Александр I - Сергей Эдуардович Цветков

Царь, не желавший уступить в вежливости, приказал вечером угостить французских гвардейцев, но гофмаршал граф Николай Александрович Толстой ответил, что у него нет достаточного количества приборов. Александр с нескрываемым неудовольствием сказал:

— Возьми хоть по двадцати пяти червонцев на человека, но постарайся, чтобы был обед.

Толстой с резкой откровенностью, которая отличала его, ответил:

— Так разве прикажете положить червонцы перед каждым солдатом? Приборов у нас всего двенадцать, больше вы не велели брать в поход.

Пришлось оставить эту затею.

Вечером императоры обнялись в последний раз и расстались, под приветственные возгласы солдат и жителей Тильзита, причем Александр обещал Наполеону навестить его в Париже — этот ответный визит состоялся спустя семь лет. Французский император стоял на берегу Немана, пока царь не сошел на противоположный берег.

Александр уезжал, громко высказывая восхищение Наполеоном как существом, которое превосходит всякое понимание и не поддается разгадке. Но Фридриху-Вильгельму и Луизе он сказал иное:

— Потерпите, мы свое воротим. Он еще сломит себе шею. Несмотря на все мои демонстрации и внешние действия, в душе я — ваш друг и надеюсь доказать это на деле.

Передавали и другие слова царя о подписанном мире:

— По крайней мере, я выиграю время.

Впрочем, в его словесном восхищении Наполеоном было много такого, что шло от сердца: царь умел увлекаться людьми, а против обаяния французского императора трудно было устоять. Французский посол в Петербурге Савари вспоминает его слова, сказанные вскоре после тильзитских встреч с Наполеоном: «Ни к кому я не чувствовал такого предубеждения, как к нему, но после беседы… оно рассеялось, как сон». Вероятно, в душе Александра происходила борьба между личной симпатией к и необходимостью блюсти политические виды. Французский историк Вандаль охарактеризовал Тильзитское свидание как «искреннюю попытку к кратковременному союзу на почве взаимного обольщения». Во всяком случае, покидая Тильзит, Александр чувствовал существенные выгоды от союза с Францией. Не всякая удачная война могла сделать Россию вершительницей судеб Европы, как это сделал Тильзитский договор, подписанный после страшной фридландской резни.

Наполеон в свою очередь отдавал должное способности Александра очаровывать людей, говоря, что будь он способен подчиняться непосредственному впечатлению, русский царь всецело завладел бы им. Ему не могло не льстить дружеское расположение властелина величайшей империи в мире, который отдавал дань уважения его гению. В то же время он чутко уловил изменчивую сущность российского Протея; его характеристика Александра является, быть может, самой меткой из всех, которые пытались дать Царю современники. «Рядом со столькими дарованиями и с необыкновенной обворожительностью, — сказал Наполеон после тильзитских встреч, — во всем существе Александра есть, однако, что-то неуловимое, что даже и определить трудно иначе, чем сказав, что у него во всех отношениях чувствуется недостаток чего-то. И самое странное при этом то обстоятельство, что никогда нельзя предвидеть заранее, чего именно в данном случае не хватит, и нехватающий кусочек при этом видоизменчив до бесконечности». Возможно, это был намек на гениальность особого рода — неуязвимую ущербность. Ахиллесова пята Александра, если можно так выразиться, перемещалась по всему телу, ускользая от нацеленных в нее стрел.

Возвратившись в Париж, Наполеон послал в Петербург генерала Савари, сказав ему:

— Я только что заключил мир. Мне говорят, что я ошибся и буду обманут, но, говоря правду, довольно воевать, надо дать миру покой. Вам предстоит исполнить в Петербурге мои поручения: помните только, что я не хочу войны с кем бы то ни было, и пусть это послужит основанием ваших действий… Если возможно скрепить союз мой с этой страной, ничем не пренебрегайте для достижения этой цели. Я доверяю русскому императору, и между обоими народами нет ничего, что могло бы помешать полному их сближению. Поработайте же для этого.

Он обманывал сам себя. Разделив с Александром владычество над миром, он уже втайне мечтал властвовать один. Наполеон не мог прекратить воевать, потому что для него это означало прекратить господствовать. Отныне все его мирные договоры превратились в кратковременные передышки в непрерывной войне.

IV

Их дружество почти на ненависть похоже.

В.Л. Пушкин

«Русский Бог бодрствует над нами и посылает свое благословение на нас!» — писал князь А.Б. Куракин по поводу Тильзита, выражая официальную точку зрения.

Однако ближе к правде был П.А. Толстой, который, не скрывая раздражения, заметил Царю: «В России не привыкли радоваться таковым невыгодным мирам».

Действительно, на русское общество Тильзитский мир произвел тягостное впечатление, усиленное слухами о том, что опубликованный русско-французский трактат якобы имеет еще и секретную статью, обязывавшую Россию выплачивать огромную контрибуцию. Говорили о «порабощении» России властолюбию Бонапарта. Граф С.Р. Воронцов громко предлагал, чтобы чиновники, подписавшие договор, въехали в Петербург на ослах. Старый англоман, конечно, знал, что чиновники тут не при чем. Генерал-лейтенант князь Д.И. Лобанов-Ростовский, подписавший статьи Тильзитского соглашения, публично сетовал: «Странная судьба моя! Живу себе спокойно на своем винном заводе и занимаюсь хозяйством. Вдруг получаю Высочайшее повеление явиться в армию и тут же подписываю прелиминарии Тильзитского мира». Ответом ему была острая реплика: «Да, в самом деле очень странно, если после подписания этих прелиминарий сослали бы вас на завод, то оно было бы понятнее».

Поговаривали чуть ли не про новое 11 марта. «Вообще неудовольствие против императора все возрастает, — доносил шведский посол Густаву IV, — и на этот счет говорят такие вещи, что страшно слушать». Даже французский маршал Сульт, командовавший войсками Великой армии в Берлине, предупреждал Царя, что какой-то прусский офицер задумал покушение на его жизнь в расчете на содействие недовольных русских.

Митрополит Московский Платон, имевший вес не только в церковных кругах, но и в светском обществе, писал Александру I: «Мир сей опаснее для нас, нежели война, ибо в устах Наполеона — достижение всеобщего мира на земле есть основание всеобщей Монархии… Когда он покорит народы, теперь еще ему противящиеся, тогда нападет со всеми народами Европы на нас… Нет другого средства спасти себя и всех от порабощения, как только войну иметь с французами и победить их и потом общим согласием всех народов, населяющих Европу, наказать злоумышленников».

Заключение союзного договора с «Антихристом», против которого священники, повинуясь объявлению Святейшего Синода, читали еженедельные проповеди, вызвали ропот и среди простого народа. В оправдание официальной политики говорили, что православный Царь-батюшка выбрал местом встречи с Наполеоном реку не случайно, а чтобы сначала окрестить окаянного француза, и лишь потом допустить его пред свои светлые очи.

При всем том не было возможности не только наказать говорунов, но даже пресечь опасные разговоры, ибо, по словам