Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя - Сергей Беляков

Евреи, разочаровавшись в скором избавлении от несчастий, снова погрузились в изучение Талмуда. Религиозность евреев Восточной Европы, их возвращение к священным книгам, говорили вовсе не о застое или упадке национальной мысли. Напротив, XVIII век принес еврейскому народу новое религиозное учение – хасидизм. Его проповедовал чудотворец Израиль Бешт (Исраэль бен Элиэзер Баал-Шем-Тов). Он жил в Галиции и Подолии, исцелял больных, проповедовал на рынках и площадях местечек. У Бешта нашлось много последователей, в основном – среди экспансивных и мистически настроенных людей, а таких было много. Хасидизм особенно быстро распространялся на Западной Украине: в Подолии, на Волыни и на правобережье Днепра. Против хасидов выступили евреи-традиционалисты – «миснагиды»[864], так что духовная, интеллектуальная борьба хасидов с миснагидами продолжалась много десятилетий. Но стороннему наблюдателю она была почти неизвестна и неинтересна. Русские и украинцы не слишком различали тех и других. Для них и те и другие были просто «жидами», «христопродавцами».

В осажденной крепости

Причину юдофобии определил и сформулировал автор книги «Эсфирь», написанной между серединой V и последней третью II веков до нашей эры: «Есть один народ, рассеянный по всем областям твоего царства среди других народов. Законы у этих людей совсем не такие, как у прочих народов»[865]. Евреи жили в своем мире, как в окруженной врагами крепости. История не раз подтверждала эти опасения. На Украине еще были живы свидетели Колиивщины, уцелевшие от гайдамацких ножей. Евреи Северо-Западного края тоже не могли жить спокойно, ведь и поляки, белорусы, литовцы не были им друзьями: «Ненависть к жидам в литовском крестьянине сильнее всех других страстей»[866], – писал Фаддей Булгарин.

Со своей стороны, евреи в большинстве своем не стремились к ассимиляции, интеграции, «просвещению». Еще в начале 1860-х многие считали, будто учить даже русский язык – большой грех. Русским и польским владели настолько, чтобы можно было вести деловые переговоры, не больше. Жители местечек в Подолии, на Волыни, в Полесье так редко сталкивались с гоями, что могли вовсе обойтись без чужих языков[867]. Общались друг с другом на идиш, а молитвы читали на иврите.

« – Ты жид? – спросил полковник.

– Нет, я немец, – отвечал мальчик.

– Врешь! Ты говоришь как жид, смотришь как жид…»[868] – восклицает один из героев романа Евгения Гребенки «Чайковский».

«Еврея очень нетрудно отличить от других национальностей по его своеобразному типу, так хорошо всем известному», – писал автор статьи о евреях Белоруссии, включенной в «Полное географическое описание нашего отечества»[869]. А ведь эта статья написана во времена, когда еврейская молодежь оставила многие обычаи предков и внешне сблизилась с европейцами. В гоголевское же время этнографические различия были и заметнее, и ярче, чем полвека спустя. Трудно было не обратить внимание на бытовую культуру евреев, их нравы, обычаи, традиции, стереотип поведения и даже внешний облик. Словом, на всё, что, если не считать религии, делало еврея евреем. Евреи даже без красного берета на голове или звезды Давида на рукаве резко отличались от представителей других народов. «Физиономия Еврейского племени довольно известна всякому образованному человеку», – писал Моисей Берлин, член-корреспондент Императорского общества истории и древностей российских при Московском университете в 1852 году[870].

Черта оседлости препятствовала переселению евреев в столицы, так что еврей в Петербурге или Москве был еще редким, едва ли не случайным гостем. И эти столичные евреи, как правило, одевались по-европейски, в то время как евреи черты оседлости носили традиционную одежду, резко выделявшую их: черный шелковый или атласный лапсердак с широким черным поясом, панталоны, высокие чулки, кожаные туфли и непременную ермолку – черную бархатную шапочку.

Как относились русские и малороссияне к своим соседям-евреям? Честно говоря, долго не решался написать эти строки. Но интересы исторической правды заставляют признать: многие, очень многие смотрели на евреев, на их быт, нравы и обычаи не только с неприязнью, но даже с брезгливостью.

