След крови - Китти Сьюэлл

— Я вам не верю, — заявила она, пытаясь унять дрожь. — Может, оставим эту тему? Справедливость и несправедливость своих деяний вы можете обсудить на сеансах с доктором Уэзерли.

— Мне важнее, чтобы поняли вы, а не доктор Уэзерли. Мне совершенно наплевать, что он обо мне думает.

— А зря. Доктор Уэзерли отличный психиатр. Он действительно может вам помочь… Например, заставить вас понять, что недопустимо лишать жизни другого человека — независимо от того, что он мерзавец и негодяй.

Эдмунд поднялся с топчана, но к двери подходить не стал. Он засунул руки в карманы и посмотрел ей прямо в лицо. Он не мог скрыть разочарования: представился единственный шанс убедить ее, а ему так и не удалось это сделать.

Стараясь избежать еще одного спора (или поучения) относительно его философии, Мадлен сказала:

— Я предупреждала вас, что наша дружба не должна проходить испытания на прочность подобными разговорами, Эдмунд. Я бы предпочла не думать о причинах, по которым вы оказались в тюрьме.

Какое-то время он, казалось, обдумывал услышанное. Мадлен уже готова была сменить тему разговора, когда он нарушил молчание.

— Кстати, как там ваш дружок?

Эдмунд говорил вкрадчиво, но голос его звучал угрожающе.

— У меня его нет! — раздраженно выкрикнула она. Но пока они стояли вот так, пристально глядя друг на друга, в ее душу закралось беспокойство.

— Давно не слышали о нем?

Мадлен нахмурилась. На что он намекает?

— Думаю, давно. — Эдмунд печально вздохнул.

Ее глаза расширились от ужаса.

— Это дело ваших длинных рук? Эдмунд, нет!

Эдмунд подарил ей акулью улыбку — застенчивую, но торжествующую.

— Не думаю, что вы когда-нибудь еще услышите о мистере Реддоне.

Она зажала рот рукой.

— Что… что вы с ним сделали? — Она, спотыкаясь, отступила от двери и бросила взгляд на выход.

— Пожалуйста, не уходите! — выкрикнул Эдмунд. — Не волнуйтесь. Он жив. И не очень пострадал.

Мадлен огляделась в поисках надзирателя.

— Эдмунд, что вы с ним сделали? Скажите немедленно, не то пожалеете!

— Красавица моя, здесь нет моей вины! — взмолился Эдмунд. — Я узнал, что он вам изменяет, ставит под угрозу ваше счастье и здоровье. В марте его уже предупреждали, чтобы он держался от вас подальше, но до него явно не дошло. Он не понял, что может означать лезвие бритвы, понимаете?

— Лезвие бритвы? — хриплым шепотом эхом повторила она. — И как долго ваш помощник следил за мной? Что, черт возьми, он сделал с Гордоном?

— Ничего радикального. Он просто… повторил предупреждение, пока оно не дошло. Для таких людей, как ваш бывший, подробное повествование о том, как у него лезвием бритвы под корень отрежут член, — удивительно действенный метод устрашения. Всегда срабатывает безотказно.

Он воздел руки в знак того, что мир избавился еще от одного мерзавца, еще одна работа выполнена отлично. Хороший пример эффективности его метода!

Мадлен почувствовала, как кровь прилила к лицу.

— И вы еще называли себя моим другом! Ублюдок! Вмешаться в мою жизнь самым беспардонным образом! То, что вы сделали, — жестоко. Ужасно! — Она больше не могла сдерживать гнев. — Я обязана сообщить об этом начальству.

Как ни странно, но Эдмунда не возмутила ее реакция. Казалось, он искренне полагал, что выиграл некий спор, который еще крепче привяжет Мадлен к нему. Он смотрел на нее чуть ли не со снисхождением.

— Ох, не кипятитесь! Ну сами подумайте: настоящий мужчина всегда защитит свою женщину, угрозы на него не подействуют. Они действуют лишь на мерзавцев, слабаков и трусов. Разве вы не видите, Мадлен, что он и пальцем не пошевелит ради вас?

Да, как ни крути, Эдмунд прав. Она не получила от Гордона весточки, а теперь уже и вовсе не получит.

Эдмунд прочел ее мысли и улыбнулся.

— Это доказывает мою правоту. Он вас недостоин.

Они долго смотрели друг на друга. Вдалеке послышался лязг закрывающейся металлической двери. Тускло освещенный коридор казался холоднее, чем обычно. Мадлен вздрогнула и поплотнее завернулась в куртку.

