Верховья - Валентин Арсеньевич Николаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Случилось, из такого вот рейса, приглядел, привез себе Стрежнев и жену — молодую наивную «макарешу» Аню.
И стала она плавать с ним на катере матросом. Долго не могла привыкнуть, не спала по ночам: все казалось, катер относит от берега; колола буксирным тросом руки, глохла от двигателя... Но к концу первой же навигации обтерпелать, научилась стоять за штурвалом, читать судоходную обстановку.
Потом подкатила война.
И осталась Анна на катере сама хозяйкой. Навигацию плавала за капитана, тянула, думала, отвоюется, вернется...
Возвратился Стрежнев через пять лет. Цел, невредим, лишь слегка обгорел в танке. И снова — река. В затоне появились новые катера — дизельные, а Стрежневу, танкисту, не надо было и переучиваться. Вскоре подрос сын Игорь, заменил мать — стал по летам матросить у Стрежнева... И вот уж семь лет, как закончил водный институт, инженер. Теперь и последняя, Нинка, врач вон. «А я, значит, пенсионер. Да неужели?! И когда все прошло? Э-эх-ма...»
3
А мороза все не было.
На третий день вспомнили Стрежнев с Семеном о своих рюкзаках с продуктами, погребенных в катере, расстроились: в оттепель могло все испортиться. Стрежнев набросился на Федора:
— Ну что, ворожея, где твои морозы?
— А сам не понимаю. Гляди, как взбесилось — льет и льет.
— Льет... Время ей, видно, лить-то. Чего стоишь, давай хоть какие-нибудь опорки, да, чай, идти надо, пропадет ведь все! — раздражительно ответил Стрежнев. Теперь, с похмелья, стало еще тошнее. «Глаза бы не глядели на эти реечные переборки. Хоть уйти от них к черту скорее», — думал он.
Федор молча повел их в кладовку.
Одна пара резиновых сапог нашлась сразу. Сорок пятый размер. Стрежнев, не стирая с них пыли, тут же стал переобуваться из валенок. Семену не повезло: попался всего один сапог на левую ногу, да и то с оторванным голенищем — наподобие женского бота. Перерыли всю кладовку — другой сапог как провалился.
— Подожди-ко... — задумавшись, сказал Федор и ушел.
Он пришел в кочегарку, нащупал и вытащил из-за котла ссохшийся, в паутине кирзовый сапог, помочил его под краном, подергал за голенище — «обмякнет» — и понес.
— На! — как поленом, стукнул сапогом возле ног Семена.
— Хуже-то не нашел, — обиделся Семен. — А второй где?
— Вона, — указал Федор на «бот». — У меня ведь не склад.
Семен вопросительно поглядел на Стрежнева. Но тот, не замечая, встал, ловко притопнул надетым сапогом, озорно спел:
Эх, теща моя, хуже лихорадки:
Щи варила, пролила зятю на запятки!..
И после этого с серьезным видом сказал Семену:
— Не надевай, иди в валенках — мягше!
Семен понял насмешку, сопя, подобрал опорки и пошел переобуваться в каюту.
А Стрежнев все похохатывал у шкипера. Кинуло его в другую крайность: решил на все глядеть проще, жить так, спустя рукава.
Ближе к полдню, поминутно сбиваясь с раскисшей ненадежной дороги, брели они обнаженными гривами к катеру, оглядывали вокруг все новое, вытаявшее, поражались: «А-яй!.. Вот так осадило!»
Сугроб возле катера съежился, с солнечной стороны обтаял до луговины, и теперь было на виду все поржавевшее, оскобленное, со множеством вмятин днище. Катер лежал брюхом на четырех поперечных подкладках — бревенчатых, впившихся в луг шабашках.
— Чего он на нем делал? — сказал Семен, обходя катер. — Будто по камням ездил.
— За запанью все лето работал. В бревнах без ума-то любой катер ухайдакаешь.
Семен, кряхтя, слазил в машинное, выставил на палубу мешки. В трюме было как в холодильнике, и ничего не испортилось. Обрадовавшись, они уселись как и три дня назад на вытаявшей теперь осине и стали есть домашний харч: жареную рыбу, сало — все, что поспешно собрали им в дорогу хозяйки.
— Надо хоть мачту поправить да такелаж натянуть, — подобрел от домашнего сала Семен. — А то нехорошо: с дороги видать.
— Это можно, — согласился Стрежнев и с куском хлеба пошел к катеру. Он присел на корточки, разглядывал.
И вдруг отложил кусок на снег, а сам нагнулся ниже, потом лег на спину и, что-то колупая ногтем в днище, прополз от носа чуть ли не до середины катера.
Когда вылез, молча вернулся на бревно. И сел растерянный, будто чего ему не хватало. Так и не вспомнив о куске, он полез за сигаретами.
— Ты чего?.. — перестав жевать, удивленно глядел на него Семен.
— А ничего... хорошо.
— А чего?
— Чего, чего!.. — вдруг закричал Стрежнев, — иди погляди чего. Во все днище щель! Вот чего!.. Хоть палец суй почти от форштевня и до середины рубки!
Семен без аппетита дожевал, задернул тесемку мешка и как-то странно, долго глядел на катер, будто его не было и вот он вырос из-под земли.
— Та-ак... — произнес он наконец и снова развязал мешок. — Так ведь утонем?!
И поглядел на Стрежнева — словно искал у него спасения.
— А ты думал, всплывешь!.. Это тебе не чурка. Ну... Ни котельщика, ни сварщика! Что, чего?.. «Поезжайте в Сосновку! Сейчас — по щучьему веленью! Приезжай парад принимать! Жди... — И вдруг повернулся к Семену. — Ты все, что ли, съел?
— Да нет, есть еще...
— Так подожди, не мни. Надо хоть за пивом дойти... Беги до чайной!
— Не пойду. Голова — шагу не ступить, как из ружья отдает! Насилу дошел.
— Эт, тюлька!.. Сиди тогда, отогревайся. Сейчас сброжу. Да хоть переобуйся! Сидишь, как нищий. А то увидят — от катера-то прогонят. Скажут, украсть чего вздумал, пристроился...
Когда Стрежнев ушел, Семен тоже лег под днище и, кряхтя, охая, пополз на спине от носа к корме, разглядывая тонкую зловещую трещину на светло-рябом от ржавчины киле. Полз, пока
