Крах СССР - Сергей Кара-Мурза

Другого пути к оптимальному обществу действительно нет. Но как это докажешь массе людей, которые ничего не видели, кроме социализма, а при перестройке потеряли и то малое, что имели»? [5].

Таким образом, в финале перестройки вовсе не произошло, как утверждали ее идеологи, перехода масс на антисоветскую позицию, «свержения советского строя народом». Произошла номенклатурно-криминальная «революция сверху» с дезориентацией (точнее, дезактивацией) населения. Даже в 1991 г., на пике перестроечной пропаганды, антисоветизм не был принят большинством. Крах СССР был вызван тем, что большинство населения не обладало ни организационными ресурсами, ни навыками для интерпретации реальности — сама советская система лишила граждан этих ресурсов, воспитав их в тепличных условиях упрощенных представлений об общественных процессах.

Глава 15

Разрушение культуры

Во время перестройки главным объектом воздействия на духовную сферу было культурное ядро советского общества. Как уже говорилось ранее, при достаточной глубине его разрушения терял связность и волю советский народ, а значит, можно было ликвидировать СССР, сменить политическую систему, произвести передел собственности и кардинально перераспределить доходы.

Удар был нанесен столь сильный, что была повреждена культура России в целом, как система, во всех ее элементах и связях. Более того, были запущены механизмы разрушения культуры, которые вошли в режим самовоспроизводства и даже самоускорения. Рассмотрим инструменты разрушения и типы повреждений, которые были нанесены советской культуре, прямо относящиеся к теме книги.

Кризис культуры всегда связан с кризисом ее философских оснований. По ним и били. В центре любой национальной культуры — ответ на вопрос «что есть человек?». Вопрос этот корнями уходит в религиозные представления, но прорастает в культуру. На это надстраиваются все частные культурные нормы и запреты.

Человек создан (преображен из животного) миром культуры. Первая задача культуры — заставить и научить нас быть людьми. Дело культуры — дать нам знания, умения и мотивы, чтобы жить в обществе и непрерывно создавать его. Культура дает нам квалификацию быть членом общества. Она загоняет нас в рамки дисциплины, как при обучении рабочего, врача и пр. Культура вбивает в нас множество табу и запретов, подчиняет цензуре. Культура дает нам знания и умения быть частицей народа.

Тысячу лет культурное ядро России покоилось на идее «человек человеку брат». Конечно, общество усложнялось, эта идея изменялась, но ее главный смысл был очень устойчивым. К нам был закрыт вход мальтузианству с его идеей борьбы за существование (и с отрицанием права на жизнь бедным). И вдруг культурная элита в конце XX в. впала вслед за идеологией в самый дремучий социал-дарвинизм, представив людей животными, ведущими внутривидовую борьбу за существование. Конкуренция — это наше все! «Человек человеку волк!»

Кризис культуры возникает, когда в нее внедряется крупная идея, находящаяся в непримиримом противоречии с другими устоями данной культуры, — люди теряют ориентиры, путаются в представлениях о добре и зле. Вот определение культурной травмы: «Если происходит нарушение порядка, символы обретают значения, отличные от обычно означаемых. Ценности теряют ценность, требуют неосуществимых целей, нормы предписывают непригодное поведение, жесты и слова обозначают нечто, отличное от прежних значений. Верования отвергаются, вера подрывается, доверие исчезает, харизма терпит крах, идолы рушатся» (П. Штомпка).

Травма возникла, потому что авторитетные деятели культуры России стали проповедовать социальный расизм. Внедрение в массовое сознание антропологической модели социал-дарвинизма велось как специальная программа. Целью ее и было вытеснение из мировоззренческой матрицы народа прежнего, идущего от Православия и стихийного общинного коммунизма представления о человеке.

Академик Н.М. Амосов, ставший одним из ведущих духовных авторитетов в среде интеллигенции, в 1988 г. выпустил манифест, проникнутый самым дремучим социал-дарвинизмом, В журнале «Вопросы философии» он так определял сущность человека: «Человек есть стадное животное с развитым разумом, способным к творчеству… За коллектив и равенство стоит слабое большинство людской популяции. За личность и свободу — ее сильное меньшинство. Но прогресс общества определяют сильные, эксплуатирующие слабых» [б].

