Вещий Олег - Борис Васильев

Они по-прежнему молчали, по-прежнему со строгой пристальностью смотрели на него, и Хальвард а прошиб пот. Он вдруг ясно понял, что они уже обсудили его судьбу, уже вынесли приговор и все, что он бормочет сейчас, есть лишь его последнее слово.

— Мой конунг, известно ли тебе, что в Киеве убит Рогдир, брат конунга рогов? — Хальвард из последних сил искал дорогу к закрытой для него душе Олега. — Теперь Рогхард не может быть союзником Аскольда, твоя правая рука свободна, и это я, я, твой верный сторожевой пес, сделал все это!..

Хальвард прокричал конец фразы почти с торжеством, и, кажется, это подействовало. Глаза конунга на миг блеснули, и он впервые заговорил. Впервые за тот час, что молча слушал Хальварда.

— Кто такой Безымянный?

— Что?… — Хальвард вздрогнул. — Мой лучший лазутчик. Он…

— Его имя и имя его рода?

— Имя?

Хальвард медленно опустил голову под колючим взглядом Олега. Даже в наступивших сумерках было заметно, как вдруг посерело его лицо. И наступило молчание.

— Конунг спрашивает один раз, — сурово напомнил Донкард. — И тебе отлично известно, кто повторит его вопрос.

— Мой сын, — очень тихо сказал Хальвард, не поднимая головы.

— Громче! — резко потребовал Донкард.

— Мой сын. — Хальвард поднял голову, и все увидели его вдруг постаревшее, смятое лицо.

Они долго смотрели в глаза друг другу. Конунг и один из самых близких его помощников, доселе казавшийся таким надежным.

— Не лги мне, — с тихой угрозой произнес Олег. — Твой сын был ранен в битве на Шел они три года назад, и тяжелая броня утащила его на дно реки. Этим ты сам объяснил мне, почему не привез тело сына в Старую Русу для погребального костра.

— Я изменил ему имя, сочинил другую жизнь и устроил его рядом с Аскольдом. Это — твой лучший лазутчик, конунг.

— Мой? Твой, а не мой. Я впервые сегодня услышал о нем.

— Нет, мой конунг! Он верно служил тебе, а не мне. Я лишь передавал ему твои повеления.

— Так повели ему до черной осени явиться ко мне. Я послушаю его рассказы, а затем под стражей отправлю в Полоцк к конунгу Рогхарду согласно древнему обычаю.

. — Но за что? За что? Ты должен выдать рогам Годхарда…

Олег поднял руку, и Хальвард замолчал.

— Твой сын подвел убийцу к жертве, зная, что произойдет убийство. Этого достаточно. Степень его вины конунг Рогхард определит без наших подсказок.

— Конунг…

— Кому ты поручишь передать мое повеление о возвращении твоего сына в Старую Русу?

— Что?…

— Ты не расслышал? Кто еще знает, что Безымянный — твой сын?

— Ахард.

Хальвард был смят, уничтожен, уже не мог мгновенно просчитывать последствия собственных ответов, а тем более отвечать с уклончивой неопределенностью. Он был занят мыслями о роковой судьбе сына, предотвратить которую уже не мог, а потому и не заметил выразительного взгляда, брошенного Олегом на Годхарда, после которого Годхард тотчас же вышел.

— Тебе не удастся повторить милосердную смерть Закиры, — сказал конунг. — За каждую ошибку рано или поздно приходится платить, а ты нагромоздил их столько, что у тебя уже не осталось сил удерживать их. Однако я уважаю твои прежние заслуги, а потому передам тебя твоему собственному палачу: твоей совести. Пусть она терзает тебя до погребального костра за то, что ты обрек собственного сына на лютые муки.

— Конунг, пощади. Я делал все только во имя твоего великого дела.

— И ради этого великого дела ты поссорил меня сначала с рузами, потом — со славянами? Добрая помощь. Ради этого великого дела ты, уже зная, кто такая Инегельда, хотел заставить навеки замолчать Альвену? Посеять во мне недоверие к Годхарду и Ставко? Ты очень устал, боярин, помогая мне. Пришла пора отдохнуть.

Вошел Годхард. Коротко кивнул Олегу и сел на свое место.

— Пора отдохнуть, — повторил конунг, поняв, что Годхард сделал то, что требовалось. — Все дела, все связи и всех лазутчиков передашь Годхарду. Он отвезет тебя в Старую Русу, где ты будешь отныне жить постоянно без права покидать собственную усадьбу. И все это только в том случае, если Ахард не поведает нам того, о чем ты предпочел умолчать. Годхард проводит тебя. Ступайте.

Когда Ставко с пятеркой отборных дружинников прискакал в Смоленск, жители встретили его настороженно, но, в общем, почти спокойно. Они собирались группами на площадях и пересечениях улиц, о чем-то толковали, замолкая при его приближении. Ни одного воина из поднятой Хальвардом дружины Перемысла он нигде не заметил и еще до встречи со Смоленским князем понял, что все военные силы русов выведены из города к Смядыни.

