Русский струльдбруг (сборник) - Геннадий Прашкевич

Потом ефиоп нашел мелкий алмаз.

Конечно, камешек не шел ни в какое сравнение с алмазом одноногого, но ефиоп страшно обрадовался: «Абеа?» И улыбнулся так широко, что чуть не вывихнул черную челюсть. Аххарги-ю с удивлением, но внимательно присматривался к суете двуногих существ. Почему-то общеизвестная форма углерода их сильно возбуждала. Он никак не мог понять – почему? В пищу чистый углерод все равно не годится, хотя широко распространен на Земле. Он здесь и в воздухе, и в воде, и в горных породах. Конечно, приятен вид почти идеально построенного трехмерного полимера, но что в этом такого уж особенного?

Аххарги-ю не понимал.

И ему не нравились человеческие тела.

Гноящиеся раны, расцарапанная кожа, мокрые грязные волосы, облепляющие голову, легко устающие мышцы, ноющие синяки. Если бы не сущность-ю, питающая их мускулатуру, все давно погибли бы в джунглях, особенно одноногий. Так что пока они живы благодаря мне. Чтобы никто не умер, ефиоп дважды в день незаметно касается людей маленькой розовой ладошкой.

Аххарги-ю улыбался.

Он очень широко улыбался.

В своих планах он, конечно, не принимал в расчет ни чиклеро, ни индейца.

Оба они, впрочем, как и бывший канонир, и маленький черный человек жили смутно и бессмысленно, как все другие земные животные. В их сумеречном сознании время от времени проносились видения Господа и Святой Девы, но, как ни странно, это не имело никакого отношения к Высшему Существу. Легко можно осознавать тот факт, что тебе плохо, или тебе хорошо, или тебя тянет к чудесному удовольствию обильной еды, например, но это еще не разум. Животное плачет, испытывая боль, оно хохочет, как сумасшедшее, в погоне за самкой, но никогда не ужасается приятно при виде этих свинцовых, грозно несущихся над джунглями туч, тяжко напитанных водой и убийственно трепещущим электричеством. Ни одно животное Земли не бросается счастливо в бездонную морскую бездну или под зеленый пучок разрядов, разрывающих жирную тьму.

Я спасу контрабандера.

Я вытащу нКва, друга милого, из темниц уединенного коричневого карлика.

Шумная триба Козловых никогда больше не вернется на Землю, с улыбкой решил про себя Аххарги-ю. Их темное сознание – приговор для них. Мы продадим этих суетных существ вкупе с сохатыми и казенной кобыленкой в те звездные миры, в которых всегда ценятся существа с низкими толстыми лбами. А одноногого выставим отдельным лотом, потому что существа столь низкого сознания крайне редко научаются подменять потерянные органы таким странным образом.

Тростники.

Мокрые пальмы.

Длинные листья отстают от несущихся по небу туч.

Незаметно исчез, растворился в дождях одинокий чиклеро.

Может, запомнил путь к поляне, на которой остались золотой меч и тяжелое золотое блюдо. Аххарги-ю, томясь близостью потерянной сущности, счастливо обозревал залитый темным, ни на секунду не приостанавливающимся ливнем горизонт. Ливень ему не мешал. Он видел на много миль кругом. Он видел вдали вздувающуюся бурую реку. И мутные потоки, заливающие гнилые леса. И мокрых зверей, в отчаянии бегущих в сторону гор. И птиц, нахохлившихся на ветках.

Иногда на минуту в небе раздувало звездные угольки, но дождь тут же их гасил.

Маленький ефиоп и Джон Гоут, наклонившиеся над найденным камнем, казались Аххарги-ю мелкими и незаметными. Скоро я передам сообщение контрабандеру, и нКва, друг милый, сплясав танец свободы, получит право заполнить все удобные места уединенного коричневого карлика чудесными живыми спорами. Они должны оставаться неоплодотворенными до окончательной реабилитации, но теперь (Аххарги-ю был уверен) ждать недолго.

Продуценты и деструкторы.

Разумный мир делится на продуцентов и на деструкторов.

Все остальное – вне разума, хотя любая отдельная деталь мира может, пусть даже бессознательно, подчеркнуть всеобщую Красоту. Пучок орхидей, свисающий с ветки… Излучина реки, взбухшая, мохнатая от раскачиваемых течением тростников… Алмазный блеск лунного света в ночном водопаде…

Аххарги-ю видел на много миль кругом.

Он видел снежный перевал и душные провалы джунглей.

Он слышал шум ливня, треск молний, притягиваемых сущностьютен.

Здесь в каждом голосе, в каждом звуке прятался слепой животный страх. Аххарги-ю сам бы всего этого боялся, если бы не адаптор.

С мокрых веток сыпались муравьи.

Индеец знал, что злой дух Даи-Даи перекусывает горло заблудившимся путешественникам, но муравьи казались ему страшнее. Еще больше пугал его ефиоп, не обращающий внимания на огненные укусы. Вздыхая, индеец переводил взгляд на Джона Гоута. Наверное, удивился бы, узнав, о чем думает одноногий.

А Джон Гоут думал о тех несчастных, которые не смогли пересечь окровавленную палубу «Делисии». О своей деревянной ноге, которая неимоверно отяжелела. О том, что туман время от времени превращается в колеблющееся неузнаваемое лицо, взирающее с огромной высоты – с грозной полнотой власти и ужасным величием.

Давно шли по колено в воде.

Глупые рыбы, распространяясь в новом пространстве, терялись от чудесного удовольствия жить. Тыкались носами в мокрую кожу, пощипывали волоски. Сырую тьму разрывали молнии, совсем как в такую же ночь, когда Джон Гоут… много-много лет назад… оставил на берегу своего младшего брата, совсем несмышленыша. В ночь перед штормом обоим мальчишкам все время снился чужой человек с бычьими рогами – нехороший знак. Не идти бы в море, не тащить малого с собой, но когда штормовые волны начали выбрасывать на берег всякие богатые вещи, они обо всем забыли. То бочонок, который не сразу выкатишь на берег, то обломок стеньги с запутавшейся рваниной парусов, то вещи, о назначении которых никто не знал. В свете луны он… тогда… много-много лет назад… увидел севшее на мель судно. Забыв обо всем, поплыл к неизвестному кораблю. А вдруг там кто-то остался, лежит совсем израненный? Воды он никогда не боялся, но, пока плыл, так замерз, что, поднявшись на борт и никого там не найдя, дрожал, рукой не мог двинуть. Потом хлебнул из плоской фляги, валявшейся в тесной каюте капитана. Потом еще раз хлебнул, сбросив мокрую одежду, заворачиваясь в сухую, найденную тут же…

И проснулся от смеха.

Оказывается, спал целые сутки.

За это время искалеченный бурей корабль отливом вынесло в море.

Два человека в белых париках разговаривали над мальчишкой не по-человечески. Позже узнал, что случайно наткнулся на бригантину некоего английского купца. Привыкнуть, правда, не успел: на третий день низкую английскую бригантину взяли на абордаж пираты датчанина Енса Мунка. Вот он, вот он чужой человек с бычьими рогами! Ни в чем тот давний сон мальчишку не обманул: на каком-то острове страшный рогатый датчанин продал случайного его человеку, отправлявшемуся в тропические моря. И уже потом попал Джон Гоут на борт боевого фрегата «Месть», увидев и пушечный дым, и рваные паруса…