А вот как излагал сущность человека «Московский комсомолец»: «Изгнанный из эдемского рая, он озверел настолько, что начал поедать себе подобных— фигурально и буквально. Природа человека, как и всего живого на земле, основывается на естественном отборе, причем на самой жестокой его форме — отборе внутривидовом. Съешь ближнего!». Такая обработка велась во всем диапазоне средств: от желтой прессы до элитарных академических журналов.

В разных вариациях во множестве сообщений давались клише из Ф. Ницше, Г. Спенсера, Т. Мальтуса. Вот высказывание одного из первых крупных бизнесменов Л. Вайнберга, специально опубликованное 1 мая, в День солидарности трудящихся: «Биологическая наука дала нам очень необычную цифру: в каждой биологической популяции есть четыре процента активных особей. У зайцев, у медведей. У людей. На западе эти четыре процента — предприниматели, которые дают работу и кормят всех остальных. У нас такие особи тоже всегда были, есть и будут».

Поначалу этот антисоветский социал-дарвинизм был вульгарным, как бы бытовым, стихийным: много говорили о сантехнике «дяде Васе», какой он пьяница, люмпен, иждивенец, неумеха и т. д., и как хорошо было бы ввести в СССР безработицу, чтобы его приструнить и заставить работать так же хорошо, как работают немцы. Потом это представление о человеке обрело концептуальную форму и дошло до уровня мальтузианства.

Вот, Ю. Волков, доктор философских наук, зав. кафедрой социологии и социального управления Академии труда и социальных отношений (!) пишет о слабых попытках трудовых коллективов некоторых предприятий протестовать против приватизации:

«Демократическое движение, начавшее развиваться в стране в последние годы и охватывающее главным образом прогрессивную интеллигенцию, вряд ли сможет само по себе преодолеть сопротивление консервативных сил и обеспечить утверждение нормальной, эффективной рыночной экономики… Ориентация на смешанную рыночную экономику присуща многим организациям в современном рабочем движении. Однако в нем присутствует и противоположная позиция — полная неприятия не только частной собственности и частного предпринимательства, но даже той «полурыночной» экономики, которая проектируется некоторыми в рамках незыблемости «социалистических принципов»… Это движение, выражающее люмпенизированную психологию наиболее отсталых— в массе своей — слоев рабочих и служащих, имеет не так уж мало сторонников, а в условиях резкой пауперизации масс с весны 1991 г. люмпенская психология может пойти вширь» [29].

Приняв и поддерживая подобную идеологию и в то же время считая ее выражением «демократического движения прогрессивной интеллигенции», эта самая интеллигенция впала в состояние искусственной шизофрении. Пользуясь своим заслуженным профессиональным авторитетом в массе трудящихся, наши интеллигенты, выступив в качестве идеологов, «оболтали» здравомыслящую массу, сбили ее с толку и помогли номенклатурной шайке разграбить народное хозяйство. И это было со стороны интеллигенции величайшей, неприличной глупостью. Можно если не оправдать, то хотя бы понять козла-провокатора: для него в конце коридора, по которому он ведет на бойню овец, есть маленькая дверка. Для нашей прогрессивной интеллигенции такой дверки не оказалось, да она о ней даже не спросила.

Этот поворот был предопределен историческим выбором 80-х годов XX в., сделанным частью номенклатуры в союзе с частью элитарной интеллигенции. Проект имитации общественных институтов Запада требовал принять и западную антропологическую модель, которая лежит в основании идеологии буржуазного общества.

В советское время к категории высших ценностей, которые и служат «полицией нравов» для населения, была причислена социальная справедливость. Авангард идеологов перестройки отверг эту ценность, а затем изъял из обихода и само это понятие. В 1992 г. Ю. Латынина свою статью-панегирик рынку назвала «Атавизм социальной справедливости». С возмущением помянув все известные истории попытки установить справедливый порядок жизни, она привела сентенцию неолибералов:

«Среди всех препятствий, стоящих на пути человечества к рынку, главное— то, которое Фридрих Хайек красноречиво назвал атавизмом социальной справедливости» [93].