Икона - Нил Олсон

— Он обязательно должен его получить. Это очень важно. Как можно скорее. И так же важно, чтобы никто, кроме него, не видел этого. Умоляю понять меня.

У нее была добрая душа — такая же, как у него. За его внешним спокойствием она почувствовала волнение.

— Обещаю держать это в тайне. Но я не знаю, когда его увижу.

— Уверен, что он скоро вернется. Я верю в это — и в вас. Благослови вас Господь. — Повернувшись, он пошел к двери, прежде чем она успела ему ответить. Он все уже понял. Эта женщина не из тех, кто может забыть о его поручении.

Небо над проспектом выглядело необычно. Все еще голубое на юге, на севере оно было обложено густыми серыми тучами. Иоаннес не мог понять, в каком направлении движутся тучи и какой погоды ожидать к вечеру. Да это и не имело значения. Сейчас он снова пройдет через парк и вдохнет ту сладкую свежесть, прежде чем вернуться к своей ужасной миссии.

В этом вынужденном пребывании в его семье было что-то трогательно интимное и в то же время сводящее с ума своей безысходностью. Его отец был болен, хотя выглядел лучше, чем она ожидала. Он все еще был красив, хотя черты его лица казались грубее, чем у Мэтью. Он расположился у себя в кабинете: читал или спал. Мать Мэтью не особо не докучала Ане накануне вечером, когда они только появились в доме, но зато на следующий день не отпускала ее ни на минуту. Она пыталась накормить ее каждые полтора часа, задавала всевозможные вопросы о Мэтью, как будто Ана была его женой или давней подругой, а не познакомилась с ним несколько недель назад. Как будто она уже безоглядно любила Мэтью, совсем не зная его.

— Ты ей нравишься, — сказал Мэтью, когда они ненадолго остались одни. Отец спал, мать ушла в магазин.

— Поэтому она так хмуро на меня смотрит?

— Это ее обычное выражение лица. Ей нравится разговаривать с тобой.

— Она хочет знать, что происходит.

— Не беспокойся, на самом деле она не очень-то хочет это знать.

— Тогда какое это имеет значение, даже если я ей действительно нравлюсь?

— Никакого. Но ты ей действительно нравишься. Поверь мне.

— Сидела бы я после всего произошедшего здесь, на кухне у твоих родителей, если бы тебе не верила?

Он коснулся губами ее губ, и ее тело немедленно отозвалось, несмотря на все напряжение последних дней. Они еле успели добежать по лестнице вверх, в гостиную, когда-то бывшую его спальней. В этом было нечто запретное — заниматься любовью днем в доме его родителей, да еще когда внизу спал отец. Она прекрасно понимала, что это было не просто физическое влечение — это было желание обрести спокойствие и душевный покой. Впрочем, это не делало их объятия менее страстными.

Потом Мэтью сразу же заснул. Он все еще никак не мог выспаться. Какое-то время Ана сидела рядом с ним, гладя его руку и вдыхая его запах. Ее подруга Эдит считала, что приятная внешность, ум и прочее — вовсе не главное, самое притягательное — это запах. Интересно, действительно ли это так? Ана сползла с кровати, потянулась к сумке и достала пачку «Мальборо» и зажигалку. Усевшись на подоконнике, она приоткрыла окно и, выдыхая дым в щелку, попыталась привести свои мысли в порядок.

Что ей сейчас было необходимо, так это немного побыть одной, вдали от всех, включая Мэтью, чтобы хорошенько все обдумать. Они пообещали друг другу забыть об иконе, но подробности всей этой истории не давали ей покоя. Имя в календаре, намеки дель Карроса, его страх перед тем, что она могла знать, заставивший его сказать больше, чем он хотел. Восемь лет назад, когда дед серьезно заболел, он, находясь в полубессознательном состоянии, бормотал что-то о том, что виноват в смерти ее отца. Это случилось уже не в первый раз, и она пыталась успокоить его, но дед был безутешен. «На его месте должен был быть я», — повторял он снова и снова. Как будто смерть была не случайностью, а запланированным событием. Тогда она объяснила это не покидавшим деда чувством вины, обостренным болезнью, но воспоминания о сказанных им словах остались в ней навсегда.

И что делать? Можно попытаться организовать еще одну встречу с дель Карросом, но это будет просто безумием, да и дель Каррос больше не согласится. Можно оставить все как есть и надеяться, что когда-нибудь его поймают и правда выйдет наружу. А была ли она готова к этой правде? Не лучше ли будет, если он снова исчезнет, а тайна так и останется тайной?

— Что ты делаешь? — донесся до нее голос Мэтью, прозвучавший неожиданно взволнованно.

