Дневник шпиона - Николай Григорьевич Смирнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да, сэр.
— Так вот я послал за вами, чтобы спросить, нет ли у вас такого документа?
Я отрицательно покачал головой.
— Я понимаю, что такие документы не валяются! — закричал Черчилль. — Но у меня он есть…
И Черчилль увлек меня в соседнюю комнату. С нами вместе прошел джентльмен, которого я не знал.
Здесь Черчилль, торопясь и не вдаваясь в излишние детали, рассказал мне, что в его руки попало случайно послание Коминтерна, адресованное Британской коммунистической партии. Послание намечает ряд мер, которые необходимо предпринять, чтобы договор с Россией был ратифицирован парламентом. В конце сказано, что заключение этого договора поможет делу революции больше, нежели вооруженное восстание в любом рабочем районе Англии. Составлено послание в Москве 15 сентября 1924 года. Подписи: Зиновьев и Мак-Манус.
— Так, — сказал я, выслушав Черчилля. — Безусловно, в послании есть все, что надо в данный момент для провала лейбористов. Зиновьев промахнулся. Но мне непонятно, в чем должна выразиться моя помощь?
— Ах! — воскликнул Черчилль. — Неужели вы не понимаете? Сейчас письмо находится в моих руках, копии с него в некоторых консервативных газетах. Но все это недостаточно солидно. Избиратель не привык верить партийной прессе в дни выборов. Надо, чтобы этот документ попал в Форин Оффис и другие министерства. И вы должны сделать это. Только и всего…
— Но меня спросят, откуда я достал эту интересную бумажку?
— Боже мой, какой вы стали непонятливый! Конечно, спросят. В этом-то все дело. Придумайте какую-нибудь историю. Скажите, что получили письмо от приятеля из иностранной разведки, или выкрали из архивов компартии. В чем дело? Вы же знаете, что донесения агентов Интеллидженс Сервис поверке не подлежат. Я вас прошу сейчас же отнести это письмо в службу. Все остальное мы берем на себя. Сэр Айр Кроу не откажется опубликовать послание от имени Макдональда.
— В этом позволительно сомневаться…
Тут в разговор вмешался неизвестный мне джентльмен, который до сего времени молчал.
— Макдональд, — уверенно сказал он, — так благороден, что непременно опубликует письмо. Он побоится, что его обвинят накануне выборов в пристрастии к коммунистам…
— Одним словом, эта часть вас не касается! — закричал Черчилль. — Ответьте на вопрос: беретесь вы исполнить мою просьбу?
— Мне необходимо прежде видеть письмо.
— Вот оно! — сказал Черчилль, вынимая письмо из Библии, которая тут же лежала на столе.
Я посмотрел бумажку. Это была копия, отпечатанная на машинке с начала до конца. Подписи были сделаны также на машинке. Вид у документа был липовый.
— Вряд ли это пройдет, — сказал я. — Может быть, можно придумать что-нибудь еще?
— Оставьте, Кент, — заволновался Черчилль. — Дело не во внешности документа, а в его сути. Если все случится так, как мы хотим, консерваторы станут у власти. Следствие будут вести тоже они. Вам беспокоиться нечего.
— Может быть, можно хоть стереть подпись Мак-Мануса. Ведь он будет протестовать и сорвет всю затею.
— Это верно, — сказал Черчилль, — но переделывать уже поздно, да и резинки нет в доме. Вопрос о Мак-Манусе мы как-нибудь замнем. Отвечайте, согласны вы или нет? Честное слово, мне смешна ваша нерешительность. Должны же мы извлечь хоть какую-нибудь выгоду из склонности русских к пропаганде. Ведь это письмо поможет нам усесться в седле на четыре года. Да или нет?
— Да.
НОЧЬ ВЫБОРОВ
29 октября. Я не забуду эту ночь выборов. Я вышел один на улицу. Было холодно, и Лондон слегка дымил ночным туманом. Публика запрудила тротуары, и трудно было выбраться из толпы. Молодежь, еще не получившая права голоса, компенсировала свое бесправие громкими криками, гудками, щелканьем хлопушек. Под самым ухом у меня какой-то парень дул в пастушеский рожок. Недалеко от Трафальгарского сквера к моему лицу близко придвинулась чья-то бородатая физиономия с приставным носом. Я ухватился за этот нос, и он остался у меня в руке. Борода отвалилась сама собой, и я узнал Долгорукого. Воспользовавшись веселой ночью, князь бродил по улицам без определенной цели, пугая девчонок. Я попросил его подальше спрятать бороду и нос и пойти со мной.
Мы не могли пробиться через сквер, там было слишком много народу. Публика была демократическая, и крики: "Да здравствуют лейбористы!" — раздавались чаще других. Только несколько молодых людей в цилиндрах насмешливо выкрикивали:
— Вам мало красного письма? Хотите революции? Хотите блокады?
Им отвечали свистками. Но и у них были с собой сирены. Когда крики сливались в сплошной хор, они дружно свистели и заглушали голоса толпы.
Мы решили пробиться к редакциям больших газет на Флит-стрит, потому что там на окнах можно было видеть таблицу выборов по всей Англии.
Пришлось потратить чуть ли не целый час, чтобы добраться до освещенного окна "Морнинг Пост". Когда мы, наконец, получили возможность видеть цифры, были вывешены данные по 100 округам. 50 голосов имели консерваторы, 41 — лейбористы, 9 — либералы. Это были не блестящие результаты.
— Мы будем стоять здесь до тех пор, пока не выяснится большинство палаты, — сказал я.
— Идет, — ответил Долгорукий покорно.
Я давно не видал князя и не знал, как он живет. В этом году мы не встречались с ним. Один раз только он прислал мне записку с просьбой ссудить его деньгами, и я исполнил его просьбу. Но и в эту ночь мне не пришлось поговорить с ним.
Я смотрел на освещенное окно жадными глазами. Сейчас Англия решала мою судьбу. Я прекрасно понимал, что, если Черчилль ошибся и затея с письмом не удастся, карьера и жизнь моя кончены. Новый лейбористский кабинет, конечно, сумеет установить источник "красного письма". Конечно, вскроется и мое участие в продвижении этого веселого документа. Макдональд, одураченный, обиженный, оскандаленный на весь мир, конечно, не скроет от Мабель мои прегрешения. Меня не потерпят больше на службе, а может быть, даже предадут уголовному суду… Все это вместе взятое заставило меня смотреть пристально в освещенное стекло. И каждый новый рабочий, выскакивающий в виде огненной цифры, наполнял все мое существо новой порцией тревоги.
Но, очевидно, Черчилль хорошо знал Англию. Консерваторы далеко опередили всех остальных. В четыре часа утра продрогший Долгорукий начал звать меня домой. Но я не двинулся с места, так как абсолютное большинство еще не было известно. Толпа, наполнившая улицу, все громче и громче реагировала на успехи рабочих. Очевидно, консерваторы расходились по домам. Я же оставался стоять до тех пор, пока против
