Честь и долг - Егор Иванов

Увидев Настю, Василий расплылся в широкой белозубой улыбке. Он не забыл, как она прятала его от жандармов, а потом отвезла на конспиративную квартиру.

— Товарищ Настенька! Как я рад, что вижу вас здесь! — воскликнул он.

— Меня послали к вам из исполнительного комитета Совета рабочих депутатов, — сказала Настя.

С треском на военной мотоциклетке через расступившуюся толпу подъехал солдат.

— Идут полки из Ораниенбаума! — бросил он, повернул свой грохочущий самокат и помчался дальше.

— Зачем идут? Помогать нам? Или офицеры ведут подавлять революцию? всплеснулись встревоженные голоса. Василий встал на тумбу.

— Мы пойдем навстречу пулеметчикам! Есть здесь вооруженные? Вперед, за мной! Мы их остановим! Расскажем им, что происходит в городе, переубедим… Кто поречистей, сюда, поближе!

Колонна рабочих, поблескивая иглами штыков, двинулась по Петергофскому шоссе навстречу опасности. В рабочем строю, ближе к голове, шла Настя.

…Только поздно вечером Настя вернулась в Таврический дворец. Она встретила здесь знакомого студента-большевика, спешащего с пачкой свеженапечатанных прокламаций в комнаты Совета рабочих депутатов. Как великую милость студент подарил Насте один листок, пахнущий еще гектографом. Это был Манифест Российской социал-демократической рабочей партии. "Ко всем гражданам России!.. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" — прочитала молодая женщина первые строки.

"Граждане! Твердыни русского царизма пали. Благоденствие царской шайки, построенное на костях народа, рухнуло, — читала с упоением Настя. — Столица в руках восставшего народа. Части революционных войск стали на сторону народа. Революционный пролетариат и революционная армия должны спасти страну от окончательной гибели и краха, который приготовило царское правительство…

Рабочие фабрик и заводов, а также восставшие войска должны немедленно выбрать своих представителей во Временное революционное правительство, которое должно быть создано под охраной восставшего революционного народа и армии.

Граждане, солдаты, жены и матери! Все на борьбу! В открытую борьбу с царской властью и ее приспешниками!

По всей России поднимается красное знамя восстания. По всей России берите в свои руки дело свободы, свергайте царских холопов, зовите солдат на борьбу!"

Настя читала строки о солдатах, вспоминала рассказы о том, как были убиты командир батальона из Преображенского полка, капитан Лашкевич из Волынского полка, другие офицеры в Петрограде, и ее сердце тронула тревога за Алексея. Ведь он генерал, он в гуще войск, и если солдаты станут расправляться с офицерами, то могут убить и Алексея. Но вера в мудрость и справедливость народа, солдатской массы, которая восставала только против тех офицеров, кто силой пытался остановить революцию, успокаивала Соколову. Разум убеждал ее, что Алексею — честному, доброму и прямому, открытому в отношениях со всеми людьми, в том числе и с солдатами, — ничего не угрожает даже от своенравной солдатской толпы. К тому же Настя видела, как рабочие и солдаты отпускали под честное слово даже городовых, если они не стреляли в народ, а вели себя мирно.

Проходившие мимо Насти солдаты обратили внимание, с каким восторгом читает женщина листовку. Один усатый, крепко скроенный солдат, в папахе набекрень, встал подле Насти, стараясь заглянуть в текст.

Настя, дочитав листок, протянула его усачу.

— Спасибо, барышня! — поблагодарил он, принимая листовку двумя руками, словно хрупкую драгоценность. Солдаты сгрудились вокруг него, чуть оттеснив Соколову.

Анастасия стала пробираться через толпу к лестнице, откуда можно было попасть в комнату номер 42, где работала военная комиссия. Почти в дверях она столкнулась с подполковником Масловским из военной академии, служившим когда-то в Генеральном штабе одновременно с Алексеем.

Масловский был теперь известный эсер. Он в числе первых офицеров, сочувствовавших революции, перешел в Таврический дворец и стал работать в военной комиссии Совета.

— Вы в комиссию? — осведомился зачем-то Масловский, остановившись перед Настей. — Там теперь изменились порядки! — с сожалением сказал подполковник. Он рассказал, что рано утром в комнату 42 вошли Родзянко и "думский полковник" Энгельгард. Энгельгард был к тому времени назначен Временным комитетом Думы комендантом Таврического дворца. Узнав про военную комиссию Совета рабочих депутатов, думцы решили подчинить ее себе и поставить во главе комиссии свое доверенное лицо — Энгельгарда. Родзянко и привел его "сажать на трон".

Масловский исчез в водовороте толпы, а Настя по инерции дошла до комнаты 42 и отворила дверь. Внутри этого большого помещения с высокими окнами все решительно изменилось за несколько часов, прошедших с утра. В строгом чиновно-бюрократическом порядке стояли маленькие канцелярские столики. У дальней стены две-три кокетливые девицы-машинистки тюкали на «ундервудах» какие-то бумажки. Франтоватые писари, появившиеся невесть откуда, помогали перекладывать со стола на стол папки с делами. За столиками подле двери сидели лощеные, гладко выбритые, набриолиненные господа офицеры в аксельбантах, с блестящими золотыми погонами. Где-то на заднем плане Настя увидела двух-трех «советских», с недоумением озиравшихся вокруг.

"Ловко Родзянко захватил военные дела! — подумала Анастасия. — Неужели так начинается контрреволюция?"

Она закрыла дверь и спустилась по чугунной лестнице в сверкающий огнями Екатерининский зал. В проеме арки, ведущей из Ротонды, показались черные бушлаты моряков. Их бескозырки обтягивали ленточки гвардейского экипажа. Впереди шел сухощавый молодой красавец в черном морском пальто, при золотом кортике. На его груди переливался в лучах люстр огромный шелковый красный бант. Толпа расступилась, открывая широкий проход для колонны моряков.

"Батюшки-светы! — удивилась Настя. — Да это же великий князь Кирилл Владимирович собственной персоной! Все думали — на чьей же стороне гвардейский экипаж?! А он во главе со своим командиром да под красным знаменем — в Таврический дворец! Вот что творит революция!"

Колонна моряков втянулась в Екатерининский зал и встала полукругом вдоль овала, ограниченного белыми колоннами. Великий князь занял место в центре.

Посмотреть невиданное зрелище — «революционного» двоюродного брата царя с красным бантом на груди — высыпали депутаты Государственной думы, члены Временного комитета. Среди них был и Родзянко. Председатель Думы за два дня событий уже привык выступать с короткими речами перед полками и командами солдат. Но гордый глава российского «парламента» отнюдь не ожидал увидеть перед собой в роли командира революционного войска одного из великих князей. Он несколько опешил, затем спохватился, приблизился к строю моряков и бойко, сверкая черными глазками, помахивая рукой с твердым белым крахмальным кольцом манжета, вылетающего при каждом движении из рукава его черного сюртука, сказал свою обычную речь.

— Поддержите доблестные традиции российского флота! — уже охрипшим басом воскликнул Родзянко. — Слушайтесь ваших офицеров, ибо воинская часть без начальников превращается в толпу, неспособную водворить порядок… Я прошу вас подчиниться и верить вашим офицерам, как мы им верим. Возвращайтесь в ваши казармы, чтобы по первой команде явиться туда, где вы будете нужны. Спасибо вам за то, что вы пришли сюда помочь Временному комитету Государственной думы водворить порядок в столице!

Породистое усатое лицо Кирилла Владимировича цвело от восторга. В ответ он тоже сказал краткую речь, смысл которой свелся к тому, что он и вверенный ему экипаж переходят на сторону Государственной думы и готовы выполнять ее распоряжения. Пока их командир говорил, матросы молчали. Когда он замолк, раздался не очень дружный крик "ура!". Да и лица многих матросов выражали растерянность. Они не понимали, почему им надо было идти в казармы и ждать распоряжений Государственной думы.

И снова Екатерининский зал превратился в бурлящее море людей. Настя направилась к комнатам 12-й и 13-й, где беспрерывно заседал Совет рабочих депутатов.

Вдруг из коридора, ведущего в комнаты за Белым залом, показалась тщедушная фигурка человека с высоко поднятой рукой, которой он словно прорезал толпу. Движения его были быстры, глаза горели, словно два факела. Бледность заливала его напряженное лицо. За ним под конвоем двух солдат с винтовками спешила другая тщедушная фигурка. В первой Настя узнала депутата Думы «трудовика» Керенского, ставшего теперь эсером. Словно привязанный, боясь отстать, семенил за спиной Керенского министр внутренних дел Протопопов.

— Не трогать этого человека! — исторгал время от времени вопль из своей груди Керенский. — Не сметь прикасаться к этому человеку! Дума не проливает крови!