Токсичный компонент - Иван Панкратов

Не было никаких сомнений в том, что нагноение у Любы – скажем так – рукотворное. Да, она ничего не уколола себе в донорскую рану или куда глубже, иначе всё выглядело бы гораздо хуже. Просто прикрыла повязкой как крышкой. Но без самодеятельности здесь точно не обошлось.

Закрыв пробирку, Добровольский отдал её Марине, а сам подошёл к лежащей на кушетке Марченко, увидел у неё на лбу крупные капли пота, слезы на щеках, заметил, как от боли дрожат пальцы. Он понял, что Люба не хочет выписываться и была готова пойти даже на такое, чтобы не возвращаться домой.

Добровольский решил поговорить с ней чуть позже, в палате, когда экзекуция со сменой повязки будет закончена. Он показал Марине на рану, ещё раз сказал: «Парапран» – и ушёл.

Он ещё не знал, что причинно-следственные связи в случае с Марченко могут быть совершенно иными.

5

– Через минуту подходите в шестую, я там, – сказала Марина в селектор. Добровольский услышал, как неподалёку хлопнула дверь и заскрипели колеса перевязочного столика. Он сделал ещё пару глотков холодного чая из большой кружки, нацепил маску и направился к Ворошилову.

Пациент был идеальный. Несмотря на все его неврологические нарушения, заживали раны прекрасно, и второй этап аутодермопластики, который Максим выполнил несколько дней назад, можно было уже сейчас расценивать как удавшийся на все сто процентов.

Добровольский вошёл в палату как раз тогда, когда Марина разрезала повязку и умеренно намочила её антисептиком. Она протянула хирургу поочерёдно перчатки и пинцет и отошла, освобождая место у кровати – Максим собирался сегодня снимать скобки с лоскутов.

Кира Ворошилова сегодня была с мужем, сидя на своей кровати. Ночью ей вместе с терапевтом пришлось бороться с гипертоническим кризом у мужа, выглядела она уставшей, невыспавшейся, но при этом не отстранённой, а внимательной и настороженной. Сам Ворошилов, обычно встречавший хирурга шуточками и широкой улыбкой, сегодня был молчалив и, как показалось, Добровольскому, подавлен.

– Здравствуйте всем, – произнес Максим, приближаясь к Ворошилову. Ногой он подтянул стул от тумбочки поближе к кровати, сел, примерился – удобно или нет?

– Доброе утро, – услышал он за спиной от Киры. – Скажите, Максим Петрович, это не очень опасно – то, что произошло ночью?

– Вы имеете в виду подъем давления? – уточнил Добровольский, подцепив пинцетом рассечённый бинт. Придерживая пальцем лоскуты, он аккуратно снимал повязку.

– Да. Всё-таки сто восемьдесят на сто было впервые, – озабоченным тоном ответила Кира. – Я на работу сегодня не пошла, попросила отгул. На всякий случай.

– По докладу я знаю, что дежурный терапевт справился с ситуацией, – не поворачивая головы, проговорил Максим. – ЭКГ сняли, проблем никаких. По крайней мере, эта ЭКГ от той, что была при поступлении, ничем не отличалась. Можете списать на магнитные бури, страшные сны и прочие фантастические причины.

– Фантастические причины – это прекрасная формулировка, – тихо прокомментировал Егор, словно запоминая её. А потом посмотрел на Киру и тепло ей улыбнулся.

Максиму эта улыбка показалась какой-то ненастоящей. Так порой ведут себя с котёнком, прежде чем пнуть его исподтишка. Добровольский закончил снимать повязку и обернулся к жене Ворошилова.

– Базовую терапию Егор Львович получает, как я помню, уже несколько лет? – Кира кивнула, внимательно глядя на хирурга. – Значит, пришло время немного подкорректировать дозировку, – попытался успокоить её Добровольский. – Вы сами как себя чувствуете? – спросил он у Егора.

– Вполне, – ответил тот совершенно безэмоционально и не глядя хирургу в глаза. – Сейчас сто тридцать на восемьдесят, хоть в космос, если коляску в ракету получится запихать.

– Вот и замечательно, – протягивая руку за скобкоснимателем, сказал Максим. – Только чуть более оптимистично надо такие вещи говорить, а то звучит немного пугающе.

– Согласен, – опять бесцветным тоном произнёс Ворошилов. – Просто… Что-то устал я. Болеть устал, в палате уже все трещинки в стенах знаю… Как-то безрадостно. А тут ещё магнитные бури и страшные сны…

И он снова посмотрел влюблённым взглядом на жену. У Максима не осталось сомнения, что в палате между супругами что-то происходит.

Добровольский встречал порой подобное отношение к жизни у долго лежащих пациентов – они на чистом оптимизме проскакивали первые две трети ожоговой болезни, а когда дело подходило к выздоровлению, вдруг теряли душевные силы, становились угрюмыми и безвольными, не выполняли банальных рекомендаций о расширении режима и нормальном питании, делали во всём виноватыми врачей и близких людей. И это могло превратиться – и в некоторых случаях и превращалось – в серьёзную проблему. Похоже, Кира Ворошилова не избежала подобной судьбы. Чувствовалось, что в палате что-то случилось. Кто был инициатором – неизвестно, но кончилось всё гипертоническим кризом, а сегодня никто из них не хочет ни о чем говорить, но делает вид, что всё прекрасно. И у них это очень плохо получается.

– Неправильно рассуждаете, – наклонившись к ранам и щелкая скобкоснимателем, решил поговорить с пациентом Максим. – Вам домой ехать через четыре или пять дней. Так что прекращайте это уныние и не старайтесь вызвать к себе жалость. Я вас за месяц с лишним хорошо изучил. Жалость – это вообще не про вас. Плюс жена ваша – это такой надёжный тыл, что грех переживать.

Он посмотрел на Киру и подмигнул ей – мол, подхватывайте тему. Но она сегодня не особо отличалась от мужа по эмоциональности. С восковым лицом встала, подошла к подоконнику, налила из большой бутыли воду в чайник и включила, словно желая его шумом отгородиться от происходящего. Добровольский хотел сказать ещё немного ободряющих слов, но понял, что лучше не лезть со своей философией.

Скобок было много, штук пятьдесят или шестьдесят. Максим сосредоточился на процессе, складывая снятые на салфетку. Все лоскуты были темно-розовыми, живыми – результат получился отличный. Когда дело было сделано, хирург встал и уступил место медсестре. Марина с мокрыми большими салфетками подошла поближе, Добровольский, как всегда, помогал ей. Всё это время он старался не смотреть ни на Ворошилова, ни на его жену, но из-за тесноты палаты замечал всё, что происходило.

Кира дождалась, когда закипит чайник, сделала кофе себе и мужу, поставила чашки на тумбочку возле подоконника, потом сходила к холодильнику в коридоре и вернулась с маленьким пакетом, в котором оказались колбаса и сыр. Марина требовательно протянула хирургу руку, он снял перчатки и отдал ей, после чего оставаться в палате уже было незачем.

У входной двери царила суета – двое «скоропомощников» заводили по пандусу довольно пожилую женщину с закопчённым лицом. Она пыталась хвататься руками за