Медовый месяц - Инна Волкова

Я оказалась права. Он едва взглянул на меня, когда вошел. Быстро поздоровался, спросил, как я себя чувствую, но, похоже, так и не расслышал моего ответа. Прошел в свой кабинет и довольно долго не выходил оттуда. Мне ужасно хотелось войти к нему и посмотреть, что он делает, но я не решилась. Дошла до того, что подслушивала под дверью, приложив ухо, но ничего не услышала. Ни звука, ни шороха. Тишина. Я тяжело вздохнула и отправилась на кухню выпить кофе, чтобы немного взбодриться.

На сей раз, когда я услышала его приближающиеся шаги, то не перепутала его с Пашкой, а сразу поняла, что это он. Он молча присел возле стола.

— Хотите кофе? — предложила я.

Он все так же молча кивнул. Я налила ему кофе и вспомнила, как совсем недавно мы сидели вот так же вдвоем на этой самой кухне, и все еще было хорошо, в моей душе царили мир и покой. А сейчас…

— Хотите, я сделаю бутерброды? — спросила я.

— Нет, спасибо, я просто выпью кофе. — Он отпил несколько глотков и посмотрел в окно.

— Но вы, наверное, проголодались. Хотите, я что-нибудь приготовлю? — как заботливая женушка, защебетала я.

— Не стоит, я не хочу есть. К тому же мне скоро надо уходить. Вот выпью кофе, чтобы не заснуть на ходу и пойду.

— Вы совсем не спали этой ночью?

— Нет, не пришлось.

Мы снова замолчали. Я хотела о многом его расспросить, но не осмелилась.

— Людмила Александровна и Паша уехали на рынок на машине, — сказала я, хотя он ни о чем меня не спрашивал.

— Да? — он посмотрел на меня, словно не понимая, о чем речь.

Взгляд его был обращен куда-то внутрь, в себя. И вообще он выглядел очень усталым, даже каким-то измученным и постаревшим. Я впервые заметила морщинки на его лице, возле рта, на лбу и у глаз. Под глазами залегли темные тени. Мое сердце пронзила острая жалость. Мне внезапно захотелось обнять его, поцеловать в эти морщинки, в усталые глаза, и сказать, как я его люблю и как он мне нужен. Желание было таким сильным, что я с трудом заставила себя сидеть на месте и пить свой кофе. Если бы на его месте был Пашка, все именно так и произошло бы, но я не могла точно так же вести себя с Сашей не только потому, что он был отцом моего мужа и женатым человеком. Думаю, что, даже если бы не существовало этих препятствий между нами, я все равно бы не смогла вести себя с ним как с равным. Слишком он был независимой и сильной личностью. И вряд ли бы он позволил жалеть себя и принял бы мое сочувствие. Похоже, он вообще не нуждался в чьем бы то ни было сочувствии и жалости. С любыми проблемами он может справиться сам, чего никак не скажешь обо мне…

— Вы сообщили мэру о… — я не могла выговорить слово «смерть».

— Да. — Он помолчал, разглядывая свою чашку. — Я сказал ему.

— И как он отреагировал?

Это был глупый вопрос. Как может реагировать человек на известие о внезапной смерти любимой дочери?

— Он никак не мог поверить. — Саша посмотрел в окно и прищурился от яркого солнца. Я тоже прищурилась и прикрыла веки. — Не мог поверить до тех пор, пока сам не увидел ее мертвой. Только тогда он понял, что это правда, что ее больше нет.

Он замолчал, я тоже. Да и о чем еще я могла спросить? Выпытывать подробности о том, как вел себя человек, потерявший дочь, и что он при этом говорил и чувствовал?

— Я тоже, тоже до сих пор не могу поверить, что все это правда, — сказала я, и мой голос задрожал. — Хотя я видела ее мертвой, и ее кровь, и самые последние минуты ее жизни. А ведь в самом деле, именно меня она видела последней в своей жизни. И она что-то хотела сказать мне, может быть, назвать имя своего убийцы?

Он наконец-то посмотрел на меня:

— Но ведь она не успела этого сделать?

— Нет, не успела, — я покачала головой и тут же спросила: — Когда похороны? Я хочу пойти, если это возможно.

— Вероятно, через несколько дней, точно пока не знаю. Конечно, можешь пойти, если хочешь. Только вот зачем тебе это нужно? Для чего?

Его вопросы прозвучали почти вызывающе, и как мне показалось, в них скрывалось осуждение и скрытая неприязнь. Я даже задохнулась от обиды. Как это зачем? Неужели он считает, что мной движет обыкновенное любопытство к чужому горю и больше ничего?! Хотя разве я могу назвать себя близким человеком умершей или ее подругой? Увы, нет, но все равно…

— Вы считаете, что я просто хочу поглазеть на чужое горе? — не удержавшись, спросила я. — Что мной движет обычное бабское любопытство? Я хочу пойти на похороны потому, что мне очень жаль Эльвиру, потому, что мне нужно с ней попрощаться. Я понимаю, мои чувства не идут ни в какое сравнение с чувствами тех, кто хорошо знал ее и любил, но я хочу… — тут мой голос прервался, и я с трудом сдержала слезы.

— Прости, я не хотел тебя обидеть. — Он подошел ко мне и положил руку на мое плечо. — Просто я очень устал. Извини. Тебе тоже пришлось много пережить вчера. Не сердись на меня.

Как я могла на него сердиться, чтобы он ни сказал или ни сделал?! Я чувствовала его ладонь на своем обнаженном плече. На мне была шелковая кофточка на тонких бретельках с открытыми плечами, и я в прямом смысле ощущала его прикосновение всей кожей. Его ладонь была горячей, и мне казалось, что этот жар жжет мое плечо, так же, как и мое сердце. Боже мой, тут же подумала я, какой литературный стиль, даже пошло! Но тем не менее мое сердце и в самом деле билось как сумасшедшее. Я почувствовала, что вся дрожу. По-своему истолковав эту дрожь, он мягко попросил:

— Успокойся. Я понимаю, все это нелегко забыть. Людмила сегодня давала тебе какие-нибудь лекарства?

Только сейчас я вспомнила, что она и в самом деле перед уходом оставила мне какие-то успокоительные таблетки, сказав, чтобы я обязательно выпила их после еды. А я совсем про них забыла.

— Давала, — отчего-то хриплым шепотом ответила я, — такие розовенькие.

— Вот выпей их и ляг отдохни. Тебе нужно поспать.

Ах, если бы он знал, что мне сейчас нужно больше всего на свете! Чтобы он как можно дольше не убирал руку с моего плеча и говорил что-нибудь. Все равно что, не так важен смысл, главное, чтобы я могла слушать его голос, и… Стоп, старуха, — велела я себе, — похоже, у тебя окончательно съехала крыша! Как ты можешь думать о подобных вещах, когда не далее как вчера ты обнаружила изувеченную окровавленную девушку, которую, кстати, знала и которая теперь мертва и лежит на столе городского морга?! Эти мысли отрезвили меня, и я невольно дернула плечом. А он, должно быть, истолковал этот жест совсем по-другому, потому что поспешно убрал руку. Я перевела дыхание и схватилась за чашку с недопитым кофе, словно за спасательный круг, и, едва не подавившись, отпила глоток. Он вышел из кухни.