Палачи и придурки - Юрий Дмитриевич Чубков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Егор Афанасьевич Федякин! — остановился пораженный Всеволод Петрович. — Этого не может быть! Егор Афанасьевич — достойный человек! Да верны ли ваши сведения? Откуда вы узнать могли про такой разговор?
— Сведения мои из достовернейшего источника, о котором я опять же умолчу, ибо это не имеет для вас ни малейшего значения. И сведения эти не подлежат никакому сомнению.
— Но он так любезно меня принял, когда я принес ему заявление, так хорошо говорил со мной. Как же так? Совершенно не верится!
— Какое заявление? — вскинулся Веня и показалось профессору, будто стал он в стойку — вытянулся весь и носом зашевелил, словно принюхиваясь. — Вы уж давайте, выкладывайте. Отныне между нами не должно быть никаких недомолвок, никаких недоговоренностей. Помните: вы вверили свою судьбу в наши руки.
Не собирался Всеволод Петрович ничего утаивать — видение негодяя-ректора в черной блестящей «Волге» преследовало его, жгло. Они вошли в подвернувшийся по пути небольшой скверик, присели на скамейку, и тут все рассказал Вене Всеволод Петрович с горячностью, с дрожью в голосе.
Выслушав его внимательно, Веня с силой хлопнул себя по коленке.
— Я так и знал! Я так и знал, что ваша история не просто прокурорская блажь! М‑мда, сдается мне, что одного телефонного звонка мало, что придется самому лететь в Москву с подробнейшим докладом. Тут ой-ей-ей! — какие механизмы придется приводить в движение! Да, да, все становится на свои места. Именно этого звена не хватало в моих умозаключениях. И еще: как с билетом на самолет? У вас есть каналы?
— Есть. Для моей клиники открыта бронь в кассе Аэрофлота. Надо только позвонить. До восьми часов.
— Отлично! Тогда вперед, вон телефоны-автоматы.
Поспешно вышли они из скверика и направились к двум видневшимся телефонным будкам на углу, однако разгромлены оказались будки, были выбиты в них стекла, распотрошены, растерзаны аппараты.
— Террорисмо совьетико! — сказал Веня по-испански почему-то и тут же выругался по-русски. — Сопляки! С одной стороны у них, видите ли, протест, с другой — неуемная сексуальная озабоченность. Прет вот такой молодой бычок по улице с налитыми от страсти кровью глазами и крушит все, что попадет под руку. Кой черт ему в душеспасительных беседах, когда тело его разрывается от полового томления! Тоже, доложу я вам, проблемка!
Пробежав квартал, отыскали они вполне приличный автомат, и Всеволод Петрович набрал номер аэрофлотовской кассы.
— Леночка? — начал он слегка игривым голосом, каким говорят пожилые, уже ни на что не надеящиеся люди с молодыми симпатичными девицами. — Здравствуйте, радость моя. Профессор Чиж. Как бы там билетик до Москвы на завтра?
Наступило в трубке молчание — тягучее, нудное, и что-то дрогнуло в душе Всеволода Петровича и стало тревожно.
— Вы из тюрьмы? — спросили вдруг на другом конце провода нежно и страстно.
— Что?! — отдернул от уха трубку профессор и несколько мгновений смотрел на нее с испугом и недоумением, потом яростно бросил на рычаг.
— Так. Понятно, — сказал Веня. — Я попробую достать билет по своим каналам. Идемте.
Осторожно вышел из телефонной будки Всеволод Петрович и затравленно огляделся по сторонам. Уже спустились над городом Благовым сумерки, и на западе полыхал закат, как будто пролилась там на землю с небес кровь, как будто совершилось там жертвоприношение. Шли как всегда по улице прохожие, но теперь не показались они профессору милыми, измученными соотечественниками, а представились улюлюкающей, хохочущей толпой, мерещились ему со всех сторон насмешливые взгляды и указующие на него пальцы. Затрепетали и вспыхнули ярко неоновые фонари и стало светло, как в цирке. Инстинктивно бежал от света Всеволод Петрович в темный переулок и увлек за собой Веню.
— Куда вы? — удивился тот. — Разве нам в эту сторону?
— Ничего, ничего, мы здесь пройдем, здесь сподручней, я знаю, — бормотал он и жался к глухим стенам домов, к заборам.
Однако кончился переулок, кончилась серая полутьма и вышли они на параллельную улицу, на пустое пространство, оставшееся от снесенного недавно дома, прилегающее к кинотеатру «Центральный». И в этом пространстве обнаружили они плотно сбитую толпу, над которой гремел, метался усиленный мегафоном голос. Человек с мегафоном стоял на площадке железной заржавленной лестницы, ведущей в аппаратную кинотеатра.
— Митинг! — радостно сказал Веня. — Вы, небось, в своих заграницах поотвыкли, поотстали от нашей жизни-то! Давайте послушаем.
Всеволод Петрович от толпы было попятился, хотел обогнуть ее стороной, но тут же сообразил, что именно толпы-то ему и нечего опасаться, в толпе проще затеряться, слиться, оказаться невидимкой.
— Доверчивый народ великой России! — кричал в мегафон оратор — невысокий полноватый человек с лицом тугим, как у Наполеона. — Не верь им, не позволяй одурачивать себя сионистам из Всемирной сионистской корпорации! Это они довели Россию до ручки, это они спаивают народ, кормят нас продовольственными программами! Подобно гигантскому спруту эта корпорация протянула свои подлые щупальцы во все уголки страны, во все сферы! Будьте бдительны, русские люди, ибо едва мы дадим где-нибудь слабину, едва откроется хоть крохотная щель, лазейка, как шасть в нее сионист и начинает точить наше могучее древо, распухает, обрастает родственниками, сионистскими прихвостнями и уже все скопом они точат, точат и точат! Они маскируются, камуфлируются под истинных славян, и фамилии-то у них зачастую Петров иль Сидоров, а то и Иванов, и расточают они вокруг сладкие улыбки, но яд таится в их улыбках, яд и на языке их!
— Так как различать-то этих сионистов! — крикнул кто-то из толпы. — По запаху, что ль? Обнюхивать нешто?
— По деяниям! По деяниям! — взмахнул оратор пухлым кулачком.
— Во гады!
По лестнице вскарабкался поспешно тощий брюнет в застиранных, залатанных джинсах, в расстегнутой до пупа рубашке. На последней ступеньке споткнулся, извивающимся червяком повалился прямо в ноги оратору — тот испуганно отпрянул, выставил перед собой мегафон как щит. Брюнет шустро вскочил, выхватил мегафон из его рук и закричал в толпу истерично, перегнувшись через перила, колотя себя кулаком в хилую
