Русский струльдбруг (сборник) - Геннадий Прашкевич

Еле вырвался.

Бато, большая плоскодонка, вынырнула из тумана.

Одноногий громко свистнул. Его не сразу, но услышали.

Бронзовокожий индеец, бесшумно работавший веслом, мог, конечно, и не подгонять лодку к берегу. Маленький ефиоп и его оборванный спутник никак его не пугали, однако злой дух Даи-Даи мог наказать за такое поведение. Ведь индеец не знал, откуда пришли чужие люди. Может, их подослал Мэйдагас – тоже нехороший дух, дышащий как женщина. Мэйдагас силой и хитростью увлекает людей на глухую поляну, там превращает в дерево. К тому же, в бато, скрестив худые, покрытые шрамами ноги, сидели еще три человека – совсем в обыкновенном рванье, с открытыми головами. Только на одном была некая дырявая круглая шляпа. Этих разбойников (чиклеро) Солнце не тревожило. Они радовались тишине, наверное, не знали, что существуют еще какие-то другие радости. Услышав свист, никто из них не сказал ни слова, но индеец подогнал плоскодонку к берегу.

«Ховен», – махнул он рукой ефиопу.

Места в плоскодонке было достаточно, чтобы посадить всех случайных попутчиков, но индеец и мужчина в дырявой шляпе махнули только маленькому черному человеку. Никого больше брать на борт лодки они не собирались. Зачем стае свободных птиц какие-то запаленные калеки? – так они, наверное, решили, увидев деревянную ногу Джона Гоута.

Но одноногий с таким решением не согласился.

Непостижимо быстрым движением он оттолкнулся от каменистой почвы и упал на дно бато, повалив индейца, приткнув нож к его морщинистой бронзовой шее.

Индеец вскрикнул.

Страшным показался ему прыжок.

– Умеешь говорить с ними? – спросил одноногий, дыша, как Мэйдагас.

Индеец кивнул. Очень боялся. Нельзя так ловко прыгать, имея деревянную ногу.

– Тогда скажи всем, – сказал одноногий, не убирая ножа от трепещущего под ним бронзового горла, – что нам надо вверх по реке. Скажи им всем, – указал Джон Гоут ножом на трех молчаливых мужчин, – что мы торопимся. Пусть они берут весла. С этой поры они тоже будут грести, как ты, – объяснил он, высмотрев на дне бато два запасных весла.

Наступила тишина.

У ефиопа остекленели глаза.

Мужчины, правда, не проявили видимого испуга, а один по-испански возразил одноногому, что грести веслом будет только индеец, а они не будут – у них руки иначе устроены. Кивая головой, как лошадь, испанец в шляпе негромко, но значительно объяснил, что с этого часа грести с индейцем будет маленький ефиоп. Так они неторопливо поднимутся до одного затерянного на реке поселка, возьмут у местных индейцев особенные припасы, а потом снова спустятся вниз по течению. Тебя, указал испанец на одноногого, мы, наверное, убьем, а маленького черного человека продадим на военный корабль. «Ховен… – одобрительно покачал испанец своей драной шляпой. – Совсем молодой…» Заодно продадим и индейца.

В такой вот последовательности.

Длинная речь утомила говорившего.

Он мелко перекрестился: все будет так.

Тогда одноногий встряхнул застонавшего индейца и заставил его сесть на плоское дно лодки. Индеец что-то залепетал, причудливо мешая разные слышанные им человеческие слова. Неизвестно что он говорил, но, в общем, Джон Гоут так понял, что индеец умоляет их не делать ничего такого, что могло бы огорчить его гостей.

Гостями индеец называл испанцев.

И добавлял: все видит злой дух Даи-Даи.

Еще он сказал: не надо говорить гостям ничего лишнего.

Они хорошие добрые люди, но могут рассердиться. Они приехали с острова Исла-дель-Дьяболо, так сами говорят. На их руках и ногах следы железа, но они хорошие набожные люди. Даже не били меня, сказал индеец, только поочередно спали с моей женой и забрали провизию. За желтым мысом, взяв свое, они непременно меня отпустят, объяснил индеец. А жена родит мне сильного сына.

«Со следами железа на руках и ногах», – по-испански добавил одноногий.

– Чиклеро?

Мужчина в шляпе кивнул.

Они не считали разбой плохим делом.

Да, они – разбойники, чиклеро, кивнул тот, который был в шляпе, но ничего другого они не умеют делать. Почему не уважать дело, которое хорошо кормит, правда? Они равнодушно смотрели на ефиопа и одноногого. У туземцев с Мадагаскара, знали они, в отличие от туземцев, привезенных из Гвинеи, волосы длинные и кожа не блестит, как черный янтарь. Значит, маленький черный из совсем других мест, но его можно продать выгодно. Он молодой. Утверждая заведенный ими порядок, испанцы равнодушно потребовали у одноногого сдать им нож и взять, наконец, весла.

«Твоя деревянная нога будет крепко упираться в дно бато», – пошутил испанец, который покрывал голову шляпой.

Одноногий обиженно запыхтел.

Оттолкнув индейца, он на четвереньках, припадая на вытянутую деревянную ногу, пополз к главному чиклеро. Наверное, сам решил отдать ему нож, который держал в зубах. Наверное, вспомнил страшные косые латинские паруса и вспомнил веселых друзей благородного дона Антонио на «Двенадцати апостолах», забивших пустыми бутылками квартирмейстера с «Джоаны». Но когда чиклеро равнодушно протянул за ножом тонкую руку с бледными следами железа на запястье и выше, одноногий одним ударом отсек ему его тонкую кисть.

Никто не вскрикнул.

– Как он теперь будет грести? – испугался индеец.

Сбросив обмершего, смертельно бледного испанца в воду, одноногий, пыхтя, оттолкнул бато от берега. За низкой кормой вода сразу вскипела. Сотни пираний искусным подводным разворотом отсекли закричавшего чиклеро от близкого берега. Поплыла дырявая шляпа, вода окрасилась кровью.

Три весла ударили враз.

Лодка бато скользнула под нависавшие с берега мрачные воздушные корни.

Откуда-то нежно пахнуло орхидеями, налетело облачко москитов, но одноногий ни на что больше не обращал внимания. Он жевал табак, отнятый у индейца, и размышлял о том, как много обманчивого в испанцах. Когда-то благородный дон Антонио де Беррео научил его правильно относиться к вину. Вино отравляет дыхание, нарушает естественную температуру тела, деформирует лицо. Когда-то дон Антонио рассказал ему про мертвый город, в котором все из золота и драгоценных камней. Короля там после купания в хрустальной ванне из специальных тростниковых трубок обсыпают порошковым золотом, чтобы сверкал, как статуя. Листья, птицы на ветках, желтая трава на земле – все там золотое…

На седьмой день пути Джон Гоут приказал спрятать бато в зарослях.

Продуктов осталось немного, одноногий значительно поглядывал на обезоруженных испанцев. С его главенством они не смирились, но и сопротивляться не могли. Долгая каторга, служба на галерах, унижения тюрем сделали чиклеро выносливыми и терпеливыми. Вскидывая головы, они смотрели на небо, все плотней и плотней затягивающееся низкими тучами.