Токсичный компонент - Иван Панкратов

Она выдернула шнур машинки из розетки, взяла её под мышку и вышла из реанимации, проклиная и пациентку, и Лазарева.

– Виктория Павловна, а это как понимать? – потряс перед лицом бабушки «куклой» Лазарев. – Вы нас тут всех за нос решили поводить?

– А ну-ка обратно всё упаковывай, негодник! – возмутилась Кравченко, откинула маску и села, но сразу же стала задыхаться, закашлялась и упала обратно на подушку. – Деньги мои им не понравились! Кровно заработанные, между прочим! Стырить удумал? Я на тебя заявление напишу! На всех напишу!

Голос её слабел без кислорода; медсестра подошла к изголовью и чуть ли не силой надела на неё маску.

У лейтенанта зажужжал телефон.

– Слушаю, Богачёв… Так точно… Кравченко Виктория Павловна, всё правильно…

Он что-то ещё выслушал, время от времени кивая собеседнику, выключил телефон и сказал:

– Две новости. Кравченко Виктория Павловна – частый гость краевой психиатрической больницы. Это, так сказать, цветочки. А на закуску ягодки – она эту несуществующую квартиру уже третий или четвёртый раз продаёт. Всё время по разным адресам. Она просто у нас внезапно в поиске выскочила как аферистка, но данные старые, шестилетней давности. Давно уже выяснилось, что квартиры нет и денег нет и что не афера это, а шизофрения.

– А что за документы? – спросил Небельский, показав на папку.

– Давай посмотрим. – Лазарев взял её в руки. Кравченко тут же заверещала из-под маски:

– Не трогай, положь на место!

Алексей Петрович словно и не слышал всех этих просьб. Из папки на свет появились несколько старых, пожелтевших от времени журналов «Бурда Моден». Никаких документов среди них, естественно, не оказалось. Из журналов на стол выпала пара кленовых высушенных листьев.

– Максим Петрович, вызывай через начмеда к ней психиатра, – распорядился Лазарев, бросив журналы и папку обратно на стол. – Я чувствую, без галоперидола не обойдётся.

Виктория Павловна продолжала верещать на кровати, требуя вернуть и подушку, и несуществующие деньги. Небельский что-то шепнул дежурной сестре; спустя минуту Кравченко получила инъекцию седативного и довольно быстро стала успокаиваться.

Максим постоял немного в дверях реанимационного зала, понял, что самое интересное кончилось, и направился в палату к Марченко побеседовать о том, что же она такого сделала со своей ногой и зачем придумала себе осложнение, как Кравченко продажу квартиры, за исключением того, что осложнение было реальным.

Люба явно не ждала обхода. Она лежала на кровати с телефоном в руках и, похоже, вела с кем-то переписку. Халат в цветочек был небрежно распахнут, открывая дряблый живот и бывшие когда-то белыми трусы. На ногах красовались вязаные носки, в которых она ходила везде, вплоть до туалета, не считая нужным надевать тапочки. Даже на тумбочке был такой же беспорядок, как и во внешнем виде пациентки: недоеденный «Доширак», косметичка с торчащей из неё пилкой для ногтей, пакет с шоколадными конфетами, часть из которых вместе с пустыми обёртками была рассыпана по тумбочке. Судя по всему, Люба заедала осложнение своей болезни сладким.

Максим замер на пару секунд, давая Любе время на принятие ситуации и на какие-то действия. Ему казалось, что самым правильным было присесть и запахнуть халат, отложив телефон, но он ошибался.

Люба заметила, что он обратил внимание на распахнутый халат, криво улыбнулась, слегка поправила его – практически без эффекта. А потом вместо того, чтобы сесть на кровати, легла на бок и подпёрла голову локтем.

– Чем обязана? – спросила Марченко. – Уж извините, не встаю. Нога, – и она с сожалением показала на повязку.

Добровольский понимающе покачал головой, чувствуя, как инициатива ещё чуть-чуть – и испарится. И тогда он спросил её в лоб:

– Зачем?

Она напряглась, немного приподнялась над подушкой и настороженно посмотрела на него.

– Что – зачем?

– Не изображайте из себя невинную жертву хирургии, – недовольным тоном продолжил Максим. – Рассказывайте, зачем вы это сделали?

– Что сделала? – ещё раз задала глупый наводящий вопрос Люба и всё-таки села на кровати.

– Зачем вы спровоцировали нагноение донорской раны? – озвучил претензию Максим. – Неужели вы настолько не хотите выписываться? Вас запугали? Вы чего-то боитесь?

– Нагноение? – спросила Люба. В этот момент она выглядела максимально глупо, и Максима это стало уже бесить.

– Да, черт возьми, нагноение, Любовь Николаевна! – Он повысил на пациентку голос, подойдя ближе на шаг и глядя сверху вниз. – Я, да будет вам известно, несколько лет работал врачом в дисциплинарном батальоне. Как выглядит и пахнет гнойное воспаление, сделанное своими руками, ни с чем не перепутаю! Что это было? Слюна?!

Она смотрела на него, хлопая ресницами и потихоньку начиная плакать.

– Я должен понимать, что с вами делать и как вас лечить, – сурово давил на неё Максим. – А самое главное – я хочу знать, не повторите ли вы подобное в ближайшем будущем. Умереть от такого осложнения – проще простого, поверьте на слово. – Марченко шмыгнула носом и отвернулась от хирурга. – Вас запугали? Вам угрожали? – не переставал задавать вопросы Добровольский. – Может, стоит привлечь к этому делу полицию?

– Не стоит, – тихо сказала Люба. – Они в возбуждении дела отказали. Нет состава преступления.

– То есть как – нет? – удивился Максим. – А кипяток? А то, что вас удерживали в квартире?

– Это всё только с моих слов, – осмелилась посмотреть на врача Люба. – Их двое. Они договорились, дали такие показания, какие нужно. А я, получается, всё наврала. И сама, короче, виновата. Дура.

Марченко открыла тумбочку, достала оттуда рулон туалетной бумаги, оторвала немного и принялась вытирать слезы. Добровольский подождал, пока она закончит с этим, и спросил:

– И вы теперь боитесь домой возвращаться?

– Да, – кивнула Люба. – Мы же в одном доме живём, только в разных подъездах…

– Я помню.

– Ну и вот… – Она скомкала бумагу в кулак. – Мне передали… Знакомые.

– Что передали?

– Что злобу они на меня затаили, Людка и дядя Юра. А ведь он мне…

– …За отца был, это я тоже помню, – сказал Максим. – Ну, а уехать вы можете куда-то? Или пожить не дома некоторое время? Вы же говорили, что у вас сестра есть.

– Есть. Но у неё муж сильно против меня. Из-за СПИДа.

– Вот же люди… – стараясь показать максимальное разочарование в человечестве, медленно произнёс Добровольский, а сам вдруг вспомнил, как поливал антисептиком упаковки печенья, подаренные Любой, и подумал, что давно не чувствовал себя таким двуличным.

– Короче, идти мне некуда, – с неподдельной тоской в голосе сказала Марченко. – То есть, конечно, когда вы меня выпишете, я уйду. Но пока не решила, куда. И решила сделать такую штуку, – она показала на ногу. – Плюнула под