Кандидат - Роман Корнеев

Спасательные отряды, если бы могли добраться сюда на глайдерах, уже бы это сделали. Значит — точно так же, идут пешком, только очень издалека, пусть и с куда более серьёзной амуницией. Сотни, тысячи людей. Неужели им тоже не любопытно?

А персонал дальних станций, орбитальной группировки? Пусть им ничто не угрожает, но они знают, что ничего не знают, что там, то есть здесь, что-то творится, и тут есть люди, много людей, и все они разом пропали в неизвестности. Беспокойство — да, на грани паники, а вот любопытство — нет.

Пожалуй, Джону и правда лучше быть здесь, чем там. Например, с остальными когортами, что сейчас, наверное, уже выбираются из своих снежных берлог, ведь подступало раннее аракорское утро, приближающееся не с той стороны света. В отличие от них, Алохаи как раз испытывал то, что можно счесть за любопытство. Какие ещё опасности из здесь поджидают?

Хороший вопрос. Джон снова сверился с датчиками биосьюта. Мороз стремительно ослабевал, даже, кажется, слишком стремительно. Ещё не показались лучи Штаа (да и вообще, небо уверенно оставалось чёрным, на нём всё так же ярко сверкали редкие звёзды), но температура уже позволила Ковальскому избавиться от лицевого щитка, оставшись в одном меховом капюшоне, края которого поспешили покрыться приличным слоем изморози от его дыхания.

Остальные себе такого позволяли, и это их, кажется, ещё больше отдалило от Ковальского, который уже однажды ушёл от них, против собственных правил, один, и с тех пор ощущался рядом с ними словно гостем из другой Галактики.

Нужно это прекращать. Причём здесь лицевой щиток, а что ушёл… он был, кажется, прав. А вот они как раз совершили серьёзную ошибку, отправившись за ним.

И сейчас им это наглядно продемонстрируют. Иначе зачем их всех с таким упорством вести к месту падения.

Других версий у Джона не осталось.

— Рэдэрик, зачем мы туда идём?

Ковальский не остановился и не обернулся, даже шаг не замедлил. Но всё-таки ответил, голосом, так что облачка пара поплыли, почти не колышась, относимые в сторону едва заметным ветром. Его дыхание казалось единственным живым предметом в этом сонном царстве никак не отступающей ночи.

— Вы шли сюда, чтобы это увидеть. Так не упустите возможность. Всё равно — словами это не перескажешь. А выводы пусть каждый делает сам.

Джон поразился тому, как изменился голос их бывшего проводника. Некогда серый и тусклый, безэмоциональный, даже не скучающий — безжизненный, теперь он звенел на морозе, как натянутая до предела струна.

Ещё полтора часа назад, когда они только разглядели на горизонте понемногу нагоняемую фигуру, сверкающую оболочкой термококона, Джон принял бы эти нотки в голосе Ковальского за проявления гнева. Сейчас он слышал в них исключительно проснувшийся интерес. К финалу их похода, к завтрашнему дню, к этой окружающей их загадке, к дальнейшей своей жизни.

В голосе Ковальского звучал самый неподдельный азарт. И это открытие стало для Джона новой загадкой.

Впрочем, идти оставалось немного, по курсографу — всего километра два, потом откроется вид на впадину, где, согласно первоначальным данным, и должна была упасть злосчастная капсула или что там. И теперь никакая усталость не помешала бы когорте достичь своей цели. Подумать только, на глайдере они здесь были бы за полчаса.

Сколько они сюда добирались? Окончательно сошедшие с ума биологические часы отказывались ориентировать Джона во времени, следовые же имплантаты, как и их носитель, до звона в голове поглупевшие после того, как погасли последние следы инфоканалов, показывали теперь ерунду. Если верить этим цифрам на полупрозрачном кристалле покачивающейся перед глазами панельки, сейчас было одиннадцать утра по местному времени. Штаа уже должен подбираться зениту.

А они все — грузиться в шлюпку.

Смешная шутка. Джон милостиво усмехнулся, самой неприятной из своих улыбок.

Он уже почти научился не замечать не прекращающегося тревожного шевеления в уголках глаз, эта потусторонняя жизнь покуда никак себя не проявляла, так что проще было не обращать на неё внимания. В небе же с каждым часом начинало проявляться нечто похожее, только совсем иное по масштабам.

Едва заметные контуры пепельно-седых протуберанцев всё той же неизвестной природы вальяжно прокатывались по чёрному небосводу, заметно искажая своими телами звёздный рисунок, будто сделаны были из живых, текущих водяных струй, на просвет дрожащих и быстрых.

— Вопрос. Моя следовая сбоит, или сейчас правда?..

— Одиннадцать ноль восемь.

Джон чуть не поперхнулся глотком витаминного раствора.

— Но тогда Штаа должен быть…

— Там.

Всё так же, не оборачиваясь, Ковальский вскинул руку и указал на участок неба, ничуть не более светлый, чем остальные.

— Но погоди, как…

— Впервые я заметил несоответствие, когда пытался проверить координатную сетку по звёздам. Они больше не движутся.

Джон посмотрел на небо, пронаблюдал видимое глазом перемещение накрытой, как линзой, очередным «протуберанцем» целой звёздной группы, и только тут понял, что имел в виду Ковальский. Аракор как будто прекратил своё вращение вокруг оси. Утро потому и не наступает… вот же бредятина.

— Как такое… как такое может быть.

— Доберёмся — сам для себя решай, Алохаи.

Джон поморщился. Новый Ковальский был ещё хуже старого. Почему молчат остальные, почему молчит сержант? Впрочем, ответ на последний вопрос ему был не нужен — Оденбери шёл замыкающим, и выглядел так, будто его груз был в несколько раз тяжелее их. Что-то Джону подсказывало, что так оно и было.

Так. Нужно собраться. Если они все сейчас разбредутся в своих мыслях кто куда, у когорты не останется шансов.

Джон по новой уставился в спину Ковальскому, словно пытаясь взглядом выцарапать его оттуда, из-под скорлупы биосьюта, достать наружу, вывернуть наизнанку и тогда уже рассмотреть получше.

Что он знает обо всём происходящем, что он знает — и скрывает.

Как вообще можно что-то нарочно скрывать в подобной обстановке?!

Ковальский тут же обернулся на этот его немой крик, словно и на этот раз Джон, по старой привычке, произнёс свой риторический вопрос вслух. Только на этот раз он уж точно — молчал.

С такого расстояния под забралом надвинутого капюшона не было видно глаз, но догадаться, что означал этот взгляд в упор, было нетрудно даже для измордованного бесконечным переходом Джона.

У Ковальского хватило бы сил уйти отсюда задолго до их прихода. Куда угодно на этом нескончаемом белом просторе. В любом направлении, лишь бы подальше отсюда. Но он остался. Потому что знал, что они не послушают его совета и пойдут за ним. Ничего