Любовь, опять любовь - Дорис Лессинг

Это высказывание Жана-Пьера комментариев не вызвало.

— А теперь я вынужден вас покинуть. Пора в аэропорт.

— До следующего года в Бель-Ривьере? — спросил Рой, и Мэри, с Жаном-Пьером переглянулись, а взгляд Сары затуманился: она вспомнила о побледневшей физиономии Генри…

— Нет-цет, мы все время будем поддерживать связь, необходимы дополнительные встречи. Надеюсь вскоре увидеть всех вас… Сару, Стивена… Конечно же и вас, Мэри, дорогая… — Жан-Пьер жестом и кивком включил в перечень и Патрика, и тут всем почему-то пришло в голову, что Патрик в Бель-Ривьере почти не задержался, что кивок этот с какой — то особенной улыбкой, возможно, означал что-то невысказанное… Да и сам Патрик выглядел виноватым. — Этой мимолетной встречи крайне недостаточно. Мы согласуем сроки, проведем более основательную дискуссию, чтобы уже не оставалось нерешенных вопросов. И Бенджамина, разумеется, пригласим. Стивен, нас бы очень огорчило, если бы вы вдруг воздержались от участия… — это добавление означало, что, буде Стивен вздумает воздержаться, ему всегда найдется замена.

Жан-Пьер оставил всех в минорном настрое, чуть ли не в трауре. Что ж, зрительская масса стадионов получит удовольствие — и на здоровье. Но лишь те, кто присутствовал на спектакле в первый сезон — то есть в этом, пока еще году, — узнали подлинную Жюли, окунулись в неповторимую атмосферу ее судьбы. Что ж, жизнь не стоит на месте… В конце концов, это всего лишь театр…

— В конце концов, это всего лишь театр, — вздохнула Мэри.

Отпустив французского гостя, приступили к обсуждению судьбы Жюли в Лондоне. Казалось, однако, что решение уже принято и остается лишь признать его.

— Что ж, — Сара в упор глянула на Патрика, — давайте ставить.

Патрик стоял все с тем же виноватым видом, но теперь оскалил зубы в сытой, довольной улыбке.

— Сара, радость моя… Убейте меня на этом месте… или кого там надо убивать на месте? Забыли? Напомнить? «Мы не можем позволить себе еще одну героиню-жертву…» А?.. — Он обвел всех взглядом и выпалил: — Мюзикл!

— Мюзикл! — возмущенно, протестующе повторил Стивен.

— Я не могу! — Рой воздел обе руки, изображая негодование и ярость. — Воображаю, что получится. Конечно, полукровка с Мартиники влюбляется в красавца-лейтенанта. Естественно, он поматросил и бросил. И, ясное дело, канкан в Каннах, чем ей еще на жизнь зарабатывать… Там с красоткой знакомится юный патриций Реми.

— Нет-нет. Никаких Реми. Слишком сложно, — прервал Роя Патрик.

— Без Реми? — поднял брови Стивен.

— Без Реми. Ребенка ей и Поль сделать может. Ребенка она поселяет в монастыре, он нам на сцене не нужен. Жюли работает певичкой. А положительный печатник хочет сделать из нее честную женщину.

— Из-за чего самоубийство? — перепрыгнула к концу Сара.

— Обывательская масса не простит ей прошлого, не простит ему, если он на ней женится, — охотно пояснил Патрик. — Большая массовка с хором горожан, поющих, что ноги их в его лавке не будет, никто ничего у него не закажет, что он обанкротится. Не нужна им пришлая шлюха, своих хватает. Жюли оставляет предсмертную записку: «Позаботьтесь о моей Мину». И на манер сами знаете кого бросается под паровоз. В последней сцене положительный печатник и Мину, уже лакомый цветочек… кусочек… И руки Мину добивается красавец-лейтенант, весь из себя такой положительный.

— О господи! Это вы всерьез? — ужаснулся Стивен.

— Еще как всерьез! — авторитетно заявила Соня. По тону ее было заметно, что мюзикл она уже как следует обдумала.

— Это я всерьез, — подтвердил Патрик. — Либретто готово.

— Вы сочинили?

— Я сочинил, — скромно кивнул Патрик, не ожидая аплодисментов.

— И, конечно, спектакль чисто развлекательный, — полувопросительно заметил Рой.

— Разумеется, — охотно подтвердила Сара.

— Я ожидал, что вы со Стивеном отреагируете более яростно, — несколько разочарованно проронил Патрик. — Просто вскипите.

— Я пас, — сказал Стивен.

— И когда этот шедевр созреет для сцены? — поинтересовалась Сара.

— Музыка нужна, — деловито сообщила Соня.

— А Жюли? — спросила Мэри.

— Да, мы думаем использовать как тему ее трубадурскую мелодию, только без слов. Эту, «Если песнь моя печальна…». Романтическую балладу.

