Пантелеймон Романов - Пантелеймон Сергеевич Романов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Только бы для дома хорош был, — сказала соседка, — с честным-то нынче хуже наплачешься.
Тот оглянулся на говорившего, но ничего не сказал. В это время к нему подъехал конный милиционер в шапке с шишаком и сказал:
— Гляди, чтобы не очень толпились. Вот еще черт их догадал тут билеты выдавать. Пусть становятся так, чтоб видно было, что это очередь, а то только беспорядок один. И чтобы списков не составляли, а то машут этими листами, не разберешь что. А там ругаются.
Говоривший это уехал. А милиционер подошел к ожидавшим и сказал:
— Граждане, будьте добры стать в очередь, а то с меня требуют. И пожалуйста, как-нибудь без списков обойдитесь.
— Еще новая мода… — сказал человек в очках.
— Кто списки составляет? — спросила, подбежав, запыхавшись, дама в шляпке с пером и с портфелем в руках.
— Никто не составляет. Запретили.
— Кто это запретил? Что за безобразие! Вздор какой! — Она торопливо и решительно открыла портфель и вынула лист бумаги.
— Он честью просил, — сказал кто-то из толпы.
— Если у вас о какой-нибудь глупости честью попросят, так вы уж и размякли, — сказала раздраженно дама.
И она с шумом разорвала лист.
Милиционер, дрогнув, оглянулся на шуршание бумаги и подошел сейчас же к даме.
— Гражданка, уберите бумагу.
— Это еще почему?
— Не приказано.
— Возмутительно! И все стоят, молчат! Стадо какое-то бессознательное, им что ни прикажи, все сделают.
— А ты, матушка, не кипятись, — сказал какой-то старичок в отрепанном тулупчике с вылезшим енотовым воротником. — С него требуют, он исполняет. А ежели исполнять не будет…
— …пошел к чертовой матери, — подсказал стоявший рядом со старичком рабочий, свертывавший папиросу.
— Вот то-то и дело-то. А раз человек по-хорошему попросил, отчего не сделать, — продолжал старичок, мельком взглянув на рабочего.
— Правильно! — сказало несколько голосов из толпы.
— Ежели каждый будет только с своим умом соображаться, черт ее что и выйдет.
— Вот то-то и оно-то. Мы каких-нибудь полдня тут постоим и поехали дальше, без записи обернемся как-нибудь, а у него жена и дети. Об этом тоже надо подумать.
— Верно, — сказала женщина в платке. — Надо и о другом, а не только о себе думать.
— А как же. А то чуть тебе коснулись, боже мой!
— Она думает, что шляпку нацепила, так ей все дороги открыты.
— Вот такие-то самые — не дай бог. Все только об себе, — говорили в толпе.
— Тут дело не в шляпке, а в том, что надо рассуждать, что разумно и что неразумно, а не подчиняться всякому… — сказала раздраженно дама и, не договорив, отвернулась.
— Она опять свое.
— А ты, матушка, лучше не рассуждай, а об другом подумай, — сказал старичок в тулупчике.
Стоявший у стены господин в котелке переглянулся с дамой и, презрительно усмехнувшись и покачав головой, достал из кармана газету и развернул ее.
Милиционер испуганно оглянулся:
— Гражданин, уберите бумагу.
— Да что вы привязываетесь! Газету достаю.
— Черт вас разберет, что вы там достаете, — проворчал милиционер, остановившись, — а из-за вас попадет.
— Уж минуты не может без своей газеты обойтись, — сказала женщина в платке, раздраженно поведя плечами и недоброжелательно посмотрев на господина, читавшего газету. — Человек честью просит уважить, так нет, назло вот буду читать и бумагой шуршать.
— Такие — уважат, от них жди.
— Вот и читать, мол, не хочется, а буду в руках держать, потому что законом запрещено, — продолжала женщина.
— Эй, эй, куда там становишься! — крикнул рабочий на женщину с ребенком.
— Куда надо, туда и становлюсь.
— Не куда надо, а на чужое место лезешь.
— Ау тебя замечено, что ли, это место! Коли это твое место, ты тут и стой.
— Правда, он тут стоял. Чего разбрехались! — заговорило несколько голосов.
— Нет, без записи хуже нет, — сказал кто-то. Некоторое время все молчали, потом вдруг заговорили:
— В самом деле, какого черта они выдумывают, а ты мучайся. И так ночь не спамши.
— На него обижаться нечего, — сказал старичок в тулупчике. — Человек простой, необразованный, может, и липшего перехватил, что ж изделаешь-то? Ведь он не нахальничает, а честью просит.
Все опять замолчали.
— Прежде, когда продукты в магазинах выдавали, номера мелом на спинах писали, — сказал рабочий, заплевывая в руках докуренную папироску.
— Правильно, — согласился старичок в тулупчике и обратился к милиционеру: — Эй, почтенный, а что, ежели мы тут мелом орудовать будем?
— Чего?
— Ежели, говорю, мелом писать будем, это — ничего?
— Где писать?.. Все равно запрещено, — торопливо прибавил он.
— На своих спинах прежде разрешали, когда продукты выдавали.
— На спинах — сколько угодно, а только листов чтоб не было.
— Разрешил. Я говорил, что хороший человек. А что ежели требует, так это тебя на его место поставь, ты тоже так будешь.
— Верно, верно. Не шуршите вы там бумагами. Приспичило…
— Вот бессознательное стадо, — сказал господин, тихо обращаясь к даме в шляпке.
Та махнула рукой и отвернулась.
— Стойте, — крикнул рабочий, — зачем одежду марать? Мы и без мелу в лучшем виде управимся. — Он вынул из кармана огрызок химического карандаша и. послюнявив его, ни слова не говоря, подошел к стоившему у самой двери сонному человеку, первому в очереди.
— Давай руку…
— Зачем тебе руку? — спросил тот озадаченно.
— Давай, говорю. Плюнь на ладонь и растирай. Ъш… Ну, вот тебе номер. Первым стоишь?
— Первым, милый.
— Ну, первым и пойдешь.
— Спасибо, родной.
— Второй номер, подходи.
— Вот молодец-то! — сказала женщина. — И человека тревожить не надо, и самим хорошо.
— Черт знает что! — сказал господин с газетой.
— Ничего, батюшка, после сотрешь, — сказал старичок в тулупчике.
Все подставляли свои руки, плюнув предварительно в ладонь, и отходили, как в церкви отходят после благословения и прикладывания к кресту. Только какой-то высокий старик с длинной седой бородой и староверским видом вдруг воспротивился:
— Не хочу антихристову печать ставить.
— Да какая тебе антихристова! Сам же и напишешь свой номер.
— Не хочу…
— Ну, вот возьмите его… Десятый номер кто?
— Я, батюшка, — сказала старушка, продираясь через толпу.
— Получай и ты. Что ж ты полную ладонь-то наплевал! — крикнул рабочий, остановившись в затруднении перед солдатом в рваной шинели. — Вылей!
— Что ж ему, слюни вольные, — сказал кто-то.
— Черт ее знает, написали и неизвестно что, — говорил человек в чуйке, поднеся близко к глазам и разглядывая свою ладонь, — не то четыре, не то семь. Грамотеи…
Когда очередь дошла до дамы с господином, оба покраснели и заявили, что будут стоять без всякой записи и чтобы от них отстали.
— Ай обиделись? — спросил кто-то из толпы.
— Да. Беда с этими господами. Что ни шаг, то обида.
Когда господин с дамой хотели занять