Александр I - Сергей Эдуардович Цветков

В оппозиционном умонастроении образованных русских людей немалую роль играла английская пропаганда. «Англичане распложали различные оскорбительные выдумки насчет Наполеона, — вспоминал Ф.В. Булгарин, — и притом почти на всех языках, чтобы посеять во всех народах ненависть и презрение к главе французского правительства. Множество этих пасквилей переведено на русский язык, и, в свое время, все это с жадностью было прочитано. С этих-то пор утвердилась у тогдашних молодых людей ненависть к Наполеону…». В распространении по Петербургу английских антитильзитских памфлетов немалую роль играли бывшие «молодые друзья» Александра I — Чарторыйский, Строганов, Новосильцов.

Несмотря на царившее вокруг немое осуждение, Александр пребывал в сознании того, что сделал все для спасения величия и чести России. Надо сказать, что здесь он глядел дальше своих подданных. Если забыть о финансовых затруднениях, вызванных прекращением торговли с Англией[63], и необходимости отныне называть Бонапарта императором Наполеоном, Тильзитский мир, подписанный с победителем на равных, гораздо более соответствовал интересам России, чем участие в антифранцузских коалициях. Но горы леса и пеньки, бочки сала и поташа, бесполезно скапливавшиеся на помещичьих дворах, не давали забыть о потерянной английской торговле.

Царь находился в оппозиции обществу и не был намерен уступать ни шагу. 11 июля, на первой же аудиенции, данной Савари, Александр сказал:

— Я дал слово вашему государю и сдержу его.

О недовольных его политикой вельможах он выразился так:

— Если эти господа имеют намерение отправить меня на тот свет, то пусть торопятся. Но только они напрасно воображают, что могут меня принудить к уступчивости. Я буду толкать Россию и Францию к сближению, насколько я в состоянии сделать это. Не судите об общественном мнении по разговорам нескольких бездельников, в которых я вовсе не нуждаюсь. В конце концов они должны будут подчиниться. Я очень люблю моих родных, но я царствую и требую, чтобы мне оказывали должное внимание.

В этих словах чувствовалась тяжелая обстановка, сложившаяся в русском обществе и в самой царской семье. Действительно, во главе недовольных стояла не кто-нибудь, а мать Александра, императрица Мария Федоровна, ненавидевшая Наполеона. Павловск, ее резиденция, сделался в 1807 году местом паломничества всей фрондирующей знати. Любое действие Царя подвергалось здесь самой взыскательной критике. Так, о назначении графа Николая Петровича Румянцева, сменившего Будберга, говорили, что если новый министр иностранных дел и не подкуплен Бонапартом, то, конечно, по «единственной в своем роде глупости и неспособности», хотя подобное заключение делалось только на основании того, что Румянцев всеми силами старался избегнуть новой войны с Францией. Никто не хотел принимать у себя Савари — посла «палача герцога Энгиенского». В России возникала новая форма правления — самодержавие, ограниченное салонами.

Обеспокоенный враждебной встречей его посла петербургским обществом, Наполеон поддерживал Савари точнейшими инструкциями и всякими другими средствами. В личной переписке с Александром он напоминал Царю о великих планах, которые должны возвеличить его царствование и покрыть его славой, старался воздействовать на его воображение и сердце. Но еще больше подвигала дело грубая бесцеремонность английской политики.

Чтобы не допустить присоединения Дании к континентальной блокаде, в конце июля 1807 года английская эскадра без объявления войны переплыла Зунд и появилась под Копенгагеном. После долгих и бесплодных переговоров с датским правительством англичане открыли бомбардировку города. В продолжение четырех дней и ночей (со 2 по 5 сентября) они обрушили на головы копенгагенцев около 15 тысяч бомб и ракет Конгрива[64]. Треть городских зданий было разрушено, погибло не менее двух тысяч мирных жителей. Добившись от датских властей капитуляции, англичане захватили 16 военных кораблей, большое количество торговых судов, опустошили арсенал и затем поспешно скрылись со своей добычей, показав миру пример такого неслыханного нарушения международного права, который заставил забыть захват герцога Энгиенского.

«Стыдно было бы России, — писал Наполеон, — остаться в стороне после события, так близко ее касающегося». Александр и без этих напоминаний принял к сердцу оскорбление, нанесенное Дании, — другу, который со времен Петра I пользовался покровительством дома Романовых. С приближением зимы, когда уже нечего было бояться нападения англичан на Кронштадт, царь, несмотря на ропот общества, разорвал отношения с Англией и объявил ей войну.

Англия отнеслась к этому демаршу сдержанно. Не желая раздражать Царя, английское правительство в то же время постаралось деликатно продемонстрировать свои военные возможности. В сентябре 1808 года английский флот блокировал в Лиссабоне русскую эскадру адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина, возвращавшуюся из Средиземного моря и сделавшую остановку в португальской столице для ремонта обветшавших судов и получения провизии. До кровопролития дело не дошло. Англичане предложили Сенявину почетную капитуляцию, по которой русские суда уводились в Англию не в качестве пленных, а «для содержания их там, яко в залоге» и под гарантию их возвращения Россию в целости и сохранности. Оказавшись в безвыходной ситуации, Сенявин согласился на эти условия. В Портсмуте русского адмирала приняли как союзника, Андреевские флаги на судах не спускались.

Союзу с Наполеоном Александр жертвовал многим: и своими прежними союзниками, и своими друзьями. Тильзитский мир и новая внешняя политика сделали ненужным существование негласного комитета. Кочубей был заменен князем А.Б. Куракиным, Новосильцов уехал заграницу, Строганов выбрал военную карьеру и был пожалован в генерал-адъютанты, Чарторийский подал в отставку еще раньше.

Теряя либеральных друзей либеральной юности, царь с тем большим упрямством, словно назло всей России, возвышал Аракчеева. В руки гатчинского капрала перешла вся военная походная канцелярия, он получил право делать доклады царю по военным делам (поводом к этому послужило превосходное состояние русской артиллерии в минувшую войну). Александр произвел его в генералы от артиллерии и распорядился, чтобы «объявленные генералом от артиллерии графом Аракчеевым Высочайшие повеления считать именными нашими указами».

Но душа Александра еще требовала либеральных развлечений. Так рядом с ним появился Михаил Михайлович Сперанский.

***

Сперанский более интересен, как человек, как судьба, чем как государственный деятель, что, впрочем, в российской истории не редкость.

Он родился 1 января неизвестно какого года; сам он полагал, что не то в 1770, не то в 1771-м. Что касается фамилии Сперанский, то она дана ему дядей при отдаче во Владимирскую духовную семинарию; у семьи Михаила Михайловича вовсе не было родового прозвища — его родные, принадлежавшие к бедной священнической семье, назывались только по отчеству.

Детство и юность Сперанского прошли за книгами. В его семинарских дневниках можно прочитать выражение живейшей радости от того, что прошли каникулы и снова наступила пора занятий. Живая жизнь проходила мимо, как-то совершенно не затрагивая юного книгочея и не вызывая его интереса. Да и что могла она