— А слова?

— Ах, любовь… волнует кровь… сымпровизировала Мэри, презрительно кривя губы.

— Отлично! — вскинулся Патрик. — Спасибо! Замечательно. Смейтесь, смейтесь. Вот увидите, они еще пригласят нас с этим в Бель-Ривьер.

— Да уж, закон жизни, — пасмурно протянул Стивен. — Халтура всегда торжествует, вытесняет добро и добротность.

— Спасибо за благоприятный прогноз, — искренне поблагодарил его Патрик.

— Не торопитесь с прогнозами, — охладила его энтузиазм Мэри. — С чего бы им менять прежнюю «Жюли» на новую, если прежняя принесет полный сбор.

— Да-да, давайте не будем терять голову, — закивала Соня. — И отрываться от почвы под ногами.

— Поступь прогресса не дано сдержать никому, — заявил Патрик, похоже, на полном серьезе. — А назвать свою пьесу я хочу «Счастливая монетка». Я тут случайно узнал. Так в начале девятнадцатого века называли ребенка любовницы, отставленной с приличным отступным. Мать Жюли, например, жила очень неплохо, как сыр в масле каталась… Ну, и дочь Жюли у нас тоже будет пристроена в сусальном хеппи-энде с лейтенантиком…

Закончили они рано, солнце еще не собиралось уходить с небосвода. Стивен и Сара прогулялись по Риджентс-парку. Стивен высказал намерение уехать к брату в Шропшир, а оттуда направиться к друзьям в Уэльс. Сара понимала его охоту к перемене мест. Если бы не занятость в театре, она бы тоже купила билет на самолет и улетела бы на край света.

Как предотвратить неотвратимое? Сара представляла себе автомобиль, несущийся под палящим летним солнцем по жарким запыленным дорогам Франции. Автомобиль останавливается — и Джозеф сразу на руках отца. Конечно же, в течение этих трех недель, когда Генри не держался за баранку, он держал сына. Тело ее посылало противоречивые, неартикулированные сигналы. Вот, к примеру, на левой стороне ее груди… Чья там покоится голова? Генри? Часто казалось, что это голова новорожденного, голого младенца-сосунка, мягкого, горячего; что ее рука защищает что-то беспомощное, прикрывает свою собственную младенческую беззащитность и беззащитность второго младенца, прижавшегося к ней. Когда горячая волна желания вырывала Сару из сна, то пробуждалась она с именем Генри, но мерещилась ей при этом физиономия Джозефа, его толстые румяные щеки, жадная улыбка, хищный взгляд, высматривающий, что бы еще схватить, заграбастать, подмять под себя. Всеядная ухмылка мелкого хищника и нежная, любящая улыбка Генри исчезали вместе, в унисон, ее любящая рук устремлялась к левому плечу и утыкалась в пустоту…

Страницы ее дневника заполняли слова: «пустота»… «боль»… «страдание»… Потом появились «Дикая тоска», «Тяжко… Не вынести, сил не хватает…», «Буря желания», «Скороли конец этому?», «Сердце разрывается…», «Больно…».

Кому адресованы эти строки? Судьба их та же/что и брошенных в океан писем бутылочной почты. Никто их не прочтет. Да если бы и попались они кому-нибудь на глаза… Поймет их тот лишь, кто сам прошел через те же душевные муки, испытал ту же боль, ту же скорбь. Даже для нее самой слова «боль», «тоска», «невзгоды» оставались словами, их приходилось наполнять эмоциями, которые они представляли. Зачем вообще доверять их бумаге? Саре показалось, что занимается она чем-то, характеризующим наше время, заслушивает свидетельские показания.

«Не могла даже предположить, что существует на свете такое несказанное страдание». После этой фразы — новый абзац: «Работала с Соней и Патриком над костюмами. Работала с Мэри. Мэри рассказала, что видела Соню и Роджера Стента за обедом в „Пеликане". Соня ее не заметила, не знает, что мы знаем… Патрик поехал к Жану-Пьеру насчет своей „Счастливой монетки"… Мы с Соней…»

Фактически Сара выполняла половину обычного объема работы. Утром она просыпалась со стоном и часто погружалась обратно в… если это и был ландшафт печали, то не тот, в котором она обитала днем. Вернувшись домой раньше обычного, она могла проспать весь вечер, немного поработать и снова улечься на всю ночь. Иногда, встав утром, снова залезала в постель и спала чуть не до полудня. Раньше Сара спала легко, с удовольствием, сны представляли для нее развлечение и иной раз даже источник информации. Теперь же заползала в сон, как в нору, спасительную, но одновременно угрожающую, опасную, избавлялась во сне от бог ли, мучившей наяву.

Однако наблюдала она за этими симптомами с некоторой долей любопытства, отмечая, что вовсе не обязательно представляют они собой атрибуты любви.