Крах СССР - Сергей Кара-Мурза

Этот сдвиг к социал-дарвинизму незаметно привел очень многих из соблазненных антисоветизмом к утрате элементарного чувства сострадания, к странной холодности и жестокости по отношению к простому человеку, Страдания от реформ многообразны. Пусть демократ, возненавидевший империю, не признает и не уважает страдания, причиненные уничтожением СССР, сдачей национальных богатств ворам, ликвидацией науки и т. п. Но он не может отрицать простое и видимое следствие — резкое обеднение большой части граждан, Это прямой результат его усилий. И вот, зная масштабы этих страданий, кладя их на чашу весов, средний демократ выше ценит свой душевный комфорт типа многопартийности. Ему не жаль страдающих. Он в целом рад тому, что происходит.

Из сочетания социал-дарвинизма и безответственности возник поразительный «моральный релятивизм». Уже в конце 60-х годов XX в. сознательные «антисоветски мыслящие» товарищи стали выделяться в особую субкультуру. Они говорили друг с другом как посвященные — так, что постороннему было трудно понять, о чем идет речь. Было видно, что по отношению к «непосвященным» у них не действовали те моральные нормы, которые раньше казались общепринятыми, как бы «естественными». Напротив, антисоветская позиция как-то преломлялась у этих интеллигентов в ощущение своей причастности к высокой миссии, которая позволяла им не обращать внимания на такие мелочи. Это поначалу очень удивляло.

Когда во время перестройки начали со всех трибун проклинать якобы «рабскую» душу русских и требовать от них стать «свободными индивидами», это было требованием отказаться от своей культурной идентичности. Под давлением соблазнов и новой идеологии часть русских, особенно молодежи, пыталась изжить традиционное представление о человеке. Результатом становилось разрыхление связей русского народе (и даже появление прослойки людей, порвавших с нормами русского общежития, — изгоев и отщепенцев).

Культура — это и есть те силы, что собирают народ. Представления о добре и зле, о человеке и его правах, о богатстве и бедности, о справедливости и угнетении — часть национальной культуры. Из этих представлений выводятся и принятые в нашей культуре нравственные нормы, ими же питается и искусство. Попытка смены смысла в ответе на главный вопрос культуры ставит под угрозу все остальные части культуры.

Почему это произошло так легко? Об этом говорилось в гл. 12. Нам казалось, что заданное культурой представление о человеке очень устойчиво, а оказывается, что его надо постоянно воспроизводить, обновляя язык, логику и художественные средства со сменой каждого поколения. Этого не делалось.

Следствием такого срыва являются разрушение СССР и массовые страдания людей в период разрухи. Советское общество сорвалось в глубокий кризис в таком состоянии, что он превратился в «ловушку». Прежняя траектория исторического развития опорочена в глазах молодых поколений, и в то же время никакой из мало-мальски возможных проектов будущего в новых культурных формах не получает поддержки у населения.

Вопреки разуму и совести большинства, после краха СССР идет сдвиг к эгоцентризму. Этот дрейф к утопии «Запада» как устоявшегося порядка начался в интеллигенции. Он не был понят и даже был усугублен попыткой «стариков» подавить его негодными средствами. В 80-е годы XX в. этот сдвиг уже шел под давлением идеологической машины КПСС Если на нынешнее неустойчивое равновесие не воздействовать целенаправленно и умело, сдвиг продолжится в сторону распада русского и других народов России. Вопрос в том, найдутся ли культурные силы, способные остановить его, пока дрейф не станет лавинообразным.

Пока что культура нынешней России находится в отступлении, В среде новой «элиты» возникли течения, следующие гротескному, болезненному ницшеанству.

Пройдем по некоторым другим сферам культуры, которые подвергаются деформации на наших глазах.

Фундаментальный элемент культуры — язык, В нем записываются, воспроизводятся и развиваются все смыслы мировоззрения. Как говорят, «человек видит и слышит лишь то, к чему его сделал чувствительным язык его народа». Поэтому та деформация языка, которую мы наблюдали во время перестройки, — вовсе не следствие безграмотности. Это операция той холодной гражданской войны, в состоянии которой мы пребывали.

