След крови - Китти Сьюэлл

Внезапно Мадлен в голову пришла ужасающая мысль, от которой по спине побежали мурашки. А если ее дочь умерла? И после нее никого не останется, никаких следующих поколений? Об этом она никогда не задумывалась. Никогда! Она отказывалась рассматривать такую возможность. Неизвестно почему перед глазами всплыло Сашино лицо. Маленький мальчик из парка смотрел на нее… Она представила ребенка, затем высокого красавца средних лет, который стоял в проеме двери и печально смотрел на Мадлен, в образе сморщенной старухи лежащую на кровати. Это внезапное видение будущего напугало ее.

— Все в порядке, — услышала она. — Можете войти.

Это сказала сиделка, которая сидела у окна и читала замусоленную книгу.

Мадлен подошла к кровати. На Росарии был надет стеганый халат, который Мадлен подарила ей на Рождество. Волосы аккуратно заплетены в косу и уложены вокруг головы, как мама любила, зубной протез снят. Неужели в этом возникла серьезная необходимость? Мама заботилась о том, как выглядит, и терпеть не могла оставаться без зубов. Мадлен присела на край постели, поцеловала распятие и прах предков, потом наклонилась и, обняв худенькие плечи матери, покрыла ее лоб поцелуями.

— Despiertate, Mama. Estoy aqui,[32] — прошептала она. — Я здесь, мама.

— Она не чувствует ничего, даже боли, — сказала сиделка. Мадлен обернулась.

— Откуда вы знаете?

Мгновение она непонимающе смотрела на Мадлен.

— Ниоткуда.

Сиделка встала и вышла. Через несколько минут в палате появился доктор Дженкинс.

— Может быть, вызвать «скорую помощь», мисс Фрэнк?

— Чтобы обмотать маму проводами и поджарить ей мозг? Нет, доктор Дженкинс.

Он подошел к кровати и положил руку ей на плечо.

— Успокойтесь, Мадлен. Что нам еще остается делать?

Это был справедливый вопрос и, учитывая обстоятельства, довольно честный. В подобных случаях электрошок действительно помогал, но в то же время эта терапия убивала миллионы клеток мозга. Мадлен отчаянно искала причину, которая позволила бы оставить маму как есть. Которая помешала бы врачам и дальше наносить ущерб ее разуму.

— А нельзя немного подождать? Может, ей поставить капельницу, дать день-два отлежаться?

— Это не больница, Мадлен, — мягко заметил он.

— Знаю, но, принимая во внимание то, сколько денег отец каждый месяц выкладывает за содержание моей матери, я полагаю, можно пойти навстречу.

Мадлен чуть не расплакалась, и он неловко похлопал ее по плечу.

— А что говорит доктор, тот антрополог, который беседовал с моей матерью? Я могла бы переговорить с ним.

— Я узнаю, есть ли у миссис Олленбах его номер телефона. Хотя, честно скажу, я не очень-то верю в подобных «докторов», — заметил доктор Дженкинс чуть надменно. — Мадлен, я должен бежать, но Милдред у себя в кабинете. Подумайте над моими словами. Мы не можем оставить вашу мать в таком состоянии.

Когда он ушел, Мадлен склонилась над Росарией и мягко попыталась закрыть ей глаза.

— Мама, закрой глаза, или они вынуждены будут залепить твои веки липкой лентой. Тебе это не понравится. Может, скажешь хоть что-нибудь, чтобы я поняла, что ты меня слышишь! Пожалуйста, Mamacita. Dime algo, cualquier cosita.[33] Где твой Педроте, когда он так нужен, а, мама?

При упоминании об орише, ее наставнике, веки Росарии дрогнули. Ее губы задвигались, она хотела что-то сказать.

Мадлен нагнулась ближе.

— Что, мама?

Росария слабо откашлялась и попыталась произнести какие-то слова.

— Бери ребенка и беги, — прошептала она. В ее голосе слышался страх. Глаза закрылись, она глубоко вздохнула. — Бери ребенка и беги.

Руки Мадлен дрожали, когда она гладила маму по лицу.

— Что ты имеешь в виду, мама?

— Забери ребенка, — повторила она, хлопая слабеющей рукой по стеганому покрывалу.

— Какого ребенка, мама?

Ответа не последовало, мама только взволнованно ударила по постели.

— Мама, послушай меня. Я подозреваю, что ты что-то чувствуешь. Может быть, ты прочла мои мысли… но она не моя дочь. — Мадлен помолчала, потом спросила: — Или моя, мама? Нет? Да?

— Нет, — прошептала Росария и покачала головой, еле слышно повторяя слово «ребенок». Ее руки замерли на шее, она потянула за цепочку. — Возьми это, повесь на шею.

— Нет. Это понадобится тебе самой.

— Нет, Магдалена. Ahora es tuyo.[34] Делай, как я говорю.