Прежде всего еврей у русских часто ассоциировался с нечистотой. «Златополь – жидовское гнездо и утопает в черной грязи»[871], – вспоминала Александра Смирнова-Россет. Иван Аксаков писал, будто жилища евреев и сами евреи «пропитаны отвратительным запахом чеснока»[872]. Только нужда заставила Аксакова и его ополченцев «пробовать пищи еврейского приготовления»[873]. Михаил Максимович, профессор Московского и Киевского университетов, этнограф, историк, филолог, фольклорист, сравнивал евреев с воробьями, что, впрочем, тоже было оскорблением: «Известное дело, что для огородов, равно и для нив, находящихся возле степных садов, воробьи то же, что некогда для всей Украины были жиды, с которыми и сближает воробьев народное поверье»[874].

Князь Долгорукий в презрении и ненависти к евреям дойдет до крайности: «Народ сей везде одинаков: нечист, срамен и отвратителен; я говорю о Жидах самого низшего разбора: что их гаже в природе? Жаль, что они люди!»[875] – писал он. Впрочем, князь редко о ком, кроме русских, говорил доброе слово, полякам и «хохлам» тоже доставалось от него, но евреев он ставит ниже всех. Долгорукий сравнивает их в основном с существами из мира насекомых: в лучшем случае – с пчелами, но и с мухами, и с комарами: «здесь пропасть жидов и комаров»[876], – напишет он о Херсоне в 1810 году.

Шевченко, сын украинского крестьянина, всю жизнь не любивший панов, сойдется с потомственным русским аристократом именно в еврейском вопросе: «Пользуясь сим удобным случаем, я мог бы описать вам белоцерковский жидовский трактир со всеми его грязными подробностями, но фламандская живопись мне не далась, а здесь она необходима»[877].

Зло повседневное, зло общепринятое

Гоголь и Шевченко, два величайших гения украинского народа, не без оснований подозревались в антисемитизме. В начале XX века писатель, деятель сионистского движения Владимир Жаботинский будет потрясен тем, что Гоголь не удостаивает евреев даже ненависти. В «Тарасе Бульбе» Жаботинский найдет «какое-то изумительное, неразложимое презрение к низшей расе, не снисходящее до вражды»[878]. Гоголь весело описывает еврейский погром, смеется над сынами Израиля, что растеряли «все присутствие своего и без того мелкого духа» и прятались от козаков в бочках из-под горилки, в печках и «даже запалзывали под юбки своих жидовок». Суровые козаки бросают евреев в Днепр и смеются, видя, как болтаются в воздухе «жидовские ноги в башмаках и чулках».

По-видимому, еврейская тема вообще казалась Гоголю смешной, забавной. А. С. Данилевский вспоминал, как любил Николай Васильевич свою соседку, помещицу Александру Федоровну Тимченко, которую даже звал «сестрицей». А любил за то, что та «умела художественно изображать жида», представляла, как «жид пробует водку, подражала приему и голосу жидов»[879].

Между тем Гоголь относился к евреям ничуть не хуже многих своих современников – и русских, и малороссиян. В России первой половины XIX века (а на украинских землях России – тем паче) границы дурного и хорошего, допустимого и невозможного были совсем иными. После реформ Александра II, когда начнется «эмансипация» российского еврейства, совершенно переменится расстановка сил. Евреи станут не только банкирами, промышленниками, железнодорожными магнатами, но и адвокатами, врачами, журналистами. Интеллигентные русские коллеги просто не смогут смотреть на них так же, как смотрели во времена Гоголя и Шевченко. Слова, которые уже в конце XIX века будут восприниматься как свидетельство возмутительного, пещерного антисемитизма, в начале XIX века были не только допустимыми, но едва ли не общепринятыми.

Гоголевское время было сравнительно благоприятным для еврейского народа. Сильная российская власть уничтожила гайдаматчину, ликвидировала воинственное Запорожье. Страшный для евреев правобережной Украины 1768 год всё дальше уходил в прошлое. Новые погромы будут не скоро: в тридцатые – сороковые годы их еще трудно было предвидеть.

Российские власти хотели то обратить евреев в христианство, то перевести народ торговцев и финансистов в крестьянское сословие. Несмотря на эти бесполезные и вредные реформы, жизнь евреев в екатерининской, павловской, александровской и даже николаевской России была если не благополучной, то безопасной.

Но в глазах простого народа еврей оставался, как при Хмельницком или Гонте, «жидом поганым», «жидом проклятым», «жидом-богоубийцей». В иное время принадлежность к еврейскому народу сама по себе означала смертный приговор.