Вещий Олег - Борис Васильев

— Да, корень общий, только плоды у каждого — свои. Сколько воинов в твоей дружине — двести, триста? Вряд ли больше, потому что воинов учат воевать с детства: из пахаря воина не сделаешь, он годен только для рати. Воинам нужны доброе оружие и сильные, хорошо выезженные кони. Но мы не можем готовить воинов, потому что каждое племя живет своим обычаем, запивая хлеб квасом. Детей учат пахать, ловить пушного зверя да искать борти и выкуривать пчел. А если мы объединимся в общий народ, сложим свои припасы, разделим свои труды, станем приучать сильных отроков к мечу и боевому коню, мы выпестуем могучую дружину и избавимся наконец от позорной хазарской дани.

— И станем платить дань русам?

— Подать, а не дань, князь Воислав. Подать за порядок, охрану границ и обучение воинскому делу.

— Это повелел тебе сообщить мне и другим славянским князьям конунг Олег?

— Нет, князь Воислав, — смущенно улыбнулся Ставко. — Конунг не ведает о моих думах, и не заходило у нас такого разговора. Но я жил и среди славян, и среди русов, у меня было что сравнивать и было время думать. Отец научил меня спать только в дубравах, а под дубами хорошо думается, потому что на сон достаточно и четырех часов. И я понял, чего нам не хватает, для того чтобы стать могучим государством: единения. И не важно, кто и под каким стягом нас объединит, важно, что мы станем единым народом. Русы — прирожденные воины, их учат воевать с детства, потому что война для них — и ремесло, и промысел. Русы — мощная река, а мы — огромное море: ты слышал когда-нибудь, чтобы река поглотила море? В конце концов река растворится в нем, оставив нам в наследство могучую и сплоченную державу. Ты — мудр, князь Воислав, подумай над моими словами. До Совета Князей еще есть время.

Откланявшись, Ставко тотчас же направился на стоянку дружины, где волею конунга отстранил помощника Перемысла и назначил вместо него опытного и лично преданного Олегу старшего дружинника.

— Отведешь дружину к первому волоку, разошлешь разъезды и остановишь на этой черте все рати и отряды.

Проспав четыре часа на попоне под дубом, он помчался к Олегу. Но опоздал: Хальвард и Ахард под стражей и разными дорогами были уже отправлены в Старую Русу. Он подробно передал конунгу и Донкарду свой разговор с князем Воиславом, Спустив, правда, красочное сравнение реки и моря, и, закончив, протянул перстень Олегу.

— Оставь пока у себя, — сказал конунг. — Сороковины — день точный, и я должен вовремя поспеть в Рузу. На Совет Князей поедешь ты, воевода. Перстень подтвердит твои полномочия.

Олег отправился в Рузу ко дню сороковин по Берсиру с богатыми дарами, пышной свитой и многочисленной челядью. Пышная свита была скорее прикрытием, поскольку наиболее влиятельные бояре русов были связаны войсками и для представительства конунг смог выделить лишь Зигбьерна. Но это было для рузов и ради рузов, а для себя Олег имел в посольстве Донкарда, тесно связанного с Биркхардом, и Альвену, которая могла не только понаблюдать за будущей невестой Сигурда, но и послушать, о чем же толкуют на женской половине дома. За почетными гостями, свитой, челядью и стражей тянулся длинный обоз с дарами, припасами и нарядами гостей. Дорога была скверной, уже зачастили дожди, и конунг решил не задерживаться в пути, так как до последнего прощания с Берсиром оставались считанные дни. С точки зрения вежливости раннее появление было не весьма удобно, но опоздание к сороковому дню могло быть расценено как небрежение, и у Олега просто не было выбора. Однако спешил он со смущенной душой, а потому и обрадовался, когда его сразу же после прибытия навестил Биркхард.

— Мой конунг Берт еще хворает, не находя сил преодолеть общее горе своего народа, — печально известил он. — Подлое убийство лишило рузов и меча, и щита одновременно.

— Известно ли тебе, Биркхард, кто повинен в этом злодеянии?

— Послезавтра, в сороковой день гибели Берсира, палач лишит головы ту, которая протянула ему отравленное питье.

— Домоправительница моей воспитанницы Нежданы повинна лишь в том, в чем ты ее обвинил. Она не знала, что в кубке — яд, предназначенный совсем для иной жертвы.

— Я обвиняю ее только в том, что сказал, конунг Олег, — с достоинством ответил Биркхард. — Я знаю многое, догадываюсь о многом, и боярину Хальварду не удалось обмануть меня, но народ рузов требует очистительной жертвы. Сын конунга не может уйти в леса вечной охоты без отмщения.

— Именно за это Хальвард лишен моих милостей, отстранен от всех дел и навечно сослан в собственную усадьбу, — сказал Олег. — Вымаливая прощение, он признался, что знает имя убийцы.