Чтобы мама успокоилась, Мадлен послушалась, расстегнула цепочку и повесила ее себе на шею. По очереди она поднесла к губам древнее распятие и флакон с прахом предков. Если бы она не отказалась от своих верований, то сейчас стала бы сантерой. Талисман нескольких поколений сантер, согласно словам матери, наделит ее силой и сохранит от злых сил.

— Не хочешь их благословить? — спросила Мадлен и прижала распятие к губам матери.

Росария пробормотала благословение и расслабленно склонила голову набок. Ее поза уже не выглядела такой напряженной. Казалось, она заснула.

Мадлен поцеловала ее в обе щеки, пригладила волосы и прошептала ласковые слова, но Росария была уже далеко.

Мадлен встала и подошла к алтарю. Тут были атрибуты маминых религиозных обрядов: раковины каури, священные камни и чаши с травами, которые Мадлен заказывала по почте из Ки-Ларго. На вышитой салфетке лежал позолоченный молоток (жертвенный нож конфисковала миссис Олленбах). Мадлен подняла молоток и увидела примотанную к его нижней части брошь Эдмунда.

Она подержала брошь в руке, потом положила в карман. Достала из сумочки коробку спичек и зажгла перед образом Бабалу-Айе свечку. Это был суровый бог, мужской. Вероятно, ему не по душе все эти показные восхваления и умильные молитвы. Возможно, ему не понравилось наличие броши на алтаре.

— Приглядывай за моей мамой, ублюдок! — пробормотала Мадлен. — Она твоя самая верная подданная.

Спустя два часа Мадлен уже стучала в дверь кабинета.

— Войдите, — отозвался женский голос.

Расстроенная миссис Олленбах сидела за своим столом. Она поправила очки и посмотрела поверх них на Мадлен.

— Миссис Олленбах, — сказала Мадлен, стоя в дверях, — моей матери значительно лучше. Она разговаривала со мной. Мыслит она здраво. Она выпила грейпфрутового сока и съела половинку банана. Она может открыть и закрыть глаза, а когда я уходила, она крепко спала. Я не вижу объективных причин для того, чтобы отправлять ее в больницу.

Миссис Олленбах не очень-то обрадовалась ее приходу, и это нетрудно было прочесть по ее лицу. Но дочери Невилла Фрэнка — хоть какая она заноза! — следовало потакать. Кто платит, тот и заказывает музыку.

— Что ж, отличные новости!

— Я понимаю, что мы не самые простые пациенты, — приторно улыбнулась Мадлен. — И спасибо вам большое за то, что так превосходно ухаживаете за моей мамой.

— Кстати, мисс Фрэнк… — окликнула миссис Олленбах, когда Мадлен уже собиралась закрыть дверь.

— Да?

— Доктор Дженкинс упомянул, что вы хотели переговорить с… да, доктором Альваресом. Я позвонила ему, но его жена сказала, что он болен и не в состоянии ни с кем общаться.

— Болен? — нахмурилась Мадлен.

Интересно чем? Но лучше не спрашивать. Мама говорила, что он пытался выведать у нее какие-то секреты. О господи…

— Спасибо, что позвонили. Я приеду вечером.

Мадлен поспешила на залитую солнцем улицу. В ушах звучали слова матери: «Бери ребенка и беги».

Глава семнадцатая

— Сколько стоят билеты? — спросила Рэчел.

Кассирша кивнула на доску, но когда Рэчел принялась изучать возмутительно высокие цены, сказала:

— Взрослый — одиннадцать фунтов двадцать пять пенсов, детский — шесть пятьдесят. Или тринадцать пятьдесят и восемь соответственно, если хотите посетить еще и музей Костюма. — Она перегнулась через конторку и скептически оглядела Сашу. — Детям до пяти лет вход бесплатный.

— Ладно, — пробормотала Рэчел. — Забудем про музей Костюма. Один взрослый и бесплатный детский.

— Мне уже не пять, — фальцетом возразил Саша. — Мне семь лет.

Рэчел закатила глаза, а кассирша гневно уставилась на нее.

— В таком случае с вас семнадцать семьдесят пять.

Рэчел заплатила за билеты и, схватив Сашу за руку, потащила его к входу.

— Иногда тебе лучше помолчать, Саша.

— Но это же неправда, мам.

— Верно, верно, сынок. Неправда.

На входе им вручили путеводители. Один для взрослых, другой для детей. Она уже давно хотела сводить Сашу в римские бани: когда их класс туда водили, он как раз болел гриппом. Потом одноклассники рассказывали об этих банях, и Саша чувствовал себя обделенным. Альфи и Дотти водили туда Рэчел, когда ей было двенадцать лет. Вскоре Дотти умерла, и эта экскурсия в памяти Рэчел оказалась прочно связанной со смертью матери. Она уже тогда была смертельно больна.