— Я рад, что вижу именно тебя, воевода, — сказал князь Воислав, приняв Ставко немедленно, по первой же просьбе. — Когда над Смоленском сгущаются тучи, о сумраке в душе проще говорить со славянином.

— Значит, утром Хальвард опомнился, князь Воислав?

— Хитрецы, думается мне, не очень-то склонны к этому. Первая хитрость не прошла, и он просто заменил ее второй хитростью. Любопытно узнать, сколько же у него в запасе этих самых хитростей.

— Я не знаю его припаса, но колчан с ядовитыми стрелами будет отобран у него навсегда, князь Воислав. Он принес тебе свои извинения?

— Он гнулся в три погибели, умоляя не держать обиды, и ссылался при этом на повеление конунга Олега.

— И ты веришь ему?

Князь Воислав грустно улыбнулся.

— Я всегда избегал трудных решений, воевода. Я люблю женские ласки, охоту и веселое застолье. Но в эту ночь я не сомкнул глаз. Я сидел на сырой земле в застенке, кругом меня сновали крысы, но я не обращал на них внимания, хотя боюсь крыс больше раненого вепря. Я думал, воевода.

— Поделись со мной своими думами, князь Воислав.

— Ты предан конунгу русов, воевода. Он возвысил тебя, осыпал милостями, и ты за это…

— Не за это, князь Воислав, прости, что перебил твои речи. Хорошим дружинником быть куда проще, чем малоопытным воеводой. Но я положил к его ногам свой меч однажды и навсегда. И я не знаю ни одного славянина, который посмел бы изменить подобной клятве. Его отвергнут все племена, проклянут отец и весь его род, и в конце концов он закончит свой путь предателя на плахе палача. Я просто объяснил тебе причину и теперь готов со всем вниманием выслушать твои думы.

Князь Воислав долго молчал, старательно хмуря выгоревшие добела и совсем нестрашные брови. Потом сказал:

— Русы ничего не принесли нам, кроме бед и неприятностей. Кривичская земля скудна, мы покупаем хлеб у северян, а к зиме сюда нагрянут полчища наемников, которых конунг Олег соблазнил легкой добычей.

— Конунг еще до зимы кое-что заплатит им и отправит обратно, а Вернхир проводит рати, чтобы не разбежались для грабежа и разбоя. В Киеве убит Рогдир, роги никогда более не помогут Аскольду, и у конунга отпала нужда в помощи всякого сброда. Это я тебе обещаю, князь Воислав, и прошу донести мои обещания до всех союзных славянских князей.

— И кто же поверит обещаниям простого воеводы с кудрявой, как у юноши, бородкой? — усмехнулся Воислав.

Ставко молча протянул левую руку через стол ладонью вниз. На безымянном пальце сверкнул перстень с печаткой Олега.

— Пока этот перстень у меня, князь Воислав, я — наместник конунга русов, и слово мое — его слово.

— Я знаю этот перстень и верю тебе, воевода, — сказал князь, помолчав. — Но объясни мне, не самому умному из славянских владык Смоленскому князю, ради чего и во имя чего славяне должны поддерживать грабителей русов? Они не пашут землю, не разводят скот, не промышляют охотой и бортничеством. Они берут долю с торговых караванов, захватывают рабов и продают их хазарам и ромеям. Так пусть же грызутся меж собою за добычу, а мы останемся защищать своих жен и детей. Это — не наша война. Знаешь, кто такой Аскольд? Он пришел с мощной дружиной с Донца. Там живут рутены, кровные братья тех же русов, рогов и рузов. Молчишь, воевода?

— Я больше думаю о славянах, чем о русах, князь. Мы широко расселились по свету, но каждый живет в своей берлоге. Мы говорим на одном языке и молимся одним богам и все время воюем друг с другом. За выход к торговым путям, за лучшие земли, за удачливые ловы и бортные угодья. А поляне оттесняют дулебов, кривичи не могут договориться, кому принадлежит Изборск, вятичи ловят всех, кто попадает под руку, сбывая рабов тем же русам, и все, кроме новгородцев, платят дань хазарам. Поляне смеются над древлянами, считая их дикарями, кривичи — над радимичами за их обычай выбирать невесту на игрищах в Купалину ночь, и что же связывает нас, кроме общих богов и общей речи?

— У нас — общий корень, воевода.

— Да, корень общий, только плоды у каждого — свои. Сколько воинов в твоей дружине — двести, триста? Вряд ли больше, потому что воинов учат воевать с детства: из пахаря воина не сделаешь, он годен только для рати. Воинам нужны доброе оружие и сильные, хорошо выезженные кони. Но мы не можем готовить воинов, потому что каждое племя живет своим обычаем, запивая хлеб квасом. Детей учат пахать, ловить пушного зверя да искать борти и выкуривать пчел. А если мы объединимся в общий народ, сложим свои припасы, разделим свои труды, станем приучать сильных отроков к мечу и боевому коню, мы выпестуем могучую дружину и избавимся наконец от позорной хазарской дани.