Медовый месяц - Инна Волкова

Ее отпевали в очень красивой главной церкви города. Пашка говорил, что в этой церкви освящаются самые важные события города, здесь венчают и крестят детей, совершают торжественные литургии. И кто знает, возможно, ее отец мечтал, чтобы его дочь в роскошном свадебном платье и фате именно здесь обменялась кольцами со своим избранником? А теперь он стоит у гроба дочери, и хотя держится внешне спокойно, но это спокойствие обманчиво. Я поняла это, на миг поймав его взгляд, когда подошла к гробу положить цветы. Меня потряс этот взгляд. В нем не было ничего живого. Словно он уже находился не здесь, а там, в ином измерении, со своей дочерью. А в этом мире присутствовала лишь его оболочка. Как там? Что там? Я не знала этого. И честно говоря, не хотела бы знать. Пока. Всего лишь на миг я заглянула ТУДА, когда смотрела в ее угасающие глаза. В тот момент она находилась уже не на этом свете, но еще и не на том. На перепутье.

Рядом с мэром стояли двое высоких широкоплечих мужчин, сходство с одним из них сразу бросалось в глаза. Я поняла, что это его сыновья. Один из которых живет в Москве, другой — за границей. Саша говорил мне о них. Оба — со скорбными лицами. Не знаю, насколько эта скорбь была искренней у первого, больше похожего на отца, но второй явно не переживал. На кладбище, когда гроб опускали в землю, он, думая, что на него никто не смотрит, откровенно зевнул и посмотрел на часы, видимо прикидывая, успеет ли на самолет. Да и можно ли было осуждать этих людей за то, что они не испытывали особой печали по поводу смерти своей сводной сестры? Они давно жили своей жизнью. И вряд ли это горе могло их сблизить. Да и что я знала об этих людях, чтобы судить их? Я никого не хотела осуждать. Кроме того гада, который так хладнокровно лишил жизни эту едва начинающую жить девочку. Какие бы мотивы им ни руководили, я бы пожелала этому зверю, кто бы он ни был, чтобы он был проклят. Проклят! И чтобы его смерть была такой же мучительной и страшной, как смерть этой девочки, которую он убил. Если есть Бог, то он услышит мое проклятье и не оставит его без внимания. Я верю в это. Я ХОЧУ в это верить. Пошел дождь. Как в тот вечер, когда она умерла. Дождь начался так же внезапно, победив яркое солнце и налетев порывами холодного ветра. И как раз в тот момент, когда последняя горсть земли упала на гроб, небо прорезала молния. Такая яркая и грозно прекрасная, что какая-то женщина не смогла сдержать крика. Я сама едва не закричала, когда ее холодный свет обжег меня своей внезапностью. И мне почудилось, что эта молния мелькнула между мной и Пашей, который стоял рядом, сжимая мою руку, и разделила нас. Разлучила. И мне стало страшно. Так страшно, что я изо всех сил стиснула его ладонь и зажмурилась. И поклялась себе никогда не бросать его и не менять его на других. И даже не думать о них. Никогда. Потому что других не существует. Их просто нет. А есть только МЫ — я и он. И только это правильно. А остальное все просто блажь, просто порыв, просто страсть. Страсть, которая не принесет душе ничего, кроме опустошения и боли. Сумасшедшего отчаяния и одиночества пустыни. Вытоптанной бесплодной пустыни, на иссохшей почве которой уже ничто больше не произрастет, потому что нет ростков. Они погибли, увяли. Все. Навсегда…

Саша и Людмила остались на поминки. Мы с Пашей вернулись домой. Я слишком устала, чтобы смотреть на жующих и чавкающих людей, поглощающих спиртное. Кто для того, чтобы заглушить горе. Кто — потому, что так принято. А кто просто потому, что наливают. Дурацкий обычай. Кто его придумал? Говорят, он существует давно, но все равно мне не нравится этот обычай. Он нелеп и даже и неуместен. Пашка согласился со мной. Мы почти все время молчали, говорить не хотелось. Только крепко держали друг друга за руки. Он тоже был подавлен и расстроен, я видела это. Он знал Элю с детства и, возможно, был в нее даже когда-то по-детски влюблен. Пусть это останется его маленькой тайной. Я не буду его расспрашивать…

