Кандидат - Роман Корнеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Носитель остановился, присмотревшись к сухой пыльной поверхности под ногами.
Это не просто старая мёртвая планетарная твердь. Его влекут по ней какие-то знаки далёкого прошлого, влекут туда, где прошлое и настоящее смогут встретиться, чтобы дать жизнь чему-то ещё, мучительно знакомому и одновременно совершенно неведомому.
Знаки. Нет, не знаки, перед ним к горизонту бежала обычная цепочка следов. Ребристые отпечатки двух человеческих ног, обутых в стандартные ботинки биосьюта из планетарного комплекта. Следы чего-то такого тяжёлого, что их не смогли стереть с поверхности этого мира даже бесконечные труды всевластного тут тумана.
Хотя нет, стоило Носителю попытаться повнимательней разглядеть это послание из прошлого, как оно принялось рассыпаться мириадами укрытых от глаз взаимосвязей и логик, сводя с ума и растворяясь в этом море ненужной информации.
Следы, которые не следы. Густая вязь судеб.
Не нужно вникать в их суть. Нужно просто за ними следовать.
Вторым открытием был ясный образ.
Того человека, что прошёл здесь некогда. Того человека, по следам которого потом прошли многие. Но они все не интересовали Носителя, тени давно утерянной им реальности.
Этот, единственный, был частью обычной реальности, но он же был частью и этой, неназываемой. Именно поэтому Носителя так влекло к нему, именно поэтому у него была цель.
Образ человека был неполным, только эти следы и сухие, обветренные глаза, недвижимые веки, словно запорошенные вездесущей той пылью вечности, что расстилалась вокруг, насколько хватало зрения. Однако не было более чёткого и ясного образа на свете, чем этот.
Туман всколыхнулся вокруг, толкая его вперёд.
Силы прибывали с каждой секундой, теперь Носитель не тащился по безмолвной пустыне, но почти бежал по ней.
Тут его ждало третье открытие.
Источник не поддающихся осмыслению знаний, чьим продуктом был, по сути, и он сам, и его мысли, и его чувства, и его воспоминания.
Крошечный клубок бытия притаился у него в груди.
Это его Носителем он был.
Это он не желал прежде времени раскрывать секретов происходящего вокруг.
Но ясно было, вот его смысл. И иного уже не будет.
Или всё-таки есть надежда?
Надежда, какое человеческое слово.
Нужно идти, быстрее, быстрее, до конца этой цепочки следов. До самого конца.
Никто не выказывал раздражения и не жаловался на усталость. Только повисло над когортой мёртвое, холодное молчание, когда каждый — отдельно, переживает внутри своей скорлупы и эту ситуацию, в которую они угодили, и судьбу их похода. Впрочем, далеко загадывать не приходилось никому, ибо даже то, что с ними случится через минуту, оставалось такой же загадкой, как и вопрос, когда же звенящая струна, связавшая семерых человек воедино посреди этого бесконечного заснеженного пространства, наконец, лопнет… и даже тогда останется лишь неизвестность. Разве что шансы на их благополучное возвращение из непонятных окончательно станут призрачными.
Молчал и Ковальский, снова вернувшийся к роли их проводника. На этот раз он точно знал, куда их ведёт.
Джон запомнил тот единственный взгляд, брошенный Ковальским в их сторону, когда когорта с ним поравнялась. В этом взгляде сквозь знакомые промороженные ресницы сверкала совершенно незнакомая им ярость и немой вопрос «зачем». Джон понял, что зря они пошли по тем следам, которые всё никак не желал стирать ветер.
Остальные тоже заметили. И запомнили.
Теперь же несли это в себе, не понимая, что сказать — личные каналы молчали мертвее общих. Каждый переживал всё сам, пытаясь выбрать наименее неприятный из предполагаемый вариантов развития событий, что их ждут там, куда их сейчас ведёт Ковальский.
Окажись на их месте настоящий подготовленный десантный манипул Планетарного Контроля, всего этого не было бы, ни споров, ни сомнений, ни ощущения беспомощного одиночества среди таких же, как и ты, но бесконечно далёких людей. В конце концов, Джон видел, как могут действовать даже в совершенно экстремальных условиях сработавшиеся в единое целое бойцы. Эти парни сейчас бы не испытывали ни этой бесконечной ноющей усталости, ни подспудного страха за будущее. И уж тем более не стали бы держать свои мрачные мысли в себе, скрывать что-то внутри манипула глупо и бессмысленно, это больше, чем семья, это несколько совершенно разных личностей, умеющих в бою становиться буквально одним целым, совершая то, на что не способен ни одиночка, ни целый отряд таких одиночек. Манипул — минимальная единица боевых частей десанта. Они же четверо только делали вид, что могут претендовать на такое звание.
Джон мотнул головой в сторону сержанта. Он прослужил некоторый срок в Планетарном контроле, раз стал инструктором, но в таком случае — где его манипул? Покачав головой сам себе, Джон тут же зарёкся когда-либо о подобном спрашивать.
В любом случае, Оденбери тоже молчал в ответ на какие-то свои мысли. Решение принадлежало ему, неважно, поддержала когорта его или нет, так что теперь сержанту приходилось тяжелее всех. Наверняка сержант сразу узнал, что они увидят там, впереди, по личному каналу, но тоже предпочёл об этом не распространяться. Предчувствия у Джона были самые мрачные.
Хотя, если подумать, что их там может ждать.
Искорёженный кусок металлополимера, слезшего с н-фазных направляющих, как плоть с костей, от силы чудовищного удара о грунт, а потом намертво вплавленного в почерневший от сажи лёд?
Или наоборот, целёхонький кокон капсулы, вертикально замерший в полуметре от скального основания, полностью исправный, но пустой и насквозь промороженный, с призывно распахнутым боковым люком?
Ещё вариант — всё то же самое, только с мёртвым экипажем внутри.
Разнообразные варианты, один другого чудовищнее, роились в сознании Джона, материализуясь совершенно помимо воли их владельца.
Развороченные недра генераторного отсека, выжженная на сотни метров поверхность планеты, посиневшие детские тела в расколотых анабиозных капсулах…
Потребовалось немалое усилие воли, чтобы прекратить эту свистопляску. Чтобы продемонстрировать им любой из них, необязательно было играть в придурочную молчанку, туда вообще не нужно было их всех вести.
Ведь если подумать, за яростью Ковальского скрывалось нечто совсем иное, направленное не в сторону их злополучной когорты, она была направлена исключительно в сторону окружающего мира. Зачем ему всё это, как бы заранее жаловался их проводник. Последняя эмоция, которую можно было ожидать от Ковальского — это было банальное любопытство.
Джону пришло в голову, как же много людей в окрестностях сотни километров от этого места
