Тайна Воланда - Ольга и Сергей Бузиновские

по фамилии Дымков — не то пришельцем, не то ангелом. Мироздание по

Дымкову располагается на поверхности непостижимой сферы и составляет

ее.

Этот

мир

заполнен

разумной

живностью

разной

степени

«разреженности», причем в одном пространстве могут сосуществовать

несколько «параллельных» временных потоков. В объяснениях Дымкова

присутствует и парадоксальное утверждение Бартини о том, что мельчайшая

из частиц Вселенной — сама Вселенная.

Кто же такой Дымков? Он, как и следовало ожидать, не ангел и не

пришелец: «самое наличие таинственной двери да еще связка ключей в руке

позволяют приписать ему заведование запасным выходом к нам оттуда и

наоборот». В булгаковском Варьете все наоборот — «…зеленые огни с

надписью „Выход“ у дверей погасли». Нет выхода? Но в одной из ранних

редакций (1937 г.) надпись загорается. И не просто «Выход», а «Запасной

выход» — как у Леонова! Эти слова появляются перед последним отделением

концерта — «выходом мага с его длинным помощником и котом». Намек

повторяется на балу: «Последний выход, — прошептал ей озабоченно

Коровьев, — и мы свободны». И, наконец, левый глаз Воланда — «как выход

в бездонный колодец». (В одной из ранних редакций — «глаз с дырой»!) Церковь с загадочной колонной Леонов поместил в несуществующее

Старо-Федосеево. Про героя сказано: «Местонахождение Дымкова на

колонне, а также характер размещенных внутри ее, то и дело меняющихся

пейзажей, дают основание предположить что-то вроде маячной службы на

бескрайнем океане времени». Не указывает ли писатель на Феодосию и на

маяк феодосийского порта, расположенный неподалеку от Коктебеля? Этот

маяк не раз описан у Грина. Его летающий Друд даже жил там, — когда

«тревожил сны и вмешивался в судьбу» изобретателей и поэтов.

В «Часе Быка» земной звездолет садится на мыс у «темного моря», среди «сухой и пустынной приморской степи». Втайне от властей проводится

тщательный отбор людей, способных воспринять космические знания. Для

этого они посещают звездолет: «…Все было необычайным: плавание —

украдкой на низких надувных плотах по темному морю, внезапное появление

светящихся знаков на гониометре от невидимого ультрафиолетового маяка, высадка под прибрежными кустами, подъем в гору с ориентиром на размытое

светящееся пятнышко какого-то звездного скопления, поиски двух

невысоких деревьев, между которыми пролегал вход в запретную теперь для

всех других ложбину…».

Маяк — на «темном море»!

В «Мастере и Маргарите» фальшивые червонцы превращаются в

этикетки от крымского вина «Абрау-Дюрсо». Но в первых вариантах романа

этикетки были другие — от рыбных консервов «Маяк»! Маяки упомянуты и в

«Двенадцати стульях» — например, в знаменитом перечне, который

начинается словами: «Статистика знает все…». И еще: «Остап в темноте

продолжал рыться в стуле. Блеснул береговой маячок. На воду лег золотой

столбик и поплыл за пароходом».

Считается, что идея «Двенадцати стульев» была подарена Ильфу и

Петрову писателем Валентином Катаевым. Он подробно рассказывает об этом

в автобиографической книге «Алмазный мой венец». Там нет ни слова о

таинственном итальянце, но в катаевской повести «Уже написан „Вертер“…»

появляется «итальянский» маяк: «Воскресный обед на открытой террасе, в

виду моря, отражавшего колонну маяка…». И далее: «…Он начал и никак не

мог закончить по-детски старательно вылизанный морской пейзаж с дачей на

обрыве, маяком и большим облаком, как-то по-итальянски отраженным в

воде». Маяк «работает» и во внешнем сюжете повести: там происходят

тайные собрания врангелевских подпольщиков — «группы маяка».

(«Черный барон» Врангель — «красный барон» Бартини?)

«Все вокруг было испорчено, еле держалось, каждый миг грозило

обрушиться: падение с обморочной высоты погашенного маяка, некогда

нового, прекрасного на фоне летнего моря с итальянскими облаками над

горизонтом, а теперь одряхлевшего, с облупившейся штукатуркой и

обнаженными кирпичами все того же венозного цвета». Феодосийский маяк

построили в начале века, а по-настоящему старым был маяк в Балаклавской

бухте — там, где служил Бартини. Но балаклавский маяк рухнул…

«Остап лежал на полу, легко придавленный фанерными щитами. Было

двенадцать часов и четырнадцать минут. Это был первый удар большого

крымского землетрясения 1927 года. Удар в девять баллов, причинивший

неисчислимые бедствия всему полуострову, вырвал сокровище из рук

комиссионеров». А вот что пишет «дисковец» Л.Лагин: «Если не считать

крымского землетрясения, старожилы домов отдыха не запомнят случая, когда их сбросило бы с кровати во время сна». Эти строчки взяты из

«Старика Хоттабыча» — из той главы, где рассказывается о первых днях

путешествия в… Арктику! За явной нелепостью скрывается важнейшая

информация: в помещении, обозначенном как «дом отдыха», нарушен сон

неких «старожилов». Место и время — Крым, 11 сентября 1927 года.

Эпицентр землетрясения пришелся точно на Балаклаву. Но в тот день

«старожилы» были потрясены еще одним страшным и никогда не виданным

зрелищем: загорелось… море! У западного берега на поверхность прорвался

метан, и стена огня встала от Евпатории до Севастополя.

(Странное совпадение: по словам Бартини, вторая попытка покушения

на него произошла в 1927 году!)

Перечитайте то место у Ильфа и Петрова, где Бендер обольщает

васюкинцев: «Гнилые стены коннозаводского гнезда рухнули и вместо них в

голубое небо ушел стеклянный тридцатитрехэтажный дворец…». Все

понятно: «гнездо» рухнуло и некто могущественный (33-я степень

посвящения — высшая в целом ряде мистических орденов) ушел в «голубое

небо». Балаклава в переводе с татарского — «рыбье гнездо», а Коктебель —

«голубое небо». Зная это, нетрудно прочитать сообщение о передислокации

Школы.

18. «БРЕДОВОЕ СООРУЖЕНИЕ»

«Пирамида» заканчивается сносом старо-федосеевской церкви, но герои

«продолжали жить и действовать во исполнение назначенных им судеб».

«Нет никакого сомнения, что имеются и другие, сокрытые от нас до поры

проходы туда, на безграничный простор времени», — пишет Леонов. Не идет

ли речь о переезде Школы?

Можно предположить, что задолго до отставки Бартини и его