Вещий Олег - Борис Васильев

После бани и отдыха послы и знать потянулись на прощальный пир. На первой, торжественной части пира обязаны были присутствовать и женщины — жены знатных особ, жрицы, а также те, кто по каким-либо причинам был включен в состав посольств, и Альвена тотчас же нашла Олега.

— Сигурду выпало редкое счастье, конунг, — шепнула она. — Девочка чудо как хороша, умна и достойна. Эти три дня я провела в ее окружении.

— Она — подросток.

— Через год подросток превратится в женщину, конунг. Девочки расцветают быстро. Она знает, что должна поднести тебе почетный кубок и ты имеешь право на поцелуй. Не поленись, откинь покрывало и увидишь сам, какие красивые дети будут у Сигурда.

— Мне нужны его внуки, — буркнул Олег, отходя. Он был в скверном настроении, потому что стоял перед выбором. С одной стороны, выбор этот как бы уже был сделан Биркхардом, решительно изгнавшим рогов, но с другой… тут следовало подумать, посоветоваться, взвесить все «за» и «против», потому что отъезд его посольства, в котором красноречиво присутствовал Зигбьерн, давал возможность для возрождения пророговских чаяний, и здесь Олег чувствовал себя бессильным. Зажатые с трех сторон рузы жаждали освобождения любой ценой, а все силы конунга русов были нацелены на юг и сейчас не могли служить противовесом. Да, женитьба разрубала этот узел, но если конунг и способен был кого-то любить, так только Неждану. Он и сам был достаточно наблюдателен, и челядь доносила кое-что, и конунг давно уже сообразил, кому отдано сердце его воспитанницы, и тихо радовался этому выбору. А тут приходилось рубить, и замах его меча невольно бил по Неждане.

Наконец пропели трубы, и в залу вошел конунг рузов Берт, заботливо поддерживаемый Биркхардом. Все молча склонили головы, и конунг, тяжело шаркая, медленно прошел к своему месту.

— Дух моего отважного сына отлетел в места вечной и доброй охоты, — печально начал он. — Оттуда он всегда будет радоваться нашим радостям и горевать от нашего горя. Вы с великой честью почтили его память, и я с благодарностью склоняю пред вами свою седую голову. И с особым отцовским чувством я благодарю великого конунга русов Олега, сына моего друга конунга Ольбарда Синеуса. Честь и слава могучему воину Олегу!

— Честь и слава! — хором откликнулись гости. — Честь и слава конунгу Олегу!

Распахнулись двери внутренних покоев, и оттуда вышла юная девушка, полуженщина-полуребенок Двумя руками она осторожно несла перед собою наполненный до краев золотой кубок чести. Голова и лицо ее были покрыты тончайшим шелковым покрывалом, из-под которого на плечи ниспадали густые русые волосы. Она шла столь легко, что, казалось, плыла по воздуху, не касаясь навощенного пола, и по залу прошелестел вздох восхищения. Приблизившись к Олегу, она гибко присела, одновременно протянув ему кубок.

— Как зовут тебя, красавица? — тихо спросил Олег, принимая кубок из ее рук.

— Берта. Дочь конунга.

— Благодарю тебя, Берта, дочь конунга.

Олег неторопливо до дна осушил кубок, протянул его стоявшему за спиной Донкарду и двумя руками бережно поднял невесомое покрывало. И замер, не решаясь прикоснуться к доверчивым пухлым губам: он никогда доселе не видел такой нежности, таких огромных серых глаз, такого соединения детства и женственности одновременно. Неждана тоже была красива, но красота ее носила оттенок мужественности, силы и вседозволенности, а в этих глазах он прочитал иное, нечто совершенно противоположное: за нежным девичьим обликом таилась несокрушимая твердость духа.

— Будь счастлива, дочь конунга, — прошептал он и приник к ее устам чуть дольше, чем того требовали приличия.

Берта удалилась, ее отец продолжал поименно благодарить послов, но Олег почти ничего не слышал. Он пребывал в смятении, которого не мог объяснить, но смятение это не пугало, а почему-то радовало его. И он как-то даже не особенно отметил, что конунг Берт подарил Зигбьерну меч Берсира как победителю в состязаниях на тризне.

Он пришел в себя только тогда, когда гости стали прощаться, покидая зал приемов. Олега и Донкарда это не касалось, потому что советники конунгов договорились о последней беседе с глазу на глаз.

— Тебя ждут неотложные и многотрудные дела, конунг Олег, — сказал Берт, когда они остались вчетвером. — Мне тяжко с тобою прощаться, осиротели семья моя и земля моя, и я жду твоего мудрого совета, как жить нам дальше.

