Ожоги сердца - Иван Падерин

— Помню Гришу Горбцова, — сказал я, — на Мамаевом кургане погиб.

— И он тоже так говорит — на Мамаевом, но теща не поехала: ее брат комсомольцем был. Сказала, нельзя ложные поклоны делать перед святыми иконами.

— Значит, она все-таки верит в святые иконы?

— Не знаю, но червонец дала Митрофану на свечи…

Чаще замелькали в свете фар дорожные знаки, телеграфные столбы. Мы уже выехали на Степновский тракт. Встретился мотоцикл с коляской. За рулем женщина.

— Это Зинка… За ним поехала. Он под открытым небом молится. Церквей-то в нашем районе нет, а он все-таки молится и Зинку с толку сбил. И никто ему ни слова. Жалко мне одного парня. Сохнет он по Зинке, уже спивается, а она и ухом не ведет, хоть раньше замуж за него собиралась. Загодя, еще до черной бури парень готовился к свадьбе, стариков вытеснил из нового дома в старую развалюшку, для нее веранду пристроил, а она… вдруг к этому бородачу переметнулась. Вроде мотоциклистом к нему нанялась. Тут всякие старые кликушки присушили ее к нему: «святой, благочестивый, живи с ним, облагородишься». И она живет. Вот уже третий год денно и нощно возле него облагораживается, стыдно смотреть, комсомолкой была.

— Как и чем он приворожил ее к себе?

— Как… длинная история. Дом у него есть свой в Рождественке, крестовый, от отца достался. Отец был учителем, вся округа его знала и почитала. Зинка в детстве училась у него. А когда он умер, Митрофан стал богомольем заниматься, иконы появились в доме учителя. Говорят, дорогие иконы. Зинка с подругами съездила туда раз, другой… Чтения священных писаний ей понравились, разговоры о святых ее увлекли. Митрофан художника привез — Зинкин лик рисовать. Красавицей ее назвали и… попалась на удочку. Тогда же молва прошла по всей округе: в Кулунду едет какой-то знаменитый священник, который на штурм Берлина с крестом людей за собой вел, до самого Гитлера дошел невредимым, а теперь сюда — хочет посмотреть на черные бури и непременно побывает у Митрофана. Как тогда закопошились верующие. Дни и ночи на дороге в Рождественку старухи дежурили. У Митрофана мотоцикл с коляской появился, и Зинка окончательно порвала со своим женихом… Библию читает. Библия у них есть…

— Ну, а тот священник, что с крестом до Гитлера дошел, как видно, проехал мимо Рождественки, — заметил я, не скрывая иронии в голосе.

— Проехал…

Газик мягко уткнулся передними колесами в пыльный сугроб с зубчатым гребнем поперек дороги. Это уже ночной понизовый ветер настрогал на нашем пути такое препятствие. Шофер сконфуженно посмотрел на меня, дескать, вот заговорился, чуть в пыльный сугроб не врезались, и, включив заднюю скорость, молча повел газик в объезд.

Я тоже как в рот воды набрал, хотя чувствовал, что шофер ждет от меня суждений по поводу высказанных им недоумений. Признаюсь, я плохо разбираюсь в убеждениях религиозных людей и Библию читал урывками, но недоумения шофера напомнили мне один эпизод из фронтовой жизни.

Было это перед рассветом 16 апреля 1945 года. В ослепительных лучах мощных прожекторов, озаривших нейтральную полосу и объекты атаки, показался человек в черной рясе. Он поднялся над бруствером окопа, вскинув над головой трофейный немецкий автомат и, казалось, вспыхнувший белым огнем крест священника. Два креста над головой в луче прожектора. Засеребрилась и черная ряса… «Кто допустил в цепи гвардейцев попа с крестом и автоматом?! Подвох! Какой позор тебе, замполит полка». Я готов был броситься туда, на фланг первого батальона, и сдернуть этого незваного гостя обратно в траншею, но нельзя уходить от знамени: еще секунда — и я, вместе со знаменщиком и ассистентами, должен повести роты в атаку!.. Что же делать? Посылаю ассистентов схватить и прижать ко дну окопа «крестоносца». Однако тот, уловив сигнал общей атаки, сию же секунду бросился вперед. В длиннополой рясе, он не бежал, а будто парил над полем, предвещая, как мне подумалось в тот момент, беду больших потерь в атаке.

— Остановить!..

Он, конечно, не услышал мой голос в том сотрясающем воздух и землю грохоте орудий, но оглянулся на знамя полка, затем на гвардейцев — идут ли они? — и рухнул, ослепленный лучом прожектора.

Мы шли за огневым валом, соблюдая интервал, подсказанный чутьем, а он остался распластанный позади нас. Перед полком стояла задача — ворваться в укрепленный населенный пункт Заксендорф и далее, свернув цепи рот и батальонов в штурмовые отряды, приступить к штурму Зееловских высот. Первая часть задачи была выполнена с небольшими потерями: огонь артиллерии — более двухсот стволов на километр фронта — плюс удары авиации обеспечили успешную атаку укреплений Заксендорфа. Надо только сказать, что лучевой удар, так называемая «прожекторная атака», о которой так много до сих пор похвально пишут журналисты и начальники высоких рангов, на самом деле не принес ожидаемого эффекта. Почему? С наблюдательных пунктов это действительно выглядело красиво, а здесь, в цепях атакующих подразделений, было совсем не то. Лучи прожекторов еле-еле проткнули завесу порохового дыма от залпов «катюш» и ствольной артиллерии, уперлись во вздыбленные над объектами атаки тучи пыли, земли и тротилового чада. Образовалась непроницаемая для глаза белая мгла, стена искрящегося дыма, хоть падай перед ней или бросайся в нее, не зная, что происходит справа и слева. Благо каждый идущий в атаку не сбился в сторону от проходов в разминированных участках, до конца выдержал направление к намеченной цели, и все обошлось сравнительно удачно.

После штурма Берлина возникла молва, будто в первый день наступления с Одерского плацдарма на разных участках фронта появлялись в черных рясах «призраки». Появлялись и исчезали или гибли.

Другого исхода не могло быть. Ведь для того чтобы повести за собой людей в атаку, надо утвердить веру в себя. Без этого никто не пойдет за тобой навстречу смертельной опасности. Иди один, хоть ты трижды святой, на успех не рассчитывая. Потому я не верю в святых, как и в кадры кинофильмов о войне, где показываются такие эпизоды: прибежал отчаянный лейтенант, вскочил на бруствер: «За мой, в атаку, ура!» — и ринулись солдаты за ним…

Не верю по одной простой причине: атака — суровое испытание всех твоих моральных и физических возможностей. Утверждаю так по личному опыту. Сколько атак и контратак оставили в моей памяти свои следы — можно сосчитать, я их все помню по дням и часам с минутами, но ни одна из них не удавалась вот так, с ходу, без подготовки.

Вырытый и замаскированный за одну ночь окоп стал для солдата и спальней, и столовой, и укрытием от пуль и осколков. Все у него тут под руками: оружие на бруствере, боеприпасы рядом, котелок в нише, вещевой мешок в уголке — можно голову прислонить к нему, под ногами ветки или дерн. Проходят сутки, вторые — и окоп соединится с соседом справа и слева. Так зарождается сплошная траншея. К ней с тыльной стороны прирастают землянки, блиндажи, пункты наблюдения за противником. Смотришь, за недельку солдат освоился с земляными сооружениями на переднем крае так, что готов назвать свою стрелковую ячейку рабочим кабинетом, а всю систему траншей, ходов сообщений и блиндажей — улицами и переулками батальонного городка в земле. Все сделано своими руками, все обжито, утеплено и тщательно замаскировано. И если противник попытается вышибить тебя из этих укрытий, то будет встречен огнем с фронта и с флангов. Но вот приходит пора покидать эти «кабинеты», надо вышибать противника из таких же укреплений, усиленных закопанными в землю железобетонными колпаками с амбразурами для скорострельных пулеметов… И прежде чем достигнешь первой траншеи, необходимо преодолеть заминированные участки, пристрелянные из орудий и минометов рубежи. Каждый метр под прицелом, а ты с открытой грудью, только голова под стальной каской. Какие силы могут поднять тебя на такое деяние? Какой клапан следует открыть в себе, чтоб одолеть страх за свою жизнь, иначе считай себя выброшенным за бруствер ходячим мертвецом.

Атаки бывают разные: атака взводом, ротой, батальоном. Крупные операции начинаются с атак целых полков и дивизий. И в каждом основная атакующая единица — солдат. От него зависит решение боевых задач любого масштаба. Значит, он — центр внимания и забот командира и политработника в подготовке подразделения к атаке. Ты поведешь его через зону смертельной опасности, он должен поверить тебе, ты ему, что не подведете друг друга, достигнете цели с готовностью к взаимной выручке. А это, как известно, требует немало времени. С ходу, с лету, одним выкриком можно поднять только степных курочек — пугливых стрепетов из травы. Солдат всегда сам себе тактик и стратег. Даже в час артиллерийского удара по обороне противника — в заключительный этап подготовки атаки — он, видя мощь огня, снова и снова сверяет замысел командования со своим решением — где и как надо действовать, на кого равняться. И всякий, кто в своих суждениях допускает, что можно просто поднять и повести за собой людей в атаку, тот обманывает прежде всего себя, а на практике это означает — ложный героизм.