Пашка отправился в ванную. А я решила немного вздремнуть. Я чувствовала себя усталой и разбитой. Как после тяжелой физической работы. Я сбросила немного тесные туфли, которые успели натереть мне ноги, и черное платье, одолженное мне Людмилой, и с удовольствием вытянула усталые ноги. У моей свекрови отличная фигура, подумала я. Ее платье мне впору, хотя она вдвое старше меня. Интересно, удастся ли мне в сорок лет сохранить такую же фигуру? Хотелось бы. Но для этого я слишком люблю пирожки и сладости. Господи, о чем я думаю! Мне стало стыдно. Но в то же время я понимала, что, как это ни банально звучит, жизнь продолжается и я не смогу все время грустить и думать о плохом. Я буду жить и радоваться жизни. Черт бы ее побрал, эту дурацкую нелепую жизнь, которая так часто бывает столь несправедлива! Я переоделась в свой любимый наряд — майку и шорты. Прилегла на кровать и закрыла глаза. Меня одолевал сон. Вдруг я почувствовала, как что-то твердое впилось мне в бок. Я нехотя встала и залезла в карман шорт. Что это я запихнула туда такое жесткое? На моей ладони лежала заколка для волос в виде бабочки — красивая такая бабочка с позолоченными крыльями и узорами на крылышках и с усиками. Как она попала в мой карман? У меня нет такой заколки, я это точно помнила. И тут я даже хлопнула себя по лбу — ну конечно же! Как я могла забыть. Эту вещь я вынула, а если точнее, то украла, хотя и без умысла, из кармана пиджака Саши, когда шарила в его комнате. Я хотела положить ее на место, но не успела, а потом забыла об этом, склеротичная идиотка! А что, если он спохватился и ищет эту заколку? Черт, как же мне теперь вернуть ее, избежав лишних объяснений? Боюсь, что это будет затруднительно. Но зачем ему нужна эта заколка? Не себе же волосы закалывать, тем более что у него короткая стрижка. Может, она принадлежит его жене? Но у Людмилы стильная короткая стрижка, кстати, я тоже хотела сделать такую. Зачем ей заколка? Подарить кому-то? Но она явно не новая. Я внимательно осмотрела ее со всех сторон. На левом крыле царапина и в одном месте слегка стерлась позолота. Кто-то явно ей пользовался. А вдруг эта красивая вещица принадлежит его… любовнице? Эта мысль обожгла меня, словно я прикоснулась к открытому огню. Но я тут же одернула себя. Какая любовница, что за ерунда? Разве можно делать подобный вывод из простой заколки для волос. Вот если бы я нашла в кармане его пиджака, скажем, кружевные трусики или лифчик, тогда другое дело… Скорее всего эту заколку забыл или потерял кто-нибудь из его знакомых или коллег, например секретарша. И он собирался ее вернуть, но забыл, что неудивительно, учитывая события последних дней. А может быть, просто не успел. Короче — все это ерунда, и не стоит ломать голову над происхождением этой вещицы. Вот только как мне положить ее на место? Наверное, пиджак уже убран в шкаф, не буду же я рыться в его вещах. Впрочем, это я уже сделала. Подброшу ему на стол, когда его не будет дома, или положу в карман какой-нибудь одежды, и все тут. Подумает, что сам положил туда и потом забыл. Как раз сейчас самое время, пока они с Людмилой не вернулись. Вот только одна мысль не давала мне покоя, а именно — стойкая уверенность в том, что я где-то уже видела эту заколку. Причем совсем недавно. И почему-то мне казалось очень важным вспомнить, где именно я ее видела. Я наморщила лоб и напрягла мозги, но память не хотела подчиняться. Черт возьми, и почему мне кажется столь необходимым вспомнить об этом? И почему при взгляде на эту милую безделушку мое сердце сжимается от нехорошего тоскливого ощущения? Что с ней связано такого? Ладно, решила я, пойду, пока есть время, и подложу ее куда-нибудь на стол среди книг. И хватит думать об этом. Если вспомню потом — хорошо, а нет, так и не надо. Но мне почему-то показалось, что будет лучше, если я не вспомню…