Честь и долг - Егор Иванов

— Наша взяла! — громко сказал он. — Полки солдат с оружием переходят на сторону революции! Сорок тысяч солдат с Литейного пришли к нам на Выборгскую! Тысячи пошли «снимать» полки в других частях города! Ура, товарищи!

Не таясь никого, партийцы дружно крикнули "ура!". Чугурин ушел на улицы помогать солдатам. А в квартиру Павловых, ставшую одним из информационных центров большевистской партии, потекли из разных районов Петрограда вести одна другой радостнее.

К восстанию присоединились Московский полк, броневой автомобильный дивизион, саперы и артиллеристы, военно-автомобильная школа… С помощью броневиков взята телефонная станция. Рабочие выключили все телефоны правительства…

…Еще затемно Настя собралась идти на улицу. Она плотно набила бинтами, корпией и пузырьками с йодом сумку санитара, приготовила себе белую повязку с красным крестом на руку, позавтракала. Тетушка сочувственно следила за ее приготовлениями. Провожать вышла на лестничную площадку. Перекрестила на дорогу:

— Береги себя! Обещай не рисковать!

Было еще темно, когда Анастасия вышла на Невский. Народу было мало, трамваи не ходили, встречались патрули полицейских, но, по мере того как светало, полицейские куда-то исчезли. Пока Настя дошла до магазина Черепенникова на углу Литейного и Невского, совсем рассвело. Народ стал прибывать. На Литейном его было уже порядочно. Здесь оставались еще неразобранные баррикады, лежали на боку трамвайные вагоны. День обещал быть ясным и не очень морозным.

Анастасия примкнула к группе путиловцев, шедших освобождать из Петропавловки солдат Павловского полка. Рабочих вел старый подполковник Краузе, который однажды приходил на молодежную сходку в Лесном, и Настя его сразу узнала. Краузе ее совсем не помнил, но одобрил желание сестры милосердия быть с рабочим отрядом. Водовороты летучих митингов закручивались почти на каждом углу, у каждого возвышения. Изредка через толпу, громко сигналя клаксонами, проносились грузовики, полные солдат и рабочих.

Горел окружной суд, потоки талого снега подступали к тротуарам, пламя ревело из разбитых окон. Толпа не давала тушить огонь примчавшейся пожарной команде, хохотала и улюлюкала. Блики пламени играли на бородатых лицах солдат, искрились в глазах, веселых, видавших и раньше, может быть, "красных петухов".

Лишь около часу дня отряд Насти добрался до Финляндского вокзала, куда его принесла толпа. Здание Финляндского вокзала было превращено в боевой штаб большевиков Выборгского района. Полиция и охранники еще с утра были здесь разоружены, в небольшом зале ожидания группа большевиков обсуждала с руководителями рабочих дружин и предводителями солдатских отрядов первоочередные задачи, направляла колонны в стратегические пункты восстания. Вместе с путиловцами Настя вошла в зал и в первый же момент встретилась глазами со старым добрым другом Мишей Сениным.

Миша прервал свою речь и буквально ринулся к Анастасии.

— Здравствуйте! — не забыл он поздороваться. — Как хорошо, что вы с санитарной сумкой! И как хорошо, что вы с нами!

— С праздником! — улыбнулась ему Настя. И партийцы заулыбались в ответ.

Сенин попросил Настю идти с большой колонной солдат освобождать заключенных из тюрьмы «Кресты» — там могла быть перестрелка с охраной, избиение политических в последний момент и всякие другие неприятности. Хорошо было иметь сестру милосердия в первых рядах колонны. А все сочувствующие медики из Военно-медицинской академии и Клинического госпиталя были уже с утра разобраны отрядами, шедшими для взятия телефонной станции, других важных объектов.

После того как перед восставшими солдатами выступил известный агитатор Михаил Калинин, двадцать тысяч человек двинулись к Арсенальной набережной, где в грозной и жестокой тюрьме томилось более двух тысяч заключенных.

Главные ворота тюрьмы, выходящие на набережную, были крепки. Тысячи людей стояли вокруг них, подкидывая вверх шапки, размахивая красными знаменами, чтобы заключенные узнали о восстании. Внезапно гул наполнился еще одним звуком — звоном разбиваемых стекол. Это узники, почувствовав близость освобождения, громили изнутри свое узилище. Но ворота не отворялись. Невесть откуда появилось несколько громадных бревен, которыми стали действовать, словно тараном. Окованные железом створки рухнули, подняв снежную пыль. Через белый туман защелкали выстрелы охраны.