В воскресенье вечером она распахнула дверь студии. В помещении тут же запахло смолистой древесиной, иссушенной солнцем, и едва уловимо — масляными красками и растворителем, которыми она пользовалась. Периодически, разбирая просроченные счета и убирая дом, Мадлен собиралась с духом и решала провести у холста все выходные, но на самом деле ее занимали совершенно другие проблемы. Сейчас, когда она оказалась лицом к лицу с чистым холстом, было уже поздно начинать рисовать — время перевалило за полночь, а утром к ней на прием придет уйма пациентов.

Прежде чем ложиться спать, она решила еще раз взглянуть на холст, чтобы понять, лягут ли на него преследующие ее картины. Она включила свет. Студия казалась заброшенной, но холст был на месте и ждал хозяйку. Поглядев на него какое-то время, она взяла кусочек угля и нанесла несколько штрихов — просто попробовать, что выйдет. Усилий для этого не потребовалось, и Мадлен немного расслабилась. Рука не дрожала, она работала словно сама по себе, однако в гармонии с подсознанием. Через полчаса композиция была обозначена без всяких предварительных набросков. Она просто перенесла на холст то, что рисовало воображение.

Она сбрызнула рисунок фиксатором и собралась уходить, но, повинуясь внезапному порыву, выдавила из тюбика на пластмассовую тарелку немного натуральной охры, плеснула в рюмку для яйца немного растворителя и взяла пятисантиметровую плоскую кисть для акварели, чтобы наметить передний и задний план, светотень. Она работала быстро, прекрасно понимая, что час поздний, а время, когда она работает, летит незаметно. Вокруг стояла полная тишина. Старое Парковое шоссе было пустынным и безмолвным, с Клавертон-стрит не доносилось даже отдаленного шума. Спустя какое-то время она взглянула на часы. Начало третьего. Мадлен не любила останавливаться, когда накатывало вдохновение. Всегда существовал подсознательный страх, что вдохновение уйдет и однажды она поймет, что больше не может писать. Может быть, именно поэтому она и рисовала только муравьев, этих недолговечных натурщиков. Честно говоря, это было смешно. Психотерапевт, который отказывается взрослеть и постоянно чего-то избегает: сперва воспоминаний о странном детстве, потом ответственности, потом правды о себе. Кто-то же не зря сказал: «Есть люди, которых можно охарактеризовать по тому, чего они избегают, и люди, о которых можно сказать: они только и делают, что бегут от чего-то».

Она выдавила на тарелку немного вермильона и жженой охры, на мгновение остановилась и отступила назад, чтобы полюбоваться картиной. Увиденное ее поразило: с мольберта на нее смотрел не мужчина, а женщина. У фигуры явно просматривалась грудь и треугольник волос на лобке. Но она же собиралась изобразить мужчину, бесспорно мужчину! Ведь только с вражескими воинами поступали так…

Она прочла об этом много лет назад в какой-то книге о муравьях. Южноамериканское племя придумало изощренную пытку, заканчивающуюся смертью, для захваченных в плен врагов и членов своего племени, совершивших тяжкое преступление. Осужденного приводили на лесную поляну, где вокруг муравейника определенного вида плотоядных муравьев была вырублена вся растительность. Здесь его раздевали и распинали на деревянной раме. В рот, чтобы он был постоянно открыт, вставляли вырезанный особым образом деревянный клин, а анус и пенис прокалывали и вставляли длинные бамбуковые палочки. Внутри эти палочки, а также уши и глаза жертвы смазывали сладким соком местного дерева.

Hoc, горло и рот тоже аккуратно смазывали соком, но так, чтобы жертва не задохнулась. Когда все приготовления заканчивались, раму поднимали и устанавливали над муравейником. И предоставляли осужденного своей судьбе. Через несколько минут на теле жертвы кишели привлеченные вкусом нектара муравьи, которые через все отверстия проникали в тело несчастного. Его жалили и кусали, пожирая живьем изнутри. Иногда жертва задыхалась из-за забившихся в нос и рот муравьев. Но, похоже, чаще обреченные погибали от смертельного ужаса — просто не выдерживало сердце. Самые же храбрые умирали медленной и мучительной смертью…

Мадлен вздрогнула, взглянула на темный участок джунглей, которые только что изобразила, тонкие лучики света, освещающие худенькую фигуру на холсте: спина изогнута, тело крепко привязаны к деревянной раме, ясно просматривались ребра и бедренные кости. Вся поза напоминала распятие. Голова откинута назад и привязана — лица не разглядеть, но горло обвивают несколько прядей темных волос. Что это? Что это значит? Неужели жертва — она сама? Неужели она подсознательно наказывает себя за свои преступления? Или стремится умереть?

Мадлен покачала головой, чтобы отогнать эту мысль, выдавила краску из тюбика и продолжила рисовать.