Эти слова были осторожно подсказаны Биркхардом, который видел в них удобный переход к тесному союзу двух родственных племен через сватовство единственной дочери конунга. И поэтому все молчали, с удивлением глядя на вдруг посуровевшее лицо Олега.

— Конунг Берт, семья, в которой есть такая дочь, не может осиротеть, — сказал он, чувствуя, как заколотилось сердце. — Она принесет тебе внуков, и старость твоя станет вечным праздником.

— Берта еще дитя, — грустно улыбнулся конунг.

— Через год дитя расцветет в прекрасную женщину. — Олег вдруг сорвался с места и крупно зашагал по залу, что выглядело несколько неприлично. — А ровно через год настанет срок, когда я буду должен избрать себе жену. Я отпраздную великую свадьбу, когда сокрушу Аскольда и возьму Киев, но жену изберу сегодня. — Он резко остановился напротив конунга. — Я прошу тебя, конунг Берт, отдать мне, конунгу русов, твою дочь Берту в жены. И у тебя будет сын, который всегда защитит тебя и твою землю, останется дочь, чтобы утешать тебя, и появятся внуки, чтобы скрасить твою старость.

И, став на одно колено, смиренно склонил голову, ожидая ответа растерявшегося конунга рузов.

Глава четырнадцатая

Два слова, еле слышно брошенные князем Воиславом во мрак перехода, которым Ахард вел его в темницу, обрели жизнь в тот же вечер и, передаваясь из уст в уста, обрастая слухами и домыслами, вырвались не только за пределы княжеской усадьбы, но и за границы земли кривичей. Это два слова («Найди Урменя») шептали родным, соседям, добрым знакомым. Они расползались во все стороны неведомыми путями и в конце концов достигли ушей двух юных бортников, дороги которых зависели скорее от пчел, нежели от конных разъездов русов, тем более что всадники держались троп, а бортники — глухомани. Они передавали эту весть далее, и, хотя никто не знал, где искать Урменя, все знали, что его необходимо найти. И — нашли.

— Твоего отца, княжич, Хальвард упрятал в темницу. Говорят, так захотел Олег. Князь Воислав повелел найти тебя.

Урмень молча выслушал сообщение, отстегнул от пояса меч. Подумав, пристегнул его на место и сказал Одинцу:

— Ступай в Старую Русу и скажи Сигурду, что отныне я никому не служу. Я защищаю своего отца и до конца дней буду мстить русам за оскорбление его княжеского достоинства. Сигурда и Нежданы это не касается.

К тому времени положение его отряда стало неопределенным. Старого повеления — найти Инегельду — никто не отменял, новых распоряжений не поступало. Инегельда как сквозь землю провалилась, поисковики возвращались ни с чем, и в конце концов все как бы замерло. Но тут пришло известие о заточении отца, Урмень, разгневавшись, собрал последних разведчиков, отправил Одинца к Сигурду — единственному, кого посчитал нужным поставить в известность, — и ушел в родные смоленские леса, чувствуя себя свободным от всех обязательств.

Сигурд и Неждана, простояв на памятном месте четыре дня, вернулись в Старую Русу с дружинниками, но — без Первуши. Его Ратимил с разрешения Нежданы отправил к матери:

— На тебе все заботы, сын. Береги мать, научи братьев тому, чему я тебя учил, выдай сестер замуж. Ты — старший в роде своем, так и передашь матери вместе с последним поклоном.

Горечь прощания отца с сыном прошла как-то мимо и чувств, и сознания Нежданы и Сигурда. Они были во власти своей любви, которую открыли только для себя, ради которой нашли в себе силы преступить вековые законы и обычаи. Они выделились из всего окружающего, оставаясь в нем лишь какой-то внешней своей сущностью, строго не допуская в мир внутренний ничего постороннего. Они ощущали себя как некое отдельное целое в общем целом, как яйцо в курице, свято оберегая свою любовь от всех окружающих. Их любовь была повязана прочными узами тайны, разглашение которой в самом лучшем случае завершилось бы позором и изгнанием, и это увеличивало цену их личного выбора.

— Мы уходим, варяг, — сказал Одинец, решив вернуться к прежнему обращению. — Покушение на свободу князя Воислава сделало нас свободными от всех обещаний, хотя тебя это не касается. Нам не по силам защитить землю кривичей, но мы будем защищать ее народ. Прощай, варяг, и постарайся никогда не встречаться с нами. Урмень не обнажит меч против тебя и Нежданы, но все же не пересекайте нашей дороги.

С этим он и ушел. Он был убежден, что Сигурд никому не скажет о его посещении, но все-таки избегал не только троп, но и открытых мест, держась глухомани, болот и чащоб. Для него не существовало ни своих, ни чужих лесов, любой лес всегда был только лесом, который он знал, понимал и считал самым надежным из всех убежищ.