— Какая-то рабыня Инегельда? — невесело усмехнулся Биркхард. — Но она растворилась, как снег пред лицом огня, конунг Олег.

— Эта рабыня подарена мне, боярин. Она целилась в меня, но я был в Смоленске, и ей пришлось довольствоваться Нежданой. Однако и тут ее ожидал промах: Неждана внезапно покинула дом, и ее отравленный кубок выпил Берсир.

— Мне известно это, конунг.

— Я не закончил, боярин. Хальвард признался без всяких пыток и при свидетелях, что Инегельда — дочь Орогоста. Тебе известно, конечно, и это имя.

— Дочь Орогоста?… — с недоверчивым удивлением переспросил Биркхард. — Великий конунг, прости великодушно, но я не могу в это поверить.

— Ты сомневаешься в моих словах, боярин? — недобро нахмурился Олег.

— Это… Это все очень сложно для моего старого ума, не гневайся, конунг.

Олег оскорблено молчал. Боярин позволил себе усомниться в его словах, словах самого сильного и высокочтимого конунга. Это было недопустимо, немыслимо, невозможно ни при каких обстоятельствах, поскольку являлось непозволительной дерзостью.

— Дозвольте мне, — спокойно сказал Донкард. — Конунг никогда не унизит себя клятвой, Биркхард, он уже сказал свое слово. Подумай, боярин, а завтра на приеме спроси об этом рогов.

— А сейчас — ступай! — резко сказал Олег и встал, с грохотом отбросив кресло.

Побледневший Биркхард с поклонами попятился к дверям.

Весь день он пребывал в тревожном смятении. Он, старый, опытнейший боярин и советник конунга рузов, много лет открыто и напористо убеждавший рузскую знать в необходимости самых тесных и самых дружественных отношений с русами, позволил себе тяжко оскорбить самого Олега, усомнившись в его словах. Если бы не хитросплетения Хальварда, не убеждение самого народа рузов, в слепой жажде мести ухватившегося за подброшенную тем же Хальвардом ни в чем не повинную жертву, не опасный разрыв с могущественным Хазарским Каганатом, не погребальный костер Берсира, он бы без малейших колебаний принял слова конунга русов. Если бы… Сегодня он оказался не готовым к этой новости просто потому, что воспринял ее как последнюю хитрость опального Хальварда, каким-то образом внушенную им Олегу. Он все время со страхом ожидал известия, что оскорбленный Олег покидает землю рузов, что означало бы окончательный разрыв с могучими русами. И тогда станет вполне вероятным смертельно опасный союз с рогами, с которыми нет общей границы, которые далеко, у которых, как дошло до него, в Киеве погиб свой Берсир от руки христианина. Такой союз мог вынудить русов к военным действиям, поскольку Старая Руса лежала совсем рядом, и… И достаточно одной дружины прибывшего с посольством Зигбьерна, чтобы рузы навсегда утратили свою и без того весьма ущербную независимость. Этого нельзя было допустить, невозможно, и, значит, оставалась только одна, последняя надежда, вовремя подсказанная Донкардом. Даже если роги лишь удивленно пожмут плечами, ему, возможно, удастся сорвать крайне опасное сближение с ними. А коли так, значит, действовать завтра надо грубо. Оскорбительно грубо: пусть они не подтвердят слов Олега, зато он, Биркхард, навсегда разрушит наметившийся союз.

Днем в летней приемной палате конунг рузов Берт принимал послов и дары. Правда, сил у него хватило только на приветственную речь, после чего он удалился, сославшись на недомогание. В качестве знака своего присутствия он оставил трясущегося сына, которому говорили речи и пред которым слагали дары, но на самом-то деле прием вел Биркхард. Несмотря на возросшее число врагов, чина своего он лишен не был не столько потому, что конунг Берт все еще никак не мог прийти в себя, сколько по той причине, что курган над останками Берсира еще не был насыпан и он считался как бы не захороненным окончательно. Такое положение вполне устраивало Биркхарда именно сегодня после тщательно обдуманного решения. Поэтому он не ограничивался предписанными обычаем речами, а непременно беседовал с посольствами по вольным поводам, чтобы вопросы, которые он намеревался задать рогам, не прозвучали слишком уж подготовленными.

Первым и по рангу, и по доброму соседству он огласил имя конунга русов. Воздав должное доблестям погибшего, Олег выразил глубокое соболезнование семье конунга Берта и всему народу рузов, и Донкард вместе с Зигбьерном возложили дары к ногам трясущегося юноши. Олег низко поклонился ему и отступил, освобождая путь следующим послам, но Биркхард в нарушение всех правил вдруг заговорил с ним. Справился о здоровье, о делах, о том, как чувствует себя Ольрих, и конунг сразу сообразил, что старый боярин подготавливает почву для вопросов рогам. «Хитер», — с уважением подумал он и начал отвечать подробно на каждый вопрос.