— Свожу себя с ума.

— Предоставь это мне.

— Я была сумасшедшей задолго до того, как познакомилась с тобой.

— А почему бы тебе не вернуться сюда, ко мне?

Действительно, почему бы и нет? И все-таки она еще несколько минут продолжала сидеть на подоконнике, докуривая сигарету и размышляя о себе и Мэтью, о том, сможет ли произошедшее между ними уцелеть под натиском эмоционального напряжения этих дней. Будут ли они также нужны друг другу, когда все волнения закончатся, сменившись скучной чередой однообразных дней? Когда икона займет то место, которое должна занять? И действительно ли ей хочется это знать? Не лучше ли наслаждаться тем, что есть? Она погасила сигарету, закрыла окно и вернулась к нему.

22

Больница в Куинсе была значительно хуже, чем та, на Манхэттене. Старее, грязнее, суматошнее — если такое, конечно, возможно. Андреас поднялся на восьмой этаж на лифте, беспокойно дребезжащем и трясшемся под ногами. Впрочем, стоявшая рядом с ним усталая медсестра, по-видимому, родом с Ямайки, казалось, этого не замечала.

Его мысли опять смешались. Сообщение Моррисона не выходило у него из головы, словно испытывая его волю. Он, конечно, мог сказать себе, что ничего не изменилось, что это посещение — просто финальный акт, необходимый для успокоения совести и удовлетворения любопытства. Сказать-то было легко, вот только поверить трудно. Единственное, что он твердо для себя решил, — это больше не впутывать в свои дела Бенни и Мэтью.

В серо-зеленом коридоре стоял знакомый запах болезни. Пахло спертым воздухом, мочой, жидкостью для мытья полов. Сколько раз он вдыхал этот запах, навещая в больницах людей, которых теперь уже нет.

Андреас довольно быстро нашел палату. Ему сообщили, что первые несколько дней здесь дежурил полицейский, но как только больному стало лучше, и появилась возможность его допросить, пост сняли. Охраняли не его жизнь, а то, что он мог сообщить. Андреас вошел в палату. Николас, бледный, осунувшийся, с беспокойством посмотрел на него. Старик прекрасно понимал, что тот мог не знать, что произошло на самом деле, и вряд ли обрадовался его визиту.

— Не волнуйся, Ники, — сказал Андреас по-русски, пододвигая стул к кровати.

Человек беспокойно повернулся под простыней, но воткнутая в руку иголка капельницы ограничивала его движения. Под широкой больничной рубашкой виднелись бинты, стягивавшие грудь. На столике у кровати стояла ваза с желтыми тюльпанами. Палата была разделена на две части раздвижным экраном. За ним, на соседней кровати, стоявшей возле окна, лежал еще один больной и смотрел телевизор. Николас кивнул, но ничего не сказал.

— Я пришел сам, меня никто не посылал. — Андреас перешел на английский. — Просто хотел проведать тебя.

— Я жив… — Голос Николаса был чуть громче шепота.

— Да. Мой внук поспособствовал этому. — Николас продолжал безучастно смотреть на Андреаса. — Мэтью. В тот день он пришел проведать своего крестного, но вместо него обнаружил тебя, истекающего кровью на полу. Он прижимал полотенце к ране, пока не приехала «скорая помощь». Тебе что, никто об этом не рассказал?

— Полицейские только задавали вопросы. Никто мне ничего не рассказывал.

— И тебя никто не навещал? Никто со дня операции Фотиса к тебе не приходил?

— Филипп, управляющий рестораном. Только он.

— Это он принес цветы?

— Нет, — еле заметно улыбнулся Николас. — Это моя подружка.

— Хорошо. Я рад, что ты не один.

— Она сейчас работает, но скоро придет.

— Я долго не задержусь.

Николас откашлялся и снова попытался повернуться. Было заметно, что он все еще испытывает боль.

— Я ничего не знал о Мэтью, о том, что это он помог мне. Я очень ему благодарен.

— У него неприятности. У Мэтью. Неприятности с полицией. Они считают, что он может быть причастен к ограблению.

— Его арестовали?

— Нет. У них нет оснований для его задержания. Но поскольку Фотис исчез, они могут разозлиться и обвинить кого-то другого.

— Не понимаю. Они ведь уже арестовали Антона и Карова. Мне моя девушка сказала. Зачем им кто-то еще?

— Да ладно, Ники, мы оба с тобой знаем, что на самом деле это было не просто ограбление. И полиция об этом знает. Фотис договорился об этом с Каровым. Они все были в курсе: Антон, Каров, Драгумис. Все, кроме тебя. Тебя оставили для пули.