Деформировался не только словарь языка, но и строение фразы, ритм. Многие телеведущие или дикторы радио начали говорить как будто не по-русски: с другим ритмом, интонациями, звуковой структурой речи. Нравственное чувство людей оскорбила начатая во время перестройки кампания по внедрению в язык «ненормативной лексики» (мата). Его стали узаконивать в литературе и прессе, на эстраде и телевидении. Появление мата в публичном информационном пространстве вызывало общее чувство неловкости, разъединяло людей.

Это была диверсия в сфере языка. Ведь для каждого его средства есть своя ниша, оговоренная выработанными в культуре нравственными и эстетическими нормами. Разрушение этой системы вызывает тяжелую болезнь всего организма культуры.

Произошел разрыв большой части художественной интеллигенции с корпусом художественных образов, которыми питалось наше самосознание. Поднявшаяся наверх вместе с новой властью, новая художественная элита исходила из небывалой в истории культуры установки необратимого разрыва непрерывности, полного отрицания культуры нескольких прежних поколений. В антисоветской революции обрыв корней производился систематически при поддержке государства. В. Ерофеев в статье «Поминки по советской литературе» писал: «Итак, это счастливые похороны, совпадающие по времени с похоронами социально-политического маразма».

«Счастливыми похоронами» началось лавинообразное обрушение всех структур культуры. Этика любви, сострадания и взаимопомощи ушла в катакомбы, диктовать стало право сильного. Оттеснили на обочину как нечто устаревшее культуру уживчивости, терпимости и уважения. Мы пережили реванш торжествующего хама в самых пошлых и вызывающих проявлениях. Это и набор символических вещей (вроде «джипов»), и уголовная эстетика на телевидении, и повсеместное оскорбление обычаев и приличий. Это и наглое открытое растление коррупцией символических фигур нашей общественной жизни — милиционера и чиновника, офицера и учителя… Все это — суть культурной политики перестройки. Удар был нанесен по всей мировоззренческой матрице, на которой был собран человек— носитель русской культуры XX в., человек советский.

Средства, которые применялись при подавлении «старой» культуры, зачастую преступны. Из духовного пространства России удалены целые пласты культуры: Блок и Брюсов, Горький и Маяковский, многие линии в творчестве Л. Толстого и С. Есенина, революционные и большинство советских песен и романсов. Каков масштаб ампутации! То опустошение культурной палитры, которое произвели под лозунгами демократии, — особый тип измены Родине.

Перестройка привела к важному провалу в культуре, о котором не принято говорить. Он из тех, которые тянут на дно, как камень на шее. Речь о том, что элита присвоила себе право на ложь. Общество, где утверждено такое право, слепо, Оно не видит реальности, и с каждой ложью в нем слепнут и поводыри.

Кризис советской политической системы начался с XX съезда, когда верховная власть партии применила фундаментальный (в отличие от ритуального) обман как средство управления самой партией. Тогда в своем известном докладе Н.С. Хрущев пошел на заведомый и сознательный подлог в заявлении о количественных масштабах репрессий сталинского периода. Это положило начало развитию культуры лжи в политической верхушке.

С тех пор быстрее всего по лестнице партийной (в том числе в общественных науках) иерархии быстрее всего стали продвигаться люди двуличные. Некоторые из них были талантливыми, другие посредственными, но важно, что они приняли нормы двоемыслия, что деформировало всю когнитивную структуру сознания гуманитарной элиты.

Вот, например, воспоминание видного и уважаемого философа Л.Н. Митрохина: «К тому времени (1958) нам была ясна идеологически-корыстная фальшь официальной социальной науки (прежде всего «научного коммунизма»), уверявшей, что советский человек «проходит как хозяин по просторам Родины своей»… Да, Федор Васильевич Константинов., был одной из самых мрачных фигур того времени. Под его началом я работал несколько лет, был заведующим сектором, секретарем партбюро Института, переводил его во время командировки в Вену».

Это— деформация сознания, произведенная перестройкой. Воспоминания Л.Н. Митрохина полны достоинства и уважения к самому себе. Но, если ему «была ясна идеологически-корыстная фальшь официальной социальной науки», из каких побуждений он пробивался вверх по иерархии этой самой науки? Зачем он «был заведующим сектором, секретарем партбюро Института», работал под началом «одной из самых мрачных фигур того времени»? Если он делал это из шкурных побуждений, то зачем откровенничать, да еще принимать благородную позу? Это ненормально. Ведь, чтобы после этого себя уважать и на своем примере учить жизни молодежь, должно же было быть какое-то объяснение, какая-то уважительная причина! Но почему же он ее не называет?