Дельцы.Том I. Книги I-III - Петр Дмитриевич Боборыкин

наружность такая. Безъ васъ онъ какъ разглагольствовалъ, а явились вы, вотъ онъ и стушевался… А отчего? оттого, что вы просто живете, а онъ пыжится, кобенится, старается… оттого, что у него зудъ, какъ вы говорите…

И она разсмѣялась. Саламатовъ вторилъ ей, и ея рука незамѣтно очутилась въ его бѣлыхъ, пухлыхъ рукахъ. Его жаркое дыханіе, пропитанное винными испареніями, доходило до ея лица, но ей не дѣлалось противно… ей захотѣлось даже подурачиться съ этой тушей, заставить ее выдѣлывать какія-нибудь глупости.

— Да, вы занимательный экземпляръ, — заговорила она замедленнымъ голосомъ.

— Опять экземпляръ! И, право, обижусь!

— У меня это хвалебное слово! Экземпляръ, это больше, чѣмъ обыкновенный смертный.

— Занимательности одной мало…

— На первый разъ очень довольно, — игриво отвѣтила Зинаида Алексѣевна и вдругъ задумалась.

Ей представился Малявскій. Что-то похожее на симпатію всплыло въ ея сердцѣ, и она спросила себя: «что-же я это выдѣлываю?» но сейчасъ же улыбка явилась на ея яркихъ, насмѣшливыхъ губкахъ и мысль ея отлетѣла отъ Малявскаго, который въ эту минуту стоялъ съ Воротилинымъ наверху, на террасѣ, выходящей въ зимній садъ.

— Вы сильно втюрились въ эту мамзель? — спросилъ Ипполитъ Ивановичъ у него.

— Эхъ! всѣ онѣ на одинъ подборъ, — зѣвая отвѣчалъ онъ и потянулся: — такъ, заинтересовала меня немножко въ маскарадѣ, оттого, что болтать умѣетъ.

— А его превосходительство, кажется, сильно пріударилъ.

— Ну, да тутъ сразу не добьешься ничего.

— Это его только раззадоритъ.

— Ужь если такая дѣвица согласится заступить мѣсто Авдотьи Степановны, такъ она дастъ себя знать.

— И я такъ же смекаю… Только жаль, что оная мамзель отняла у насъ слишкомъ много времени сегодня. Вотъ француженки на это лучше: перепьются и начнутъ между собою ругаться, а тутъ можно вольнѣе дѣловые разговоры вести. Его превосходительство чувствуетъ себя въ малинѣ и навѣрно войдетъ въ наше дѣло.

— Это отчего?…

— Выторговать у васъ мамзель!

Малявскій хотѣлъ было сдѣлать негодующее движеніе, но воздержался.

— Товаръ этотъ не моя собственность…

— Ну, ужь вы, пожалуйста, не заговаривайте… Кто-жь этому повѣритъ?

— Не вѣрьте. Если его превосходительству удастся вкусить отъ древа познанія добра и зла, тѣмъ лучше для него.

— Да вы развѣ питаете къ этой дѣвицѣ большую жалость?

— Мало-ли ихъ по Петербургу шатается… Она меня немножко заинтересовала… болтать умѣетъ и умишко кое-какой есть; но уже бильно много претензій, ей надо чего-то необыкновеннаго.

— Вотъ она и подцѣпитъ необыкновеннаго дѣльца…

Малявскій поморщился.

— Знаете что, Ипполитъ Ивановичъ, — заговорилъ онъ: — мы слишкомъ ужь балуемъ генерала; онъ и въ самомъ дѣлѣ возмечтаетъ о себѣ богъ-знаетъ что!

Воротилинъ поглядѣлъ на него вопросительно.

— Право, — продолжалъ Малявскій: — мы ему гораздо болѣе нужны, чѣмъ онъ самъ воображаетъ, и надо ему это давать чувствовать. Вѣдь онъ становится плохъ: жиръ беретъ свое, чревоугодье и зеленый столъ одолѣваютъ. Онъ давеча дѣвицѣ о страстяхъ своихъ въ юмористической формѣ расписывалъ, а вѣдь страсти-то въ самомъ дѣлѣ гнетутъ его: вотъ такъ, наскокомъ, онъ послѣ пьянственной ночи и ушата воды еще способенъ написать проектъ устава, за которой безграмотное дурачье выложитъ ему двадцать, тридцать тысячъ, а на полемическую дѣятельность онъ неспособенъ; что-нибудь послѣдовательно провести и поддержать — еще менѣе. Тутъ ему не обойдтись безъ такихъ людей, какъ я, напримѣръ. А по части дѣлъ юридическихъ, которыя онъ тоже не желаетъ упускать изъ рукъ, люди, какъ вы, ему въ той же точно мѣрѣ нужны… Для меня такой фактъ, какъ напримѣръ, отставка, прописанная ему Авдотьей Степановной, весьма и весьма знаменателенъ. Повѣрьте, эта баба чутьемъ своимъ разнюхала, что генералъ Саламатовъ долго не продержится на теперешней высотѣ. Вотъ она и освободила себя отъ его покровительства.

— Просто, другой кто-нибудь отбилъ.

— Ошибаетесь, никто не отбивалъ. Я это доподлинно знаю. Она теперь живетъ одна.

— Ну, надоѣлъ.

— Нѣтъ, это все не то. Не надоѣлъ, а чутьемъ распознала, что Саламатовъ не можетъ уже производить свои гигантскіе tours de force! Вѣдь для каждаго поколѣнія свой періодъ долженъ быть. Было ихъ десятилѣтіе, теперь наше десятилѣтіе наступаетъ.

— Да многимъ-ли онъ старше меня? Этакъ вы будете доказывать, что и мое десятилѣтіе прошло, а я, любезнѣйшій Иларіонъ Семенычъ, вовсе не отказываюсь отъ того куска пирога, какой мнѣ можно ухватить зубами!

— Вы особь статья. Ваше дѣло вновѣ. Вы теперь только расправляете крылья; да опять же вы моложе Саламатова, если не лѣтами, то всѣмъ складомъ. Ваша органическая машина другимъ образомъ сколочена, и вы гораздо больше бережете ее, чѣмъ онъ…

— Поглядите-ка, — перебилъ Малявскаго Воротилинъ: — отсюда какъ отлично видно. Борисъ Павловичъ, кажется, совсѣмъ растаялъ. Такъ и заслонилъ своей тушей фигурку вашей дѣвицы.

Дѣйствительно, съ того мѣста, гдѣ они стояли, видно было Саламатова въ полоборота. Правую руку онъ положилъ на спинку дивана, и изъ-подъ этой руки поднималась головка Зинаиды Алексѣевны.

— А вѣдь онъ ее чмокнетъ! — вскричалъ Воротилинъ.

— Нѣтъ, не чмокнетъ, — почти съ сердцемъ отвѣтилъ Малявскій.

— Чмокнетъ, непремѣнно чмокнетъ!

И Воротилинъ, нагнувшись надъ перилами, захохоталъ. Его смѣхъ раздражалъ Малявскаго настолько, что онъ отвернулся въ другую сторону и что-то замурлыкалъ подъ носъ. Малявскому сдѣлалось наконецъ противно. Онъ не могъ не сознаться, что во весь этотъ вечеръ поведеніе его болѣе, чѣмъ странно. Онъ началъ также побаиваться, что Зинаида Алексѣевна ускользнетъ отъ него. Любви не жило въ немъ, но самолюбіе не позволяло допустить, чтобы въ одинъ вечеръ то обаяніе, какое онъ имѣлъ въ ея глазахъ, совершенно испарилось.

«Вотъ онѣ, новыя-то дѣвушки, — злился онъ про себя, закусывая нижнюю губу. — Какъ только учуяла капиталы, такъ и начала прибирать къ рукамъ первое попавшееся ожирѣлое брюхо. Но вы, сударыня, шалите, думая, что мы васъ выпустимъ такъ, не заставивъ предварительно попрыгать по нашей дудкѣ!»

— Сегодня, — перервалъ Воротилинъ его раздраженныя соображенія: — мы никакого пива не сваримъ, ужь три часа скоро. Его превосходительство вѣрно захочетъ отправиться къ дѣвицѣ.

— Да вы въ самомъ дѣлѣ думаете, — окрысился Малявскій: — что она легкаго поведенія?

— Ну, полноте, вы ужь сейчасъ и пѣтушиться! Мы съ вами не менторы ея… Если она вамъ не особенно нравится и нѣтъ между вами совершенно интимныхъ отношеній, такъ изъ-за чего-же вамъ волноваться, скажите на милость? Довольно и того, что Саламатовъ увлеченъ. Когда онъ на любовномъ взводѣ, изъ него хоть веревки вей!… Сегодня ужь, конечно, нечего толковать о дѣлѣ, но фундаментъ заложенъ отличный!…

Малявскій почти не слушалъ Воротилина. Изъ боковой комнаты доносилось цыганское пѣніе съ бряцаньемъ гитары.

— Это гдѣ цыгане? — спросилъ Малявскій.

— Здѣсь кто-нибудь заставилъ пѣть…

— Что за вытье подлое! — выругался Малявскій и пошелъ скорыми шагами къ пуску въ зимній садъ.

А въ бесѣдкѣ Зинаида Алексѣевна говорила Саламатову:

— Послушайте, Борисъ Павловичъ, не дѣлайтесь