Жена путешественника во времени - Одри Ниффенеггер

Но. Но: я знаю, не зная, что вероятность очень мала. Я знаю почти на сто процентов, что мой ребенок будет Счастливчиком-умеющим-неожиданно-исчезать, магически исчезающим ребенком, которого будет уносить, как в сказках. Даже когда я молюсь, задыхаюсь и хватаю ртом воздух, когда я с Клэр на вершине блаженства и прошу бога секса дать нам ребенка, часть меня так же яростно молится, чтобы нас уберегло от этого. Я вспоминаю историю с обезьяньей лапкой и тремя желаниями, которые так естественно и ужасно следуют одно из другого[86]. Интересно, повторят ли эту историю наши желания.

Я трус. Храбрый мужчина взял бы Клэр за плечи и сказал: «Дорогая, это ошибка, давай примем ее как факт и будем счастливо жить дальше». Но я знаю, что Клэр никогда не смирится и счастья не будет. И я надеюсь, понимая, что напрасно, что зря, и занимаюсь любовью с Клэр, как будто из этого может получиться что-то хорошее.

РАЗ

КЛЭР: Первый раз это случается, когда Генри нет. Восьмая неделя беременности. Ребенок размером со сливу, у него лицо, ручки, и сердце бьется. Раннее утро, раннее лето, и я, намывая посуду, вижу на востоке оранжевые и красные облака. Генри исчез почти два часа назад. Он пошел включить воду, и через полчаса, поняв, что разбрызгиватель по-прежнему не работает, я вышла на заднее крыльцо и увидела предательскую кучу одежды около виноградного дерева. Я собрала джинсы и трусы Генри, его гадкую футболку «Убей свой телевизор», свернула все и отнесла на кровать. Подумала о том, чтобы включить воду, но передумала, решив, что Генри это не понравится, если он появится посреди двора и весь промокнет.

Я приготовила и съела макароны с сыром и немного салата, выпила витаминов, проглотила большой стакан снятого молока. Я напеваю, занимаясь посудой, представляю себе, что маленькое существо внутри меня слышит, как я пою, запоминая этот факт для узнавания на крошечном, клеточном уровне. И вот, старательно моя тарелку из-под салата, я чувствую глубоко внутри легкую боль, где-то в тазу. Через десять минут я сижу в гостиной, ни о чем не думаю, читаю Луи Де Верньера, и вот опять – легкий укол по внутренним проводам. Я не обращаю внимания. Все в порядке. Генри пропал более двух часов назад. Какую-то секунду меня это беспокоит, потом я перестаю думать и об этом тоже. Где-то еще полчаса я сижу спокойно, а потом появляется слабое странное чувство, напоминающее менструальные судороги, я чувствую, как липкая кровь течет по моим ногам, вскакиваю, иду в ванну, снимаю трусы, и там все в крови, боже мой.

Звоню Клариссе. Трубку берет Гомес. Я стараюсь, чтобы голос звучал ровно, спрашиваю Клариссу, которая тут же берет трубку:

– Что с тобой?

– Кровь идет.

– Где Генри?

– Не знаю.

– Какое кровотечение?

– Как при месячных.– Боль становится сильнее, и я сажусь на пол. – Вы отвезете меня в «Иллинойс Масоник»?

– Я сейчас приеду, Клэр. – Она вешает трубку. Я аккуратно кладу трубку на телефон, как будто, если швырну ее, телефону будет больно. Осторожно поднимаюсь, ищу сумку. Хочу написать Генри записку, но не знаю, что сказать. Я пишу «Уехала в "Масоник". Судороги. Кларисса увезла меня в семь двадцать. Клэр». Отпираю для Генри заднюю дверь. Записку оставляю у телефона. Через несколько минут у двери появляется Кларисса. Мы садимся в машину, за рулем Гомес. Мы почти не разговариваем. Я сижу впереди, глядя в окно. Едем к западу от Белмонта, по Шеффилд, Веллингтон. Все кажется непривычно резким и выразительным, как будто мне нужно это запомнить, как будто потом будет проверка. Гомес сворачивает на зону выгрузки перед «скорой помощью». Мы с Клариссой выходим. Я оглядываюсь на Гомеса, который коротко улыбается и уезжает парковать машину. Мы идем через двери, которые автоматически открываются, когда мы ступаем на полоску, как в сказке, как будто нас тут ждали. Боль схлынула, как вода, и теперь снова возвращается на берег, свежая и яростная. Несколько человек, маленьких и жалких, сидят в ярко освещенной комнате, ждут своей очереди, охватывая свою боль склоненной головой и скрещенными руками, и я сажусь среди них. Кларисса подходит к мужчине, сидящему за стойкой. Я не слышу, что она говорит, но когда он произносит: «Выкидыш?», я понимаю, что происходит и что это называется именно так, и это слово распирает мою голову, пока не заполняет все уголки сознания, пока не начинает доминировать над всеми мыслями. Я начинаю плакать.

Они сделали все возможное, чтобы спасти ребенка, но он умер. Позже я узнаю, что Генри все-таки пришел, но они его не пустили. Я сплю, а когда просыпаюсь, уже ночь, Генри сидит рядом. Он бледен, глаза ввалились, не говорит ни слова.

– Боже,– бормочу я,– где ты был?

Генри наклоняется ко мне и нежно обнимает. Я чувствую щекой его щетину, и она царапает меня, не просто кожу, а до глубины, раны открываются, лицо Генри мокрое, но чьи это слезы?

ГЕНРИ: Я прихожу в лабораторию сна усталый, как и попросил меня доктор Кендрик. Я буду спать тут уже пятый раз, и процедура мне знакома. Я сижу на кровати в странной, ненатуральной спальне, как будто домашней, в пижамных штанах, а Карен, ассистентка лаборатории доктора Ларсона, намазывает мне голову и грудь гелем и прикрепляет провода. Карен молодая, светловолосая вьетнамка. У нее длинные накладные ногти, и она говорит: «Ой, извините», царапая мою щеку ногтем. Свет тусклый, в комнате прохладно. Окон нет, только небольшое одностороннее стекло, которое отсюда выглядит как зеркало, а за ним сидит доктор Ларсон или кто там еще – наблюдает весь вечер за приборами. Карен заканчивает прикреплять провода, кивает мне, желая спокойной ночи, и выходит. Я осторожно устраиваюсь на кровати, закрываю глаза, представляя себе линии, которые по ту сторону стекла рисуют длинные кривые, похожие на паучьи лапы, величественно отмечая движения моих глаз, дыхание, мозговые волны. Через несколько минут я засыпаю.

Мне снится, что я бегу. Я бегу через леса, густые кустарники, деревья, но почему-то пробегаю через все это, не касаясь, словно призрак. Врываюсь на поляну, а там пожар…

Мне снится, что я занимаюсь любовью с Ингрид. Я знаю, что это она, хотя лица не вижу, но это тело Ингрид, ее длинные гладкие ноги. Мы в доме ее родителей, в гостиной на диване, работает телевизор, настроенный на канал природы: бежит стадо антилоп, а потом показывают парад. Клэр сидит на крошечной тележке на параде, она очень грустная, в то время как люди веселятся вокруг нее, и внезапно Ингрид вскакивает, вытаскивает лук и стрелы из-за дивана и стреляет в Клэр. Стрела проходит через экран телевизора, Клэр прижимает руку к груди, как Венди в немом кино «Питер Пэн», я вскакиваю и начинаю душить Ингрид, мои руки сжаты вокруг ее шеи, я ору на нее…

Я просыпаюсь. В холодном поту, сердце выскакивает из груди. Я в лаборатории сна. На секунду мне приходит мысль: вдруг они что-то от меня скрывают, например, что они видят мои сны, видят мои мысли. Я поворачиваюсь на бок и закрываю глаза.

Мне снится, что мы с Клэр гуляем по музею. Музей очень старый, картины в золотых рамках в стиле рококо, все посетители в высоких напудренных париках и огромных платьях, сюртуках и бриджах. Кажется, они нас не замечают. Мы смотрим на картины, но они не настоящие, это стихи, стихи в физическом проявлении.

– Смотри, – говорю я Клэр, – тут Эмили Дикинсон.

«Что сердцу? – Радость дай – Потом – уйти от мук…»[87] Клэр стоит перед ярким желтым стихотворением и, кажется, греется в его свете. Мы видим Данте, Донна, Блейка, Неруду, Элизабет Бишоп; заходим в комнату, полную Рильке, быстро минуем битников и останавливаемся у Верлена с Бодлером. Внезапно я понимаю, что потерял Клэр, и иду, потом бегу обратно через галереи и вдруг вижу ее: она стоит перед стихотворением, крошечным белым стихотворением, приткнувшимся в уголке. Она плачет. Подойдя к ней, я читаю:

Теперь, ложась спать, я молюсь Господу,чтобы Он хранил мою душу;если мне суждено будет умереть во сне,я молю Господа принять мою душу.

Я валяюсь в траве, холодно, меня обдувает ветер, я голый и замерз в темноте, на земле снег, я на коленях, капает кровь, я протягиваю руку…

– Господи, у него кровь…

– Черт, как это случилось?

– Он оторвал все электроды, помогите мне его обратно положить…

Я открываю глаза. Кендрик и доктор Ларсон склонились надо мною. Доктор Ларсон выглядит расстроенным и обеспокоенным, но у Кендрика на лице радостная улыбка.

– Поймали? – спрашиваю я.

– Это был класс.

– Здорово.

И я проваливаюсь в обморок.

ДВА

ГЕНРИ: Я просыпаюсь и чувствую запах металла, это кровь. Кровь везде, и Клэр свернулась посреди нее, как котенок.