенка. Они.

Пусть смолчат и утрутся.

— ….но юный наследник провел вас всех.

Главное: в нужный миг назвать вещи своими именами. Не щенок, а юный наследник. Не нас всех, а вас всех. Овчарка должна уметь рычать тихо и внятно. Хорошо, что безобразие творится на заднем дворе. Отсюда ничего не слышно в гинекее. Не хватало, чтобы всполошилась стерва-вдова. Прибежит, станет верещать. Шелуха от ее вида дуреет.

Рычи тогда, не рычи…

— Впрочем, боги милостивы: старый пердун Нестор, возлюбив сына пуще отца, расщедрился на целую армию… Вся она умещается в ларе средних размеров: яростные кубки, страшные в бою хитоны, золотой колокольчик, чей звон рушит стены… О да, пилосский затворник оказался щедр. Он даже пообещал юному наследнику в жены свою младшую дочурку. В знак уважения к прославленному палаше юного наследника. Правда, свадьбы не было. И обручения не было. Было только обещание, но всем известно: слово Нестора тверже синего железа…

Красавчик хихикнул. Закрыл рот рукой, словно боясь испортить свою несравненную прелесть, но не удержался и хихикнул еще раз. Заржал Верзила. Тоненько заперхал, закудахтал Мямля. Басом расхохотался Богатей. И пошло-поехало: хватались за животы, утирали слезы.

Слово Нестора.

О да: слово старого пердуна Нестора… Лучше не скажешь.

Меланфий терпеливо ждал.

— Откуда сведения? — отсмеявшись, спросил Красавчик, напуская на себя строгий вид. — Верные ли?

Козопас развел руками. В этом движении было все: гонец из Пилоса, вчера причаливший к Астер-острову (хитрюга Нестор перестраховался, якобы невзначай доложив о почетных гостях!), отправленный в Пилосскую гавань лазутчик, со строгим приказом докладывать о дальнейших похождениях щенка, и самое главное — о часе его отплытия домой. Странно: иногда можно весьма многозначительно развести руками.

Шелухе понравилось.

— А Спарта? — заикнулся Мямля.

Брови сдвинулись. Лица потемнели.

Призрак воинственных спартанцев бродил по заднему двору, ухмыляясь.

— Господа мои! Кому, как не вам, известно: по возвращении из плена басилей Менелай пребывает в блаженном дурмане. Красавица Елена за обедом подливает великому герою настой, подаренный лекарями Черной Земли, и оба предаются воспоминаниям вместо утех любви. Надеюсь, юный наследник обретет в Спарте второй ларь с подарками. Возможно, даже вторую невесту. Но гиппагога — плохое судно для таких обильных даров. Не лучше ли встретить юного наследника на полпути, в море, прежде чем — упаси боги! — его тяжко груженный корабль пойдет на дно?!

А вот теперь надо замолчать. Обождать. Пусть толпа качнется раз, другой. Пусть привыкнут. Поймут намек, сочтут его своим, выстраданным. Только что придуманным. Меланфий знал, что ходит босиком по лезвию ножа, и знание горячило душу чище прамнейского вина. Только так и стоит жить. Вчера он целый вечер разговаривал с бродячим аэдом по прозвищу Ангел. О богах. Знаешь, сказал козопас аэду, временами мне думается: эти напыщенные зазнайки, запрудившие Итаку, и впрямь богоравны. Толпа. Стадо. Слишком много, чтобы принимать решения; слишком много, чтобы управлять в действительности. Я способен поверить в одного, пусть даже тенью стоящего за шумным стадом. Но поверить во всемогущую толпу выше моих скромных сил. Толпа годна лишь для того, чтобы перед грабежом сгонять ее на кормовую полупалубу. Сам видишь: когда нужно выбрать одного, все топчутся на месте. Шелуха, стерва-вдова, зажившийся старик, «пенные братья»… малый Олимп.

Мы, умные люди, должны быть подобны игрокам в петтею-полис[86]: жертвовать с единственной целью — победить. Это значит: жертвовать самому себе. Все остальные жертвы бессмысленны.

«Ты не веришь в богов?» — весело спросил аэд.

«Не знаю, — ответил Меланфий. — Наверное, нет».

«Я тоже», — кивнул Ангел.

Этот пустынный островок, глупо торчавший из моря в самом, казалось бы, неподходящем месте, моряки прозвали без затей: Утес. Утес и есть. Голый, скалистый, никому даром не нужный. Ни пресной воды, ни зелени — даже птицы гнездиться отказываются. А вот сейчас пригодился.

Уже смеркалось, когда дозорный с вершины Утеса подал сигнал: есть!

Корабль шел именно оттуда, откуда и ожидалось: с юго-востока, от Пилоса. Слушаясь приказа, дипрора Меланфия слегка выдвинулась из-за островка, оставаясь в тени Утеса. Так легче следить за приближающейся посудиной. Саму дипрору, чей хищный силуэт в густых сумерках сливался с Утесом, разглядеть мог только легендарный Линкей-остроглаз, но он давно помер. Еще два своих корабля — легкие на погоню «вепри» — Меланфий оставил под защитой скал. Мало ли с какой стороны придется отрезать путь гостю!

Собственно, ни корабли, ни их команды сметливому козопасу не принадлежали. Но за последнее время он привык считать «козу»-дипрору, а также одного из «вепрей» своими. Надо сказать, не без некоторых на то оснований. «Пенные братья» с этих кораблей успели смекнуть: откуда жареным пахнет, и хмельным подпахивает. Шелуха — она шелуха и есть: рано или поздно сдует ветром — что останется? Ну, тот счастливчик, который стерву-вдову поимеет, останется. Наверное. А Меланфий останется точно, кому бы сомнительное счастьишко ни подвалило. Разметет шелуху по родным островам, и забудут все про женишков-неудачников. Зато брат-Черноцвет «пенное» дело крепко разумеет. В крови, ежели что, замараться не побоится — по уши замаран. Серьезный человек. Хватка у него…