Первые цепи залегли и открыли беглый огонь из винтовок по укрытиям охранников. Те поспешно побросали оружие и сдались на милость народа. Смешанная толпа из солдат и рабочих бросилась по всем этажам, открывая, иногда взламывая запоры камер, выпуская заключенных. Здесь же во дворе начался митинг.

Настя в сторонке, под красной кирпичной стеной, перевязала трех раненых и присоединилась к митингующим. Пылал огромный костер из тюремных книг и документов, многотысячная толпа внимала ораторам, многие заключенные плакали от счастья, целовались и обнимались друг с другом, со своими освободителями.

И хотя через радостный шум и гам почти не было слышно ораторов, Настя все же поняла, что на импровизированной трибуне — ни одного большевика. Трибуну захватили меньшевики.

В то время как большевики, в том числе и освобожденные из тюрем, немедленно включились в вооруженную борьбу с защитниками царизма, Гвоздев, тоже освобожденный только что из «Крестов», и его коллеги-меньшевики из Рабочей группы Военно-промышленного комитета спешили не в бой, а устремились завоевать массы на свою сторону, повести их за собой. Убаюканная ультрареволюционными словами Кузьмы Гвоздева, Настя упустила момент, когда ее товарищи поспешили «снимать» Московский полк. Она осталась стоять в толпе рабочих и солдат, восхищенно внимавших этому скуластому, с маленькими горящими глазками и тоненькими усиками, невысокому лидеру «оборонцев», успевшему уже сменить тюремное одеяние на тужурку.

Кузьма Гвоздев благодарил за освобождение, кладя поклоны налево и направо. Это очень импонировало толпе, как и его речи о проклятых царских палачах, германском хищнике, который вот-вот сломает народ русский. Гвоздев овладел вниманием рабочей и солдатской массы, кипевшей страстью к свободе, и призвал народ объединиться с Государственной думой, которая всегда отстаивала народную свободу.

Выступали и другие меньшевики. Каждый из них был на словах самым последовательным борцом за народные права, призывая поддерживать Гвоздева и депутатов Думы, которые-де только то и делают, что пекутся о народном благе. Завороженная словами «оборонцев», взвинченная своим успехом, толпа отправилась по набережной, а кое-кто и напрямик — по льду Невы на другую сторону, где за башней водокачки угадывались очертания купола Таврического дворца.

Настя отправилась вместе с народом по набережной к мосту Александра Второго, по Литейному и Шпалерной. Первые ряды тридцатитысячной колонны самые быстрые ходоки, — уже подошли к Таврическому дворцу, резиденции Государственной думы. Здесь на заснеженном дворе стояли сотни тех, кто перешел Неву кратчайшим путем.

Окна дворца были полутемны, за ними не видно никакого движения. Любопытные швейцары выглядывали из дверей. Возле входов стояли солдатские караулы с примкнутыми штыками. Под натиском толпы они отодвигались все ближе и ближе к дверям — в первых рядах наступающих — тоже солдаты, тоже вооружены. Их лица полны решимости «спасти» избранников народа, увидеть их благородные седины, которые так трогательно описал Кузьма Гвоздев.

Из подъезда левого флигеля вдруг выбежали солдаты с винтовками на подкрепление караулу. Толпа приостановилась. Но задние напирали на передних, вся площадь перед Думой и вся Шпалерная были до отказа заполнены серой массой шинелей и черно-коричневыми вкраплениями гражданских одежд. Караул мог быть с минуты на минуту смят и растерзан.

Отворилась одна створка высоких дверей с хрустальными стеклами, и на крыльцо под шестиколонным портиком выскочил среднего роста худощавый человек. Его глаза горели сумасшедшим блеском, полные губы кривились, и весь он источал предельное напряжение. Его вид, а особенно беспорядочно размахивавшие руки заставили возбужденную толпу остановиться.

— Граждане солдаты! — простер он руку вперед. — Великая честь выпадает вам, революционному войску, — охранять Государственную думу!.. Объявляю вас первым революционным караулом!

Толпа исторгла радостный вопль, старый караул буквально растворился в потоке серых шинелей, ринувшемся к двери. Посыпалось богемское стекло, и в секунду сотни солдат оказались в вестибюле. Непрерывный черно-серый вязкий человеческий поток вливался и затоплял, словно наводнение, помещения Таврического дворца. Коридоры, круглый зал — Ротонду с четырьмя белыми кафельными печами, Екатерининский с лесом прекрасных колонн и семью электрическими позолоченными люстрами, Белый зал заседаний, коридоры хоров, подступы к буфету